Мышеловки и морковка
В галерее Spider&Mouse 5 марта начнется "Повторение не-пройденного", приходите.
Марина Перчихина (Mouse) рассказывает так:
"…Последний виток экспансии искусства на территорию жизни, начавшийся в 60-е годы прошлого века, остановился на грани миллениума. Штиль. Глянец. Реставрация. Новый консерватизм. «Вертикаль. Иерархия. Затвердевание» («Культура -2»).
Территория искусства опять сжалась, апроприированная политиками, террористами, дизайнерами, масс медиа. Не осталось и последнего инструмента радикального жеста - персонального тела. Оно отнято шоу-бизнесом. Острее чем в 60-е, встал вопрос о художнике. Кто он? Тюбик краски в руках галеристов или же инструмент языка, сообщающий опыт, недоступный всем другим практикам…
Так думалось три года назад. Как возможный выход из тупика, возникла версия: вернуться в ранний минимализм, в опыты Флюксуса, в изначальную, не московскую, практику концептуализма, с лабораторным изучением знака и предмета, вниманием к свойствам материи, парадоксами невербального. В то, что российское искусство почти пропустило, занятое собственными коммунально-тоталитарными контекстами. Повторение не-пройденного.
Это было теоретическое предположение. Параллельно, оказывается, уже и шла практика. Наталья Зинцова изучала в Америке строение гладильной доски с блошиного рынка. Ирина Штейнберг занималась материализацией минут, печатавших самих себя в прямом процессе. Лиза Морозова делегировала ощущения своего тела еще более хрупким материям, заключенным в острые проволочные ловушки.
Упругое, острое, непонятное. Не называние, а «переделывание сделанного» (Н.Зинцова), «зазор между ценным и опасным» (Лиза Морозова), «то же самое» (И.Штейнберг).
Материализовано: железное, оскалившееся, острое.
Другое - неустойчивое, хрупкое, пушистое, реально или предположительно, - мягкая уязвимая плоть. Встречаются материи. Слов нет, в крайнем случае - вскрик, писк, боль. Или шок в невозможности объяснения.
Со всех сторон слышатся старые знакомые возгласы «почему это искусство?» - и «консерваторы» и «левый дискурс» и «простой обыватель» - все хотят получить что-то, пригодное к созерцанию и применению. А еще лучше - одновременно, т.е. бытовой или идеологический дизайн.
Похоже, что бескорыстное непрерывное усилие, создающее отсутствие зрелища, невозможность потребления и употребления - последнее отличие искусства от всего остального."
Марина Перчихина (Mouse) рассказывает так:
"…Последний виток экспансии искусства на территорию жизни, начавшийся в 60-е годы прошлого века, остановился на грани миллениума. Штиль. Глянец. Реставрация. Новый консерватизм. «Вертикаль. Иерархия. Затвердевание» («Культура -2»).
Территория искусства опять сжалась, апроприированная политиками, террористами, дизайнерами, масс медиа. Не осталось и последнего инструмента радикального жеста - персонального тела. Оно отнято шоу-бизнесом. Острее чем в 60-е, встал вопрос о художнике. Кто он? Тюбик краски в руках галеристов или же инструмент языка, сообщающий опыт, недоступный всем другим практикам…
Так думалось три года назад. Как возможный выход из тупика, возникла версия: вернуться в ранний минимализм, в опыты Флюксуса, в изначальную, не московскую, практику концептуализма, с лабораторным изучением знака и предмета, вниманием к свойствам материи, парадоксами невербального. В то, что российское искусство почти пропустило, занятое собственными коммунально-тоталитарными контекстами. Повторение не-пройденного.
Это было теоретическое предположение. Параллельно, оказывается, уже и шла практика. Наталья Зинцова изучала в Америке строение гладильной доски с блошиного рынка. Ирина Штейнберг занималась материализацией минут, печатавших самих себя в прямом процессе. Лиза Морозова делегировала ощущения своего тела еще более хрупким материям, заключенным в острые проволочные ловушки.
Упругое, острое, непонятное. Не называние, а «переделывание сделанного» (Н.Зинцова), «зазор между ценным и опасным» (Лиза Морозова), «то же самое» (И.Штейнберг).
Материализовано: железное, оскалившееся, острое.
Другое - неустойчивое, хрупкое, пушистое, реально или предположительно, - мягкая уязвимая плоть. Встречаются материи. Слов нет, в крайнем случае - вскрик, писк, боль. Или шок в невозможности объяснения.
Со всех сторон слышатся старые знакомые возгласы «почему это искусство?» - и «консерваторы» и «левый дискурс» и «простой обыватель» - все хотят получить что-то, пригодное к созерцанию и применению. А еще лучше - одновременно, т.е. бытовой или идеологический дизайн.
Похоже, что бескорыстное непрерывное усилие, создающее отсутствие зрелища, невозможность потребления и употребления - последнее отличие искусства от всего остального."