(no subject)
Я еще кое-что написала за лето. Буду щаз мучить ориджами:)
Под катом рассказ, как я надеюсь, первый из серии. Совершенно невыдуманный, про мою родную бабушку. Выросла я на рассказах о ее удивительной и тяжелой судьбе, и давно мечтала записать. Вот, начала…
День давно уже перевалил за полдень, а жара и не думала спадать. Людям конечно тяжело, ведь разгар сезонных работ и от рассвета до заката приходится проводить время на улице. Но пот и усталость небольшая плата за хорошее, сухое сено. А сено означало только одно: корова сможет перезимовать. Санька не раз видела, как некоторые семьи, не сумевшие заготовить достаточно сена, вынуждены были резать коров, чтобы избавить их от страшной голодной смерти. Этого она очень боялась, и не только потому, что корова это кормилица, залог того, что дети будут сыты, а еще и потому что совершенно не по-деревенски любила свою корову, маленькую остророгую Зорьку. Сколько раз, когда усталость или обида, горе или разочарование переполняли душу до краев, Санька сжав губы шла на двор, садилась в уголок в теплом коровьем стойле и рассказывала рогатой подружке про свои беды и несчастья, про тяготы военного времени, трудную жизнь одинокой женщины с двумя детьми, эвакуированной из столицы в глухие рязанские земли... Корова слушала внимательно, подходила ближе, совсем близко, так что теплое сладкое дыхание обдавало то колени то лицо. Прислушиваясь получше Зорька шевелила ушами, наклоняла голову, вздыхала и смотрела так, как будто на самом деле понимала, что говорит хозяйка. Если женщине было совсем уж невмоготу, удивительная корова тыкалась носом, смешно сопела и осторожно терлась лобастой головой, украшенной прямыми острыми рогами. А если появлялись слезы, осторожно слизывала их и заглядывала в глаза. И всегда после таких разговоров Саньке становилось легче. В глубине души она не сомневалась, что даже разговор с человеком такого облегчения не даст.
А еще умница Зорька была преданна хозяйке совсем не по-коровьи а как-то скорее на собачий манер. Ее единственную не надо было подзывать и выкликивать вечером, она не шла даже, а бежала к хозяйке сама, всем видом показывая как соскучилась за день разлуки. В полдник, на дневной дойке Зорька единственная из всего стада сама и всегда первая находила Саньку, доить вставала с видимым удовольствием и давалась легко, никогда не баловала, и будто бы даже оберегала свою женщину. А однажды вся деревня увидела, как на самом деле эта чуднАя корова заступилась за хозяйку.
Одна из неработающих соседок, Хавронья, повадилась хулиганить, когда народ расходился, щупала бродящих по деревне соседских кур, и тех, у кого нащупывала яйцо, запирала на день у себя на сеновале, где они со страху и неслись. Потом выпускала. И у Саньки куры вдруг совершенно перестали нестись... Война, голодно, яйца очень выручали, помогая прокормить и себя и детей, а если оставался излишек, то можно было продать, и отложить денег на одежду...
Так бы Санька и ломала голову над нежданной напастью, но подлую Хавронью заметили за запиранием чужих кур, и рассказали пострадавшим. Вечером, когда пригнали коров, расстроенная и возмущенная Санька при всей деревне пристыдила хитрую воровку. Но та, конечно же, все отрицала, да еще и кричала в голос, по-всякому понося и обзывая и Саньку и всех соседей. Позже вечером Санька поплакала, обнимая верную подружку Зорьку, жалуясь на свою беспомощность и наглость бессовестной Хавроньи.
А на следующий день, на полдник, когда все женщины пришли доить коров, Зорька не подошла по обыкновению к хозяйке, а взялась бродить в сторонке, как Санька ее ни звала. Дождавшись же, когда все женщины усядутся, направилась к Хавронье. Наклонила голову с острыми, опасно торчащими рогами, и сбила бесстыжую бабу со скамеечки. И принялась катать по земле, поддевая рогами и подталкивая копытами. Все остолбенели: Зорька была самой спокойной и добродушной коровой в стаде, и уж от нее никак нельзя было ожидать ничего подобного. Потом опомнился пастух, чуть ли не единственный мужик на деревне, хромой Митька, попытался было отогнать обезумевшую корову, отнять у нее гибнущую Хавронью. Но Зорька, не проявляя никаких признаков бешенства и злобы, размеренно и не спеша продолжала катать хозяйкину врагиню по земле. А потом, видимо решив, что довольно, бросила заходившуюся криком бабу валяться в пыли с намотанными на голову юбками. И преспокойно отправилась к Саньке, где как ни в чем ни бывало встала на дойку, по всему очень довольная собой.
Когда Хавронью подняли, то оказалось, что расчетливая и аккуратная Зорька ухитрилась откатать ее, ни разу не зацепив острым рогом и не наступив копытом. Так что самыми серьезными травмами у Хавроньи были испуг и уязвленная гордость. Потом озлобившаяся бабища взялась было рассказывать всем, что Санька колдунья и специально на нее корову приворожила... На следующий полдень Зорька вновь прямиком направилась к лгунье, подошла и посмотрела ей в глаза. Долго и внимательно посмотрела. Что уж увидела Хавронья в темных коровьих глазах, неизвестно, но больше разговоров о колдовстве не было. И куры снова стали исправно нестись.
…И вот сейчас Санька стояла на самом верху тщательно уложенного на телегу стога. Заготавливали сено они вдвоем с Дусей, с которой судьба свела Саньку позапрошлой зимой. Осенью 41 года, приехав в эвакуацию в деревню, в родные когда-то места, Санька обнаружила, что давно пустовавший дом ее второго гражданского мужа Якова, занят погорелицей, такой же одинокой, безмужней и с детьми Дусей. Спорить за жилье женщины не стали, да и что тут спорить-то, когда вот-вот морозы начнутся, а идти обеим больше некуда. Места в старом доме хватило всем.
Жили в общем неплохо, хоть и уживались с трудом, никак не могли притереться друг к другу и часто ругались. Но когда следующим летом колхоз отстроил погорелице новую избу, оказалось, что вынужденные сожительницы успели крепко подружиться. и продолжали не только общаться, но и помогать друг дружке по хозяйству. А ругаться совсем перестали: раздельное хозяйство и сон в разных домах сняли большую часть спорных вопросов.
Вот и сейчас возили сено. По уговору, к кому везли, тот и стоял на верху, укладывая подаваемые снизу охапки душистого сено. Наука укладки стога на телегу хитрая, чуть не так положишь, и на первой же кочке соскользнет весь стог с телеги, развалится, и начинай заново махать вилами и собирать разлетевшееся сено. Поэтому укладывал каждый себе сам. Спрос-то с того, кто сверху, а не с подающих. Ну а уж когда сама уложила, то и претензий, если развалится некому предъявлять...
И вот Санька хитро распределила последний пук прекрасно просохшего сена, ловко прижала поданным Дусей бастрыгом, специальным бревном с желобком для веревки с одного конца, именно для этих целей подогнанным под телегу, и повернула голову, подставляя разгоряченное лицо под неожиданный легкий порыв свежего ветерка.
- Мамочка, ты обещала! - младшая, трехлетняя Маня протягивала руки, умоляюще глядя на Саньку снизу вверх.
И в самом деле, обещала. Сначала Маня увязалась за женщинами на луг, хотя вполне могла бы и со страшим братом поиграть, благо Вовка всегда готов возиться с сестренкой, чуть ли не с большим удовольствием, чем с многочисленными друзьями. Но сегодня Маня твердо решила заняться тяжелым женским трудом и оправилась с матерью возить сено. А потом и вовсе уговорила Саньку покатать ее на верху телеги. Санька пообещала, думая, что пока они с Дусей вдвоем нагрузят огромную телегу, дочка и думать забудет о катании на вершине. Но вот не забыла. Делать нечего, пришлось подхватить поданную Дусей девочку и усадить на самую вершину стога. В прочности и устойчивости которого Санька не сомневалась ни на секунду, даром что городская, а стога у нее никогда не падали.
Маня удобно устроилась наполовину зарывшись в свежее сено, восторженно попищала и затихла, усталая, разморенная и переполненная впечатлениями, а Санька с Дусей с двух сторон взяли под уздцы огромного и спокойного колхозного коня Яблочного, красавца восхитительной серой в яблоках масти. Шли не спеша, наслаждаясь короткой передышкой и млея под порывами слабенького, но удивительно свежего июльского ветерка.
За разговорами не заметили, как дошли, крикнули соседку, узнали который час, и заторопились, лошадь дали на один день, значит надо успеть перевезти все. Это была последняя Санькина телега, осталось Дусино сено. Надо было поторапливаться. Отдохнувшие женщины быстро сдернули бастрыг, уперлись вилами и на удивление легко спихнули стог с телеги. Огромная гора сена сначала слега накренилась, а потом медленно завалилась на бок, норовя вовсе перевернуться. Упал стог удачно, компактно.
Дуся закинула вилы, Санька бревно, обе уселись на телегу, тронули поводья:
- Но, Яблочный, но! Давай милый! - и мерин широким шагом пошел со двора.
- Управимся до вечера? - уточнила Дуся.
- А как же. Куда ж мы де... - начала было Санька и вдруг изменилась в лице. - А Маня то где?!
- Маню потеряли...- прошептала враз побледневшая Дуся.
- Стой, стой!!! - не своим голосом заорала Санька изо всех сил натягивая вожжи.
Опешивший Яблочный прирос к месту. А женщины бросились к так удачно сваленному стогу. Гора сена, что полтора часа тщательно укладывалась вилами была перекидана руками за считанные минуты.
- Маня, Маня... - шептала Санька, отчаянно разрывая и разбрасывая сено, - доченька, Маня, сейчас, сейчас...
И тишина в ответ. Вот уже гигантская гора почти вся раскидана по двору, почти докопались до низа, но поздно, поздно, девочка или разбилась сразу при падении или умерла раздавленная массой стога, а если нет, то уже наверняка задохнулась подо всей этой горой...
Санька схватила очередную охапку сухой травы, замахнулась отшвырнуть, и тут увидела скорчившееся тельце. Платьице задралось, обнажив пухлые крепкие ножки, светлые волосы растрепались.
Санька задохнулась. Потом очень осторожно подняла девочку. Та вдруг шевельнулась: жива!
И тут Маня отняла ручки от лица и спросила:
- Хорошо я спряталась? - и сонно потянулась.
Санька рассмеялась, прижимая к себе дочку:
- Хорошо. Еле нашли. Думали совсем Маню потеряли...
- А еще меня так покатаешь? - хитро прищурившись, спросила целая и невредимая, горячая со сна Маня.
- Нет милая, накаталась. - отрезала Санька, и расплакалась. - Господи, спасибо...
Под катом рассказ, как я надеюсь, первый из серии. Совершенно невыдуманный, про мою родную бабушку. Выросла я на рассказах о ее удивительной и тяжелой судьбе, и давно мечтала записать. Вот, начала…
День давно уже перевалил за полдень, а жара и не думала спадать. Людям конечно тяжело, ведь разгар сезонных работ и от рассвета до заката приходится проводить время на улице. Но пот и усталость небольшая плата за хорошее, сухое сено. А сено означало только одно: корова сможет перезимовать. Санька не раз видела, как некоторые семьи, не сумевшие заготовить достаточно сена, вынуждены были резать коров, чтобы избавить их от страшной голодной смерти. Этого она очень боялась, и не только потому, что корова это кормилица, залог того, что дети будут сыты, а еще и потому что совершенно не по-деревенски любила свою корову, маленькую остророгую Зорьку. Сколько раз, когда усталость или обида, горе или разочарование переполняли душу до краев, Санька сжав губы шла на двор, садилась в уголок в теплом коровьем стойле и рассказывала рогатой подружке про свои беды и несчастья, про тяготы военного времени, трудную жизнь одинокой женщины с двумя детьми, эвакуированной из столицы в глухие рязанские земли... Корова слушала внимательно, подходила ближе, совсем близко, так что теплое сладкое дыхание обдавало то колени то лицо. Прислушиваясь получше Зорька шевелила ушами, наклоняла голову, вздыхала и смотрела так, как будто на самом деле понимала, что говорит хозяйка. Если женщине было совсем уж невмоготу, удивительная корова тыкалась носом, смешно сопела и осторожно терлась лобастой головой, украшенной прямыми острыми рогами. А если появлялись слезы, осторожно слизывала их и заглядывала в глаза. И всегда после таких разговоров Саньке становилось легче. В глубине души она не сомневалась, что даже разговор с человеком такого облегчения не даст.
А еще умница Зорька была преданна хозяйке совсем не по-коровьи а как-то скорее на собачий манер. Ее единственную не надо было подзывать и выкликивать вечером, она не шла даже, а бежала к хозяйке сама, всем видом показывая как соскучилась за день разлуки. В полдник, на дневной дойке Зорька единственная из всего стада сама и всегда первая находила Саньку, доить вставала с видимым удовольствием и давалась легко, никогда не баловала, и будто бы даже оберегала свою женщину. А однажды вся деревня увидела, как на самом деле эта чуднАя корова заступилась за хозяйку.
Одна из неработающих соседок, Хавронья, повадилась хулиганить, когда народ расходился, щупала бродящих по деревне соседских кур, и тех, у кого нащупывала яйцо, запирала на день у себя на сеновале, где они со страху и неслись. Потом выпускала. И у Саньки куры вдруг совершенно перестали нестись... Война, голодно, яйца очень выручали, помогая прокормить и себя и детей, а если оставался излишек, то можно было продать, и отложить денег на одежду...
Так бы Санька и ломала голову над нежданной напастью, но подлую Хавронью заметили за запиранием чужих кур, и рассказали пострадавшим. Вечером, когда пригнали коров, расстроенная и возмущенная Санька при всей деревне пристыдила хитрую воровку. Но та, конечно же, все отрицала, да еще и кричала в голос, по-всякому понося и обзывая и Саньку и всех соседей. Позже вечером Санька поплакала, обнимая верную подружку Зорьку, жалуясь на свою беспомощность и наглость бессовестной Хавроньи.
А на следующий день, на полдник, когда все женщины пришли доить коров, Зорька не подошла по обыкновению к хозяйке, а взялась бродить в сторонке, как Санька ее ни звала. Дождавшись же, когда все женщины усядутся, направилась к Хавронье. Наклонила голову с острыми, опасно торчащими рогами, и сбила бесстыжую бабу со скамеечки. И принялась катать по земле, поддевая рогами и подталкивая копытами. Все остолбенели: Зорька была самой спокойной и добродушной коровой в стаде, и уж от нее никак нельзя было ожидать ничего подобного. Потом опомнился пастух, чуть ли не единственный мужик на деревне, хромой Митька, попытался было отогнать обезумевшую корову, отнять у нее гибнущую Хавронью. Но Зорька, не проявляя никаких признаков бешенства и злобы, размеренно и не спеша продолжала катать хозяйкину врагиню по земле. А потом, видимо решив, что довольно, бросила заходившуюся криком бабу валяться в пыли с намотанными на голову юбками. И преспокойно отправилась к Саньке, где как ни в чем ни бывало встала на дойку, по всему очень довольная собой.
Когда Хавронью подняли, то оказалось, что расчетливая и аккуратная Зорька ухитрилась откатать ее, ни разу не зацепив острым рогом и не наступив копытом. Так что самыми серьезными травмами у Хавроньи были испуг и уязвленная гордость. Потом озлобившаяся бабища взялась было рассказывать всем, что Санька колдунья и специально на нее корову приворожила... На следующий полдень Зорька вновь прямиком направилась к лгунье, подошла и посмотрела ей в глаза. Долго и внимательно посмотрела. Что уж увидела Хавронья в темных коровьих глазах, неизвестно, но больше разговоров о колдовстве не было. И куры снова стали исправно нестись.
…И вот сейчас Санька стояла на самом верху тщательно уложенного на телегу стога. Заготавливали сено они вдвоем с Дусей, с которой судьба свела Саньку позапрошлой зимой. Осенью 41 года, приехав в эвакуацию в деревню, в родные когда-то места, Санька обнаружила, что давно пустовавший дом ее второго гражданского мужа Якова, занят погорелицей, такой же одинокой, безмужней и с детьми Дусей. Спорить за жилье женщины не стали, да и что тут спорить-то, когда вот-вот морозы начнутся, а идти обеим больше некуда. Места в старом доме хватило всем.
Жили в общем неплохо, хоть и уживались с трудом, никак не могли притереться друг к другу и часто ругались. Но когда следующим летом колхоз отстроил погорелице новую избу, оказалось, что вынужденные сожительницы успели крепко подружиться. и продолжали не только общаться, но и помогать друг дружке по хозяйству. А ругаться совсем перестали: раздельное хозяйство и сон в разных домах сняли большую часть спорных вопросов.
Вот и сейчас возили сено. По уговору, к кому везли, тот и стоял на верху, укладывая подаваемые снизу охапки душистого сено. Наука укладки стога на телегу хитрая, чуть не так положишь, и на первой же кочке соскользнет весь стог с телеги, развалится, и начинай заново махать вилами и собирать разлетевшееся сено. Поэтому укладывал каждый себе сам. Спрос-то с того, кто сверху, а не с подающих. Ну а уж когда сама уложила, то и претензий, если развалится некому предъявлять...
И вот Санька хитро распределила последний пук прекрасно просохшего сена, ловко прижала поданным Дусей бастрыгом, специальным бревном с желобком для веревки с одного конца, именно для этих целей подогнанным под телегу, и повернула голову, подставляя разгоряченное лицо под неожиданный легкий порыв свежего ветерка.
- Мамочка, ты обещала! - младшая, трехлетняя Маня протягивала руки, умоляюще глядя на Саньку снизу вверх.
И в самом деле, обещала. Сначала Маня увязалась за женщинами на луг, хотя вполне могла бы и со страшим братом поиграть, благо Вовка всегда готов возиться с сестренкой, чуть ли не с большим удовольствием, чем с многочисленными друзьями. Но сегодня Маня твердо решила заняться тяжелым женским трудом и оправилась с матерью возить сено. А потом и вовсе уговорила Саньку покатать ее на верху телеги. Санька пообещала, думая, что пока они с Дусей вдвоем нагрузят огромную телегу, дочка и думать забудет о катании на вершине. Но вот не забыла. Делать нечего, пришлось подхватить поданную Дусей девочку и усадить на самую вершину стога. В прочности и устойчивости которого Санька не сомневалась ни на секунду, даром что городская, а стога у нее никогда не падали.
Маня удобно устроилась наполовину зарывшись в свежее сено, восторженно попищала и затихла, усталая, разморенная и переполненная впечатлениями, а Санька с Дусей с двух сторон взяли под уздцы огромного и спокойного колхозного коня Яблочного, красавца восхитительной серой в яблоках масти. Шли не спеша, наслаждаясь короткой передышкой и млея под порывами слабенького, но удивительно свежего июльского ветерка.
За разговорами не заметили, как дошли, крикнули соседку, узнали который час, и заторопились, лошадь дали на один день, значит надо успеть перевезти все. Это была последняя Санькина телега, осталось Дусино сено. Надо было поторапливаться. Отдохнувшие женщины быстро сдернули бастрыг, уперлись вилами и на удивление легко спихнули стог с телеги. Огромная гора сена сначала слега накренилась, а потом медленно завалилась на бок, норовя вовсе перевернуться. Упал стог удачно, компактно.
Дуся закинула вилы, Санька бревно, обе уселись на телегу, тронули поводья:
- Но, Яблочный, но! Давай милый! - и мерин широким шагом пошел со двора.
- Управимся до вечера? - уточнила Дуся.
- А как же. Куда ж мы де... - начала было Санька и вдруг изменилась в лице. - А Маня то где?!
- Маню потеряли...- прошептала враз побледневшая Дуся.
- Стой, стой!!! - не своим голосом заорала Санька изо всех сил натягивая вожжи.
Опешивший Яблочный прирос к месту. А женщины бросились к так удачно сваленному стогу. Гора сена, что полтора часа тщательно укладывалась вилами была перекидана руками за считанные минуты.
- Маня, Маня... - шептала Санька, отчаянно разрывая и разбрасывая сено, - доченька, Маня, сейчас, сейчас...
И тишина в ответ. Вот уже гигантская гора почти вся раскидана по двору, почти докопались до низа, но поздно, поздно, девочка или разбилась сразу при падении или умерла раздавленная массой стога, а если нет, то уже наверняка задохнулась подо всей этой горой...
Санька схватила очередную охапку сухой травы, замахнулась отшвырнуть, и тут увидела скорчившееся тельце. Платьице задралось, обнажив пухлые крепкие ножки, светлые волосы растрепались.
Санька задохнулась. Потом очень осторожно подняла девочку. Та вдруг шевельнулась: жива!
И тут Маня отняла ручки от лица и спросила:
- Хорошо я спряталась? - и сонно потянулась.
Санька рассмеялась, прижимая к себе дочку:
- Хорошо. Еле нашли. Думали совсем Маню потеряли...
- А еще меня так покатаешь? - хитро прищурившись, спросила целая и невредимая, горячая со сна Маня.
- Нет милая, накаталась. - отрезала Санька, и расплакалась. - Господи, спасибо...