Открыла сезон, как обычно, в Эрмитаже, и снова - премьера.
Левитин-Филиппов-Лир - это сочетание давало надежду на успех, и надежда сбылась. Спектакль очень личный: режиссёр предчувствует проблемы возраста и его возможности и хочет осмыслить их, а Филиппов - его ровесник и, судя по всему, его сценическое альтер эго, ему и карты в руки. Вдобавок Левитин - отец разновозрастных дочерей, вот и Корделия у него оказалась одиннадцатилетней... Ну и материал пьесы даёт возможность выбирать трактовку по вкусу и надобности. Что же из этого получилось?
Пространство Бархина - ничего лишнего, три главных цвета, геометрические формы, в то же время это - детская. Не обшарпанная, доставшаяся Корделии от старших сестёр, как можно было ожидать от Эрмитажа, а новая, дорогая. Дом Лира говорит о человеке успеха, власти, благополучия. Корделия - милая девочка, поздний ребёнок, любимица отца, хорошо причёсана и одета. Лир-Филиппов - начальник, решивший добровольно уйти с поста (но не на пенсию) и переживающий все последствия этого шага, оказавшиеся для него неожиданными. Я сразу подумала: как такой Лир прогонит такую Корделию? И тут же граф Кент процитировал Толстого - его недоумение, вызванное "странными" поступками героев и бредовыми ситуациями пьесы...
И сразу же изменился угол зрения, стало ясно, что здесь не будет "шекспировских страстей" и полной гибели мира, этот спектакль - экзистенциальная история. Попадание в типаж - полное. Мой отец в своё время пережил подобную ситуацию (и я вместе с ним), ему было трудно смириться с новым положением, с упадком сил, с тем, как стали меняться люди вокруг него. Да и сам Лев Николаевич в конце жизни хлебнул чего-то похожего, недаром Кент цепляет очень уж толстовскую бороду и с котомкой отправляется странствовать, ассоциации прямые. Кстати, в спектакле Корделия никуда не делась, отец вычеркнул её (пока что) из своего сердца, но физически она здесь, живёт в этой квартире, заучивает английские слова, танцует под музыку шута, игрушечный французский король никуда не увёл её. Коварство, лицемерие, лесть, война, адюльтер, соперничество сестёр низведены до бытового уровня, это скелеты, которые есть в каждой семье. Злодеев нет, это просто люди... и всё поправимо.
Понятно, что никаких финальных убийств ожидать не приходится: по законам природы (а именно прямой природный закон интересует режиссёра) первым умереть должен Лир, и то не сейчас, ещё рано (смерти игрушечных Корнуэла и Освальда не в счёт). Но и он до конца не умрёт, жизнь продолжается, главное - всё понять, всех простить, во всём разобраться.
Очень понравились исполнители, особая благодарность - Шуту и автору музыки, шведскому тромбонисту Elias Faingersh, за утверждение стихии жизни и игры.
Вспоминала других виденных Лиров, они все разные. Лир Райкина - старый хулиган, страдающий от безнаказанности, Лир Коляды - сам ребёнок ("старики, как дети"), доверчивый, наивный и к концу приходящий к детской же мудрости; Лир Ярвета в фильме Козинцева - аристократ, который жёстко держится за форму и не видит за ней сути (Денис Суханов примерно это играет у Бутусова, но в роли Глостера); Лир Розы Хайруллиной в богомоловском спектакле - государственник, причём окончательно попутавший "свою шерсть" с государственной... От экранизации Куросавы в памяти осталось что-то японское и феодальное, где братья вместо сестёр. Может, и не вспомнила бы про фильм, если бы не "японский" след у Левитина: Эдмонд и Эдгар вовсю пародируют японцев.