Моя любимая любовь
_
Бутоны распускались в углах губ твоих, и словами удобренная нежность прорастала сквозь утлые покрывала, меняла, на глазах, кристаллическую решетку, и оседала на плечи липкой влагой, от которой совершенно некуда было деться: на твоей оливковой коже, на припухших веках, в простуженном голосе и дивной фонетике языка, давно утраченного всеми, кто пережил Потоп, и опутал горловую чакру шарфами безмолвия. Когда мы уставали от этой сладкой тяжести, мы покидали нашу камеру абсурда, седлали коней и отправлялись дирижировать горизонтом. Длинные холмы, раскрашенные октябрем и вечное движение волн пленяли нас, выходцев из болот, и мы долго сидели на пирсе, бросая в воду гладкие серые камни, отработанные паттерны и мертворожденные песни.
Мы искали вдохновения на всех помойках мира и на задворках языков собирали нецензурщину и окурки надежд, и людей их оставивших, бесцельно бродящих вокруг. Мы обдирали их как липку, а потом делали из них новых героев. Всех новых героев мы сажали в банки и кормили травой как хомяков. Долго они не жили, но это был наш единственный способ отравить надежды на нормальную жизнь, потому что это буйство в будуарах не могло длиться вечно. Мы не уставали друг от друга, но мир уставал от нас, упрямо говорящих и делающих только глупости, возведших нелепость и гротеск в статус закона. Мы бродили по околицам империй, разыскивая братьев и сестер, таких же, как мы, у кого сердце с двойным дном, кто прикрывает грехи лохмотьями невинности, кто бывал по ту сторону ужаса, и вернулся обратно целым, кто не несет в себе никакой ценности, только вечную жажду, вечную тоску по любви и смеху. Тех, кому всегда и всего недостаточно, кроме моря и холмов, выбеленных декабрем.