(no subject)
Гранитный пол обрывается резко, сразу за желтой линией. Станция метро, исполненная одинаковых прихожан, затхлостью, и сточными водами, что год за годом ищут ходы в бетоне. Далёкий гул поезда. Состав пытается догнать расписание и тяжело дышит, шумит, шарахаясь из стороны в сторону, утрясая своё содержимое - до ближайшей станции, где новая порция брикетов из жира и волос заполнит полости, срастаясь в единую тугую массу. Будущее, пусть и не далекое, очевидно и предсказуемо. Хотя еще до прибытия можно успеть вытащить карту: сяду или придется стоять почти до конечной. Стоять, конечно. Потусторонний голос объявляет списки тех, кому дозволено войти и предупреждает, что в метро запрещено: ходить голыми, быть грязными, вызывать духов предков. Пассажиры трутся друг о друга влажными обнаженными предплечьями, шишковатыми коленями упираются, рассматривают затылки. Гадание по затылку - любимое развлечение ездоков: душные волосы ржавого цвета - к выходу из запоя, рога - к предательству, пробор ровный - дорога к трефовому королю, блестящая потная лысина - казенный дом. Особенно много лысин бывает в час-пик.
В лабиринте подземки несложно встретить тех, кто ищет не выхода, но входа. Вот, стоит по центру вагона, разводит все шире руки - в каждой руке по куску баяна, между ними велюровые складки, и, поупражнявшись какое-то время в стеснительных улыбках, в гримасах напряжения, решив, после непродолжительных колебаний - какая нога опорнее, говорит голосом, что прозрачней стекла: «Это песня для девушки, которую я никогда не встречал. Я не знаю ее имени. Оно может быть даже не очень красивым, громоздким и длинным, как, например, Клавдия. Я все равно буду любить её, и думать что - должно же в ней быть что-то не так. Или, например, пусть она совершенно не умеет танцевать. Или петь. Или готовить. Пусть ногти грызёт тайком, но я увижу, и не скажу ей что знаю, и никогда не буду смеяться, или подтрунивать, или дарить ей пилочку. И, в общем, единственное, что я знаю о ней сегодня, потому что я иногда прозреваю будущее, и видел её краем глаза, я знаю, что у неё должны быть волосы до лопаток, а лопатки должны топорщиться из-под кожи, и создавать острые углы под платьем. А платье должно быть короткое, и в мелкий цветочек. Вот и все, что я знаю о девушке, для которой эта песня». И баян застонал подобием городской французской мелодии, пародируя всю инфантильную романтику мира. Собирая и снова разворачивая звук, витиеватый и приторный, он прошел по вагону, не обращая внимания на чужие конечности, рассованные тут и там, и вышел на Машиностроителей. Никто ему ничего не дал - сами все ищем, и, может быть даже, ту же самую Клавдию - в платье и с глистами.
В лабиринте подземки несложно встретить тех, кто ищет не выхода, но входа. Вот, стоит по центру вагона, разводит все шире руки - в каждой руке по куску баяна, между ними велюровые складки, и, поупражнявшись какое-то время в стеснительных улыбках, в гримасах напряжения, решив, после непродолжительных колебаний - какая нога опорнее, говорит голосом, что прозрачней стекла: «Это песня для девушки, которую я никогда не встречал. Я не знаю ее имени. Оно может быть даже не очень красивым, громоздким и длинным, как, например, Клавдия. Я все равно буду любить её, и думать что - должно же в ней быть что-то не так. Или, например, пусть она совершенно не умеет танцевать. Или петь. Или готовить. Пусть ногти грызёт тайком, но я увижу, и не скажу ей что знаю, и никогда не буду смеяться, или подтрунивать, или дарить ей пилочку. И, в общем, единственное, что я знаю о ней сегодня, потому что я иногда прозреваю будущее, и видел её краем глаза, я знаю, что у неё должны быть волосы до лопаток, а лопатки должны топорщиться из-под кожи, и создавать острые углы под платьем. А платье должно быть короткое, и в мелкий цветочек. Вот и все, что я знаю о девушке, для которой эта песня». И баян застонал подобием городской французской мелодии, пародируя всю инфантильную романтику мира. Собирая и снова разворачивая звук, витиеватый и приторный, он прошел по вагону, не обращая внимания на чужие конечности, рассованные тут и там, и вышел на Машиностроителей. Никто ему ничего не дал - сами все ищем, и, может быть даже, ту же самую Клавдию - в платье и с глистами.