Вспоминание детства - кухня (продолжение)
Из напитков я больше всего любил пепси-колу, нравился Байкал, но меньше, он был очень приторным, и быстро надоедал. Байкал мне покупала бабка. Пить из горла считалось неправильным, нужно было налить в чашку. Мне говорили, что после меня будет неприятно пить, если я касаюсь горлышка губами. Так у меня выработалась брезгливость к собственному рту и к своей слюне. Потом появилась привычка, вытирать рукой горло бутылки, чтобы не осталось «моих следов». Были еще какие-то газированные напитки в бутылках, но я их не помню. Мне нравилось открывать пробки бутылок - делал я это медленно, потому, что мне нравилось как из чуть-чуть приоткрытой пробки начинал шипеть газ. Потом я научился открывать пробки одним рывком, так чтобы пробка соскакивала и из горла появлялся небольшой дымок от газа. Мать гордилась тем, что могла открывать железные пробки от бутылок с пивом зубами. Выпивать бутылку пепси-колы одному считалось непозволительным, жадным, и безответственным. Из-за таких нравоучений у меня сложилась уверенность, что получать много удовольствия одному - плохо, всегда надо думать о других и о том, что другим хочется.
Еще я очень любил напиток, который назывался 'гриб'. Это была огромная банка, которая сверху накрывалась марлей, а внутри плавало какое-то грибовидное белое образование. Оно придавало воде особенный вкус. Его особенно классно было пить летом, когда приходил с улицы. Я мог много выпить. Мне иногда нравилось шатать эту банку и смотреть как гриб покачивается на воде.
Еще была штука которая называлась, вроде, сифон. Его необходимо было заправлять газом, который продавался в закупоренных капсулах, и тогда получалась домашняя газированная вода. Иногда я наливал стакан такой воды и заливал туда морс, получалось очень классно. Газовые баллончики хранились рам же где и молотки. Чтобы из сифона полилась газировка, необходимо было нажать на рычаг наверху бутылки, и тогда газировка с классным шипом выливалась в стакан. Мне нравилось смотреть, как она пенилась внутри стакана.
На кухне где-то были огромные пустые стеклянные банки. Я с ними ходил за квасом, который продавался в специальных тележках на улице. Мне очень нравился этот квас, особенно летом. Я помнила расположение ближайших тележек в районе. Я старался брать себе его большими кружками, но никогда их не мог допить. Но это было очень по-взрослому пить из больших стеклянных кружек. Рядом с этими квасовыми тележками всегда были лужи, их часто смывали водой, которая вылетала из резинового шланга под напором, нравилось на эти шланги наступать ногой и ощущать их упругость. Мне нравилось сдувать пену с кружки с квасом. Судя по описанию, я просто имитировал мужиков, которые пили пиво из больших кружек у ларьков. Еще были классные автоматы с газированной водой, туда надо было опустить 3 копейки, и тогда стакан наполнялся сладкой газированной водой. Стаканы стояли на верхушке этих аппаратов, и их часто было недостаточно. Чтобы помыть такой стакан, он переворачивался отверстием к низу, опускался в специальное углубление, и затем на него было необходимо нажать, чтобы его изнутри окатило струйками воды. Меня до смерти запугали тем, что «за другими людьми из их стаканов пить нельзя». Иногда так хотелось пить, что я этим пренебрегал.
Подсолнечное масло стояло на досках справа от плиты, оно стояло на маленьком блюдечке. Бутылка была стеклянная, как из-под вина. Мне всегда говорили, что наливать его нужно осторожно, иначе оно может загореться. Как-то оно действительно загорелось, и я помню мать, стоящую посредине кухни со сковородой из которой стоял огромный столб пламени, выше ее головы. Это было одновременно страшно и офигительно классно. У меня и сейчас возникают вспышки страха перед наливанием масла на горячую сковородку. Иногда использовалось не подсолнечное масло, а обычное, и тогда я его кусок размазывал вилкой по нагревающейся поверхности сковороды, пока кусок не расплавлялся. Было еще какое-то масло - я не знаю, как оно называется, как будто обычное масло сварили и оно в полутвердом застывшем виде находится в банке. Его оттуда загребали ложками. Оно было похоже по консистенции на желтое мороженное.
На столе стояла сахарница, она была очень старая, из фарфора, на ней был нарисован какой-то древне-сельский пейзаж. Она закрывалась фарфоровой крышкой с белой ручкой, и у нее, вроде, были отбиты обе ручки. Но так как она считалась реликвией и чем-то очень ценным, то ее и в таком виде держали. Затем она вроде сменилась на деревянную хохломскую песочницу и в ней была небольшая хохломская ложка. Иногда из-за того, что в песочницу клали мокрые ложки, песок превращался в большие кристаллизованные комки.
Еще на кухне была пара больших хохломских ложек. Я умел немного играть на них, как в фольклорных русских ансамблях по телеку, я пропускал между двумя ложками палец, ложки клал при этом друг к другу выпуклыми частями, и тогда ими можно было стучать по коленям и они издавали щелкающий звук. Я очень гордился тем, что умел это.
В выдвигающемся ящике внутри стола (вроде правом) лежали два странных прибора - штука для открывания бутылок, внутри которой было также впадина для заточки ножей, и кололка для грецких орехов. Была еще одна штука для продавливания через нее чеснока. Я помню только один нож, который я затачивал - это был обычный кухонный нож, по цвету похожий на грязное серебро, он был настолько тонкий, что я боялся им быстро двигать, затачивая его. Еще вспомнил, какие были вилки - тонкие, но на длинном массивном основании, зубья длинные и полусогнутые, зубья были острые и кололись.
В ящиках ниже, за дверьми, был еще прибор - ступка. Она была небольшая, бронзовая и тяжелая, в ней была палка, тоже массивная и тяжелая - он вроде тоже называлась ступой. Там же лежали доски, на которых резали овощи. Там же у стенки лежали блоки сигарет, их было, как правило, два - разные марки сигарет. Я предполагаю их прятали от меня. Иногда я воровал сигареты и давал их одноклассникам, которые приходили ко мне, я этим вызывал их положительное отношение, мне нравилось быть полезным. Хоть мне и нравилось быть полезным - в этом было что-то неприятное, как будто я из страха прислуживал людям. Конкретных страхов не помню, но понятно, что такие восприятия могут быть только тогда, когда из-за чувства собственной ничтожности, я старался купить положительное отношение к себе. Я всегда так делал с отцом - значит и с одноклассниками тоже. Еще мне нравилось само 'острое ощущение воровства', когда я крал что-либо у родителей. Я нередко считал, что на самом деле я не сын своих родителей.
Я пиздец как любил желе, то, что продавалось в магазине, стоило 7 копеек, лежало на белых бумажных подкладках, и было либо прозрачно-желтым, либо прозрачно-красным. Дома мать иногда делала желе - оно делалось из желатина и воды. Желатин был, вроде, такой мелкий, желтоватого цвета порошок, который лежал в шкафу-пенале. Это желе затем заливалось в эмалевый прямоугольный поднос и ставилось в холодильник, чтобы оно из жидкого стало застывшим. Я его ел ложками, куски желе были скользкими и часто соскакивали с ложки, перед тем, как мне удавалось его положить в рот.
Мать иногда делала котлеты из фарша, они мне никогда не нравились. После этого котлеты клались горкой на большую тарелку, ставились в холодильник, и накрывались сверху другой тарелкой. То, что мне очень нравилось - это горячие бутеры с котлетами. Котлета разрезалась вдоль пополам, клалась на кусок булки, нагревалась на сковородке, и поверх котлеты клались кусочки сыра, которые расплавлялись. Это было очень вкусно.
В холодильнике в морозилке были красные, насквозь замерзшие куски мяса. Они были массивные, плоские, их было даже тяжело держать в одной руке, и на них всегда был налет льда. Иногда со сверкающими снежинками.
В доме была мясорубка, я не помню где она лежала. Она была серебряного цвета, темноватая, и прикреплялась к столу с помощь винта. Чтобы мясорубка стояла устойчиво, подкладывался небольшой кусочек деревянной доски. На конце ручку была деревяшка, чтобы было удобней крутить. Мне всегда было тяжело крутить мясорубку, и я даже уставал, но эта усталость мне нравилось. Мясо закладывалась в мясорубку небольшими нарезанными квадратиками, на них иногда были неприятные жировые прожилки. Туда же добавлялся нарезанный чеснок. Я сверху одной рукой прикрывал ладонью эту смесь, чтобы она не выскочила, а другой рукой крутил мясорубку. Иногда из-за приложенных усилий мясорубка разбалтывалась, и ее приходилось снизу закреплять винтом снова. Мне очень не нравился конечный результат - не нравилось, как струйки мяса вылезали из мясорубки и как они плавно ложились в подставленную тарелку.
Мясорубку потом приходилось мыть, и это было неприятно. Сначала нужно было отвернуть внешнюю окружность, затем свинчивался железный фильтр, в дырочках которого застряло мясо - когда этот фильтр мыл, то куски мяса были жирноватые и липучи, они с трудом отставали от фильтра. Затем вынималась ручка, продолжением которой был вращающийся вал, чем-то похожий на коловорот. Потом мылся сам остов. Мясорубка ложилась сушиться на доски рядом с плитой.
В полученную смесь (фарш) мать разбивала сырые яйца и затем смешивала их рукой, на это было неприятно смотреть и здорово влияло на вообще любые мысли о котлетах.
Мать иногда с утра делала не омлет. Не вспомнил бы омлет, не вспомнил бы тарелку, на которой он лежал. Омлет был иногда длиннее тарелки и свешивался с краев. Иногда мать делала глазунью. Мне нравилось ее обильно солить, вырезать глаз желтка, и затем его сглатывать разом. Я боялся обжечься, но все равно сглатывал. Этому научил меня отец, но у меня вызывало отвращение смотреть как отец ее так ел.
Был также очень старперский прибор - подставка под яйцо, оно было пластмассовое, и яйцо вставлялось вовнутрь. Затем нужно было стукнуть по верхушке яйца чайной ложечкой, чтобы надломилась скорлупа, затем отковырять немного скорлупу пальцами, а затем ложкой выедать внутренность яйца. У меня это вызывало отвращение, но я все равно так иногда ел, так как считал, что это вызовет положительное отношение родителей. Каждый навык, который мне прививали, я превращал в способ вызвать положительное к себе отношение тем, что я делаю так, как меня научили. Подставка для яйца стояла внизу, в ящике стола.
Иногда яйца варились вкрутую, они варились в небольшой эмалевой круглой миске. Меня научили отличать обычное это яйцо или вкрутую - для этого яйцо необходимо было положить на стол и раскрутить его, чтобы оно быстро вращалось на боку. Если вращалось быстро и долго не останавливалось, то, значит, яйцо было вкрутую. Мне нравилось смотреть, как быстро вращаются яйца. Яйца были либо коричневые, либо белые. Мне всегда не нравилось отковыривать с них скорлупу, особенно, если к скорлупе цеплялись комки белка, тогда после очистки яйцо выглядело очень не приятым, быстро становилось холодным, и его было очень неприятно есть. До рвоты.
Еще была такая штука как гоголь-моголь. Меня всегда удивляло, что яйцо желтки, смешанные с сахаром, можно взболтать до такой консистенции, это было очень вкусно. Иногда я делал себе гоголь-моголь и с упоением ел его в кресле. Я боялся себе делать его часто, потому что мне сказали, что можно есть максимум 3 яйца в день, и так много сахару - это очень вредно.
Был такой сыр - сулгуни. Мне очень нравилось, что он соленый. Я часто жарил его на сковороде, тогда он становился мягким, с твердой оранжево-серой коркой, которая была очень вкусной и хрустящей. Я бы ел его больше, но мне сказали, что много соленого вредно, и часто его есть нельзя. Мне нравилось, что он немного крошился, когда его резали ножом.
На кухне были терки - железные и квадратные, каждая сторона терки обладала отверстиями разной величины. На них нарезалась морковь, наверное, что-то еще. Мне очень не нравилось натирать морковь на ней, но из-за того что мне сказали, что пища должна сохраняться, я дотирал морковь до самого основания, часто задевая пальцами острую железную терку, это было очень больно, но я терпел и продолжал. Я ожидал, что меня будут за это хвалить, но никто не хвалил.
Длинные огурцы. Мне нравилось, когда мать из них делала огуречный салат. Она счищала кожуру, нарезала огурец, добавляла много сметаны и солила. Мне нравилось и с кожурой. Кожуру мать часто использовала для натирания лица. Я как-то попробовал, и мне это показалось чем-то диким. И не приятным. Я продолжал это делать, чтобы вызвать ее положительное отношение.
Мне очень нравились гренки, которые делала мать. Она макала их в раствор из взболтанных яиц с ложкой муки, обмакивала в них куски хлеба и булки и делала гренки. Я их мог съесть огромное количество.
Был еще странный препарат для резки яиц, в него клались яйца в углубление, затем сверху надавливалось сеткой с острой натянутой проволокой, которое рассекало яйцо. Затем яйцо переворачивалось поперек, и снова резалось. Потом это клалось в салат.
Из раннего детства помню маленькие банки с детским питанием, они были сладкие, жидковатые и, вроде, вкусные. Мне делали также яблочный салат из перетертого яблока. Было вкусно, я ел его небольшими ложками.
Где-то на кухне была крайне неприятная тряпка - вечно грязная из-за того что ее уже невозможно было отстирать и с дырками от старости. Ею я мыл пол. Когда я выжимал ее в ведро, то всегда стекала неприятная вода. Она очень неприятно ощущалась на руках.
*****
На следующий день вспомнилась еще куча.
Подсолнечное масло стояло на досках справа от плиты, оно стояло на маленьком блюдечке. Бутылка была стеклянная, как из-под вина. Мне всегда говорили, что наливать его нужно осторожно, иначе оно может загореться. Как-то оно действительно загорелось, и я помню мать, стоящую посредине кухни со сковородой из которой стоял огромный столб пламени, выше ее головы. Это было одновременно страшно и офигительно классно. У меня и сейчас возникают вспышки страха перед наливанием масла на горячую сковородку. Иногда использовалось не подсолнечное масло, а обычное, и тогда я его кусок размазывал вилкой по нагревающейся поверхности сковороды, пока кусок не расплавлялся. Было еще какое-то масло - я не знаю, как оно называется, как будто обычное масло сварили и оно в полутвердом застывшем виде находится в банке. Его оттуда загребали ложками. Оно было похоже по консистенции на желтое мороженное.
На столе стояла сахарница, она была очень старая, из фарфора, на ней был нарисован какой-то древне-сельский пейзаж. Она закрывалась фарфоровой крышкой с белой ручкой, и у нее, вроде, были отбиты обе ручки. Но так как она считалась реликвией и чем-то очень ценным, то ее и в таком виде держали. Затем она вроде сменилась на деревянную хохломскую песочницу и в ней была небольшая хохломская ложка. Еще на кухне была пара больших хохломских ложек. Я умел немного играть на них, как в фольклорных русских ансамблях по телеку, я пропускал между двумя ложками палец, ложки клал при этом друг к другу выпуклыми частями, и тогда ими можно было стучать по коленям и они издавали щелкающий звук. Я очень гордился тем, что умел это.
В выдвигающемся ящике внутри стола (вроде правом) лежали два странных прибора - штука для открывания бутылок, внутри которой было также впадина для заточки ножей, и кололка для грецких орехов. Была еще одна штука для продавливания через нее чеснока. Я помню только один нож, который я затачивал - это был обычный кухонный нож, по цвету похожий на грязное серебро, он был настолько тонкий, что я боялся им быстро двигать, затачивая его. Еще вспомнил какие были вилки - тонкие, но на длинном массивном основании, зубья длинные и полусогнутые, зубья были острые и кололись.
В ящиках ниже, за дверьми, был еще прибор - ступка. Она была небольшая, бронзовая и тяжелая, в ней была палка, тоже массивная и тяжелая - он вроде тоже называлась ступой. Там же лежали доски, на которых резали овощи. Там же у стенки лежали блоки сигарет, их было, как правило, два - разные марки сигарет. Я предполагаю их прятали от меня. Иногда я воровал сигареты и давал их одноклассникам, которые приходили ко мне, я этим вызывал их положительное отношение, мне нравилось быть полезным. Хоть мне и нравилось быть полезным - в этом было что-то неприятное, как будто я из страха прислуживал людям. Конкретных страхов не помню, но понятно, что такие восприятия могут быть только тогда, когда из-за чувства собственной ничтожности, я старался купить положительное отношение к себе. Я всегда так делал с отцом - значит и с одноклассниками тоже. Еще мне нравилось само 'острое ощущение воровства', когда я крал что-либо у родителей. Я нередко считал, что на самом деле я не сын своих родителей.
Я пиздец как любил желе, то, что продавалось в магазине, стоило 7 копеек, лежало на белых бумажных подкладках, и было либо прозрачно-желтым, либо прозрачно-красным. Дома мать иногда делала желе - оно делалось из желатина и воды. Желатин был, вроде, такой мелкий, желтоватого цвета порошок, который лежал в шкафу-пенале. Это желе затем заливалось в эмалевый прямоугольный поднос и ставилось в холодильник, чтобы оно из жидкого стало застывшим. Я его ел ложками, куски желе были скользкими и часто соскакивали с ложки, перед тем, как мне удавалось его положить в рот.
Мать иногда делала котлеты из фарша, они мне никогда не нравились. После этого котлеты клались горкой на большую тарелку, ставились в холодильник, и накрывались сверху другой тарелкой. То, что мне очень нравилось - это горячие бутеры с котлетами. Котлета разрезалась вдоль пополам, клалась на кусок булки, нагревалась на сковородке, и поверх котлеты клались кусочки сыра, которые расплавлялись. Это было очень вкусно.
В холодильнике в морозилке были красные, насквозь замерзшие куски мяса. Они были массивные, плоские, их было даже тяжело держать в одной руке, и на них всегда был налет льда. Иногда со сверкающими снежинками.
В доме была мясорубка, я не помню где она лежала. Она была серебряного цвета, темноватая, и прикреплялась к столу с помощь винта. Чтобы мясорубка стояла устойчиво, подкладывался небольшой кусочек деревянной доски. На конце ручку была деревяшка, чтобы было удобней крутить. Мне всегда было тяжело крутить мясорубку, и я даже уставал, но эта усталость мне нравилось. Мясо закладывалась в мясорубку небольшими нарезанными квадратиками, на них иногда были неприятные жировые прожилки. Туда же добавлялся нарезанный чеснок. Я сверху одной рукой прикрывал ладонью эту смесь, чтобы она не выскочила, а другой рукой крутил мясорубку. Иногда из-за приложенных усилий мясорубка разбалтывалась, и ее приходилось снизу закреплять винтом снова. Мне очень не нравился конечный результат - не нравилось, как струйки мяса вылезали из мясорубки и как они плавно ложились в подставленную тарелку.
Мясорубку потом приходилось мыть, и это было неприятно. Сначала нужно было отвернуть внешнюю окружность, затем свинчивался железный фильтр, в дырочках которого застряло мясо - когда этот фильтр мыл, то куски мяса были жирноватые и липучи, они с трудом отставали от фильтра. Затем вынималась ручка, продолжением которой был вращающийся вал, чем-то похожий на коловорот. Потом мылся сам остов. Мясорубка ложилась сушиться на доски рядом с плитой.
В полученную смесь (фарш) мать разбивала сырые яйца и затем смешивала их рукой, на это было неприятно смотреть и здорово влияло на вообще любые мысли о котлетах.
Вспомнил, что антресоли в прихожей лежали два чемодана. Один тканевый - желтый, в узкую черную полоску, с плохо закрывающимися отстегивающимися замками серебряного цвета; другой - огромный черный чемодан с серебряными ободками. Первым я пользовался, когда таскал с собой вещи в спортлагерь, вторым пользовались родители, когда ездили в отпуска. Когда второй чемодан был пустым, мне нравилось в него забираться. Когда я был маленьким, я мог почти целиком в него залезть, только верхняя крышка закрывалась не до конца. Мне казалось, что это очень классная шутка, но так, по-моему, думал только один я. Мне нравилась внутренняя поверхность этого чемодана, она был светло голубой, почти белой. Когда чемодан закрывался, то его необходимо было также застегнуть на ремешки, которые притягивали верхнюю крышку к нижней, часто чемодан набивался так, что его необходимо было сильно придавливать сверху, чтобы можно было застегнуть замок, а потом еще застегивать ремни. Я помню, что его всегда набивали до отказа. Помню, что сверху лежал красно-серый, легкий шерстяной плед с бахромой. Еще у меня были фантазии, что это шпионский чемодан, что там есть второе дно, и когда мы куда-нибудь едем, мы провозим там какую-то страшную контрабанду.
Вспомнил - еще была огромная кожаная сумка, она был зелена с коричневыми ручками, у нее было белое пластиковое, дно и размером она была с небольшой чемодан. Я не помню, для чего она использовалась. Она лежала в кладовке в прихожей, рядом с комнатой. Сумка эта застегивалась на толстую золотистую молнию, и часто она застегивалась с большим трудом.
Мать иногда с утра делала мне омлет. Не вспомнил бы омлет, не вспомнил бы тарелку, на которой он лежал. Омлет был иногда длиннее тарелки и свешивался с краев. Иногда мать делала глазунью. Мне нравилось ее обильно солить, вырезать глаз желтка, и затем его сглатывать разом. Я боялся обжечься, но все равно сглатывал. Этому научил меня отец, но у меня вызывало отвращение смотреть как отец ее так ел.
Был также очень старперский прибор - подставка под яйцо, оно было пластмассовое, и яйцо вставлялось во внутрь. Затем нужно было стукнуть по верхушке яйца чайной ложечкой, чтобы надломилась скорлупа, затем отковырять немного скорлупу пальцами, а затем ложкой выедать внутренность яйца. У меня это вызывало отвращение, но я все равно так иногда ел, так как считал, что это вызовет положительное отношение родителей. Каждый навык, который мне прививали, я превращал в способ вызвать положительное к себе отношение тем, что я делаю так, как меня научили. Подставка для яйца стояла внизу, в ящике стола.
Иногда яйца варились вкрутую, они варились в небольшой эмалевой круглой миске. Меня научили отличать обычное это яйцо или вкрутую - для этого яйцо необходимо было положить на стол и раскрутить его, чтобы оно быстро вращалось на боку. Если вращалось быстро и долго не останавливалось, то, значит, яйцо было вкрутую. Мне нравилось смотреть, как быстро вращаются яйца. Яйца были либо коричневые, либо белые. Мне всегда не нравилось отковыривать с них скорлупу, особенно, если к скорлупе цеплялись комки белка, тогда после очистки яйцо выглядело очень не приятым, быстро становилось холодным, и его было очень неприятно есть. До рвоты.
Еще была такая штука как гоголь-моголь. Меня всегда удивляло, что яйцо желтки, смешанные с сахаром, можно взболтать до такой консистенции, это было очень вкусно. Иногда я делал себе гоголь-моголь и с упоением ел его в кресле. Я боялся себе делать его часто, потому что мне сказали, что можно есть максимум 3 яйца в день, и так много сахару - это очень вредно.
Был такой сыр - сулгуни. Мне очень нравилось, что он соленый. Я часто жарил его на сковороде, тогда он становился мягким, с твердой оранжево-серой коркой, которая была очень вкусной и хрустящей. Я бы ел его больше, но мне сказали, что много соленого вредно, и часто его есть нельзя. Мне нравилось, что он немного крошился, когда его резали ножом.
На кухне были терки - железные и квадратные, каждая сторона терки обладала отверстиями разной величины. На них нарезалась морковь, наверное, что-то еще. Мне очень не нравилось натирать морковь на ней, но из-за того что мне сказали, что пища должна сохраняться, я дотирал морковь до самого основания, часто задевая пальцами острую железную терку, это было очень больно, но я терпел и продолжал. Я ожидал, что меня будут за это хвалить, но никто не хвалил.
Длинные огурцы. Мне нравилось, когда мать из них делала огуречный салат. Она счищала кожуру, нарезала огурец, добавляла много сметаны и солила. Мне нравилось и с кожурой. Кожуру мать часто использовала для натирания лица. Я как-то попробовал, и мне это показалось чем-то диким. И не приятным. Я продолжал это делать, чтобы вызвать ее положительное отношение.
Мне очень нравились гренки, которые делала мать. Она макала их в раствор из взболтанных яиц с ложкой муки, обмакивала в них куски хлеба и булки и делала гренки. Я их мог съесть огромное количество.
Был еще странный препарат для резки яиц, в него клались яйца в углубление, затем сверху надавливалось сеткой с острой натянутой проволокой, которое рассекало яйцо. Затем яйцо переворачивалось поперек, и снова резалось. Потом это клалось в салат.
Из раннего детства помню маленькие банки с детским питанием, они были сладкие, жидковатые и, вроде, вкусные. Мне делали также яблочный салат из перетертого яблока. Было вкусно, я ел его небольшими ложками.
Где-то на кухне была крайне неприятная тряпка - вечно грязная из-за того что ее уже невозможно было отстирать и с дырками от старости. Ею я мыл пол. Когда я выжимал ее в ведро, то всегда стекала неприятная вода. Она очень неприятно ощущалась на руках.
Я всегда по дому ходил в какой-то неприятной старческой одежде, на ногах всегда были тренировочные. Я не помню, чтобы у меня были шорты. Мне всегда нравилось валяться на полу, но это не поощрялось.
Гладили на столе в большой комнате, на стол клались толстые шерстяные пледы, свернутые пополам, и на них утюжили. В доме был утюг, в который необходимо было заливать воду, чтобы он не прожигал одежду. Мне нравилось, как он шипел. Отец никогда не гладил, гладила всегда мать. Я тоже научился, особенно неприятно было гладить простыни, они всегда были размером больше стола. Я с отвращением гладил брюки отца, я боялся наклоняться над ними, так как был уверен, что даже после стирки или химчистки они неприятно пахнут.
Мать гладила стоя, смотря телевизор. Она, как цапля, ставила одну ногу на другую, и упирала ее в область колена, балансируя на одной ноге. Она так долго могла стоять, даже ни на что не опираясь. Она гордилась тем , что так долго могла стоять.
Родители научили меня выворачивать око глаз. Оно оттягивалось за ресницы, затем я закрывал глаз, и вывернутая часть ока оказывалась снаружи. Это пугало людей и мне нравилось их шокировать. Я мог такой трюк провернуть с обоими глазами.
Еще я очень любил напиток, который назывался 'гриб'. Это была огромная банка, которая сверху накрывалась марлей, а внутри плавало какое-то грибовидное белое образование. Оно придавало воде особенный вкус. Его особенно классно было пить летом, когда приходил с улицы. Я мог много выпить. Мне иногда нравилось шатать эту банку и смотреть как гриб покачивается на воде.
Еще была штука которая называлась, вроде, сифон. Его необходимо было заправлять газом, который продавался в закупоренных капсулах, и тогда получалась домашняя газированная вода. Иногда я наливал стакан такой воды и заливал туда морс, получалось очень классно. Газовые баллончики хранились рам же где и молотки. Чтобы из сифона полилась газировка, необходимо было нажать на рычаг наверху бутылки, и тогда газировка с классным шипом выливалась в стакан. Мне нравилось смотреть, как она пенилась внутри стакана.
На кухне где-то были огромные пустые стеклянные банки. Я с ними ходил за квасом, который продавался в специальных тележках на улице. Мне очень нравился этот квас, особенно летом. Я помнила расположение ближайших тележек в районе. Я старался брать себе его большими кружками, но никогда их не мог допить. Но это было очень по-взрослому пить из больших стеклянных кружек. Рядом с этими квасовыми тележками всегда были лужи, их часто смывали водой, которая вылетала из резинового шланга под напором, нравилось на эти шланги наступать ногой и ощущать их упругость. Мне нравилось сдувать пену с кружки с квасом. Судя по описанию, я просто имитировал мужиков, которые пили пиво из больших кружек у ларьков. Еще были классные автоматы с газированной водой, туда надо было опустить 3 копейки, и тогда стакан наполнялся сладкой газированной водой. Стаканы стояли на верхушке этих аппаратов, и их часто было недостаточно. Чтобы помыть такой стакан, он переворачивался отверстием к низу, опускался в специальное углубление, и затем на него было необходимо нажать, чтобы его изнутри окатило струйками воды. Меня до смерти запугали тем, что «за другими людьми из их стаканов пить нельзя». Иногда так хотелось пить, что я этим пренебрегал.
Подсолнечное масло стояло на досках справа от плиты, оно стояло на маленьком блюдечке. Бутылка была стеклянная, как из-под вина. Мне всегда говорили, что наливать его нужно осторожно, иначе оно может загореться. Как-то оно действительно загорелось, и я помню мать, стоящую посредине кухни со сковородой из которой стоял огромный столб пламени, выше ее головы. Это было одновременно страшно и офигительно классно. У меня и сейчас возникают вспышки страха перед наливанием масла на горячую сковородку. Иногда использовалось не подсолнечное масло, а обычное, и тогда я его кусок размазывал вилкой по нагревающейся поверхности сковороды, пока кусок не расплавлялся. Было еще какое-то масло - я не знаю, как оно называется, как будто обычное масло сварили и оно в полутвердом застывшем виде находится в банке. Его оттуда загребали ложками. Оно было похоже по консистенции на желтое мороженное.
На столе стояла сахарница, она была очень старая, из фарфора, на ней был нарисован какой-то древне-сельский пейзаж. Она закрывалась фарфоровой крышкой с белой ручкой, и у нее, вроде, были отбиты обе ручки. Но так как она считалась реликвией и чем-то очень ценным, то ее и в таком виде держали. Затем она вроде сменилась на деревянную хохломскую песочницу и в ней была небольшая хохломская ложка. Иногда из-за того, что в песочницу клали мокрые ложки, песок превращался в большие кристаллизованные комки.
Еще на кухне была пара больших хохломских ложек. Я умел немного играть на них, как в фольклорных русских ансамблях по телеку, я пропускал между двумя ложками палец, ложки клал при этом друг к другу выпуклыми частями, и тогда ими можно было стучать по коленям и они издавали щелкающий звук. Я очень гордился тем, что умел это.
В выдвигающемся ящике внутри стола (вроде правом) лежали два странных прибора - штука для открывания бутылок, внутри которой было также впадина для заточки ножей, и кололка для грецких орехов. Была еще одна штука для продавливания через нее чеснока. Я помню только один нож, который я затачивал - это был обычный кухонный нож, по цвету похожий на грязное серебро, он был настолько тонкий, что я боялся им быстро двигать, затачивая его. Еще вспомнил, какие были вилки - тонкие, но на длинном массивном основании, зубья длинные и полусогнутые, зубья были острые и кололись.
В ящиках ниже, за дверьми, был еще прибор - ступка. Она была небольшая, бронзовая и тяжелая, в ней была палка, тоже массивная и тяжелая - он вроде тоже называлась ступой. Там же лежали доски, на которых резали овощи. Там же у стенки лежали блоки сигарет, их было, как правило, два - разные марки сигарет. Я предполагаю их прятали от меня. Иногда я воровал сигареты и давал их одноклассникам, которые приходили ко мне, я этим вызывал их положительное отношение, мне нравилось быть полезным. Хоть мне и нравилось быть полезным - в этом было что-то неприятное, как будто я из страха прислуживал людям. Конкретных страхов не помню, но понятно, что такие восприятия могут быть только тогда, когда из-за чувства собственной ничтожности, я старался купить положительное отношение к себе. Я всегда так делал с отцом - значит и с одноклассниками тоже. Еще мне нравилось само 'острое ощущение воровства', когда я крал что-либо у родителей. Я нередко считал, что на самом деле я не сын своих родителей.
Я пиздец как любил желе, то, что продавалось в магазине, стоило 7 копеек, лежало на белых бумажных подкладках, и было либо прозрачно-желтым, либо прозрачно-красным. Дома мать иногда делала желе - оно делалось из желатина и воды. Желатин был, вроде, такой мелкий, желтоватого цвета порошок, который лежал в шкафу-пенале. Это желе затем заливалось в эмалевый прямоугольный поднос и ставилось в холодильник, чтобы оно из жидкого стало застывшим. Я его ел ложками, куски желе были скользкими и часто соскакивали с ложки, перед тем, как мне удавалось его положить в рот.
Мать иногда делала котлеты из фарша, они мне никогда не нравились. После этого котлеты клались горкой на большую тарелку, ставились в холодильник, и накрывались сверху другой тарелкой. То, что мне очень нравилось - это горячие бутеры с котлетами. Котлета разрезалась вдоль пополам, клалась на кусок булки, нагревалась на сковородке, и поверх котлеты клались кусочки сыра, которые расплавлялись. Это было очень вкусно.
В холодильнике в морозилке были красные, насквозь замерзшие куски мяса. Они были массивные, плоские, их было даже тяжело держать в одной руке, и на них всегда был налет льда. Иногда со сверкающими снежинками.
В доме была мясорубка, я не помню где она лежала. Она была серебряного цвета, темноватая, и прикреплялась к столу с помощь винта. Чтобы мясорубка стояла устойчиво, подкладывался небольшой кусочек деревянной доски. На конце ручку была деревяшка, чтобы было удобней крутить. Мне всегда было тяжело крутить мясорубку, и я даже уставал, но эта усталость мне нравилось. Мясо закладывалась в мясорубку небольшими нарезанными квадратиками, на них иногда были неприятные жировые прожилки. Туда же добавлялся нарезанный чеснок. Я сверху одной рукой прикрывал ладонью эту смесь, чтобы она не выскочила, а другой рукой крутил мясорубку. Иногда из-за приложенных усилий мясорубка разбалтывалась, и ее приходилось снизу закреплять винтом снова. Мне очень не нравился конечный результат - не нравилось, как струйки мяса вылезали из мясорубки и как они плавно ложились в подставленную тарелку.
Мясорубку потом приходилось мыть, и это было неприятно. Сначала нужно было отвернуть внешнюю окружность, затем свинчивался железный фильтр, в дырочках которого застряло мясо - когда этот фильтр мыл, то куски мяса были жирноватые и липучи, они с трудом отставали от фильтра. Затем вынималась ручка, продолжением которой был вращающийся вал, чем-то похожий на коловорот. Потом мылся сам остов. Мясорубка ложилась сушиться на доски рядом с плитой.
В полученную смесь (фарш) мать разбивала сырые яйца и затем смешивала их рукой, на это было неприятно смотреть и здорово влияло на вообще любые мысли о котлетах.
Мать иногда с утра делала не омлет. Не вспомнил бы омлет, не вспомнил бы тарелку, на которой он лежал. Омлет был иногда длиннее тарелки и свешивался с краев. Иногда мать делала глазунью. Мне нравилось ее обильно солить, вырезать глаз желтка, и затем его сглатывать разом. Я боялся обжечься, но все равно сглатывал. Этому научил меня отец, но у меня вызывало отвращение смотреть как отец ее так ел.
Был также очень старперский прибор - подставка под яйцо, оно было пластмассовое, и яйцо вставлялось вовнутрь. Затем нужно было стукнуть по верхушке яйца чайной ложечкой, чтобы надломилась скорлупа, затем отковырять немного скорлупу пальцами, а затем ложкой выедать внутренность яйца. У меня это вызывало отвращение, но я все равно так иногда ел, так как считал, что это вызовет положительное отношение родителей. Каждый навык, который мне прививали, я превращал в способ вызвать положительное к себе отношение тем, что я делаю так, как меня научили. Подставка для яйца стояла внизу, в ящике стола.
Иногда яйца варились вкрутую, они варились в небольшой эмалевой круглой миске. Меня научили отличать обычное это яйцо или вкрутую - для этого яйцо необходимо было положить на стол и раскрутить его, чтобы оно быстро вращалось на боку. Если вращалось быстро и долго не останавливалось, то, значит, яйцо было вкрутую. Мне нравилось смотреть, как быстро вращаются яйца. Яйца были либо коричневые, либо белые. Мне всегда не нравилось отковыривать с них скорлупу, особенно, если к скорлупе цеплялись комки белка, тогда после очистки яйцо выглядело очень не приятым, быстро становилось холодным, и его было очень неприятно есть. До рвоты.
Еще была такая штука как гоголь-моголь. Меня всегда удивляло, что яйцо желтки, смешанные с сахаром, можно взболтать до такой консистенции, это было очень вкусно. Иногда я делал себе гоголь-моголь и с упоением ел его в кресле. Я боялся себе делать его часто, потому что мне сказали, что можно есть максимум 3 яйца в день, и так много сахару - это очень вредно.
Был такой сыр - сулгуни. Мне очень нравилось, что он соленый. Я часто жарил его на сковороде, тогда он становился мягким, с твердой оранжево-серой коркой, которая была очень вкусной и хрустящей. Я бы ел его больше, но мне сказали, что много соленого вредно, и часто его есть нельзя. Мне нравилось, что он немного крошился, когда его резали ножом.
На кухне были терки - железные и квадратные, каждая сторона терки обладала отверстиями разной величины. На них нарезалась морковь, наверное, что-то еще. Мне очень не нравилось натирать морковь на ней, но из-за того что мне сказали, что пища должна сохраняться, я дотирал морковь до самого основания, часто задевая пальцами острую железную терку, это было очень больно, но я терпел и продолжал. Я ожидал, что меня будут за это хвалить, но никто не хвалил.
Длинные огурцы. Мне нравилось, когда мать из них делала огуречный салат. Она счищала кожуру, нарезала огурец, добавляла много сметаны и солила. Мне нравилось и с кожурой. Кожуру мать часто использовала для натирания лица. Я как-то попробовал, и мне это показалось чем-то диким. И не приятным. Я продолжал это делать, чтобы вызвать ее положительное отношение.
Мне очень нравились гренки, которые делала мать. Она макала их в раствор из взболтанных яиц с ложкой муки, обмакивала в них куски хлеба и булки и делала гренки. Я их мог съесть огромное количество.
Был еще странный препарат для резки яиц, в него клались яйца в углубление, затем сверху надавливалось сеткой с острой натянутой проволокой, которое рассекало яйцо. Затем яйцо переворачивалось поперек, и снова резалось. Потом это клалось в салат.
Из раннего детства помню маленькие банки с детским питанием, они были сладкие, жидковатые и, вроде, вкусные. Мне делали также яблочный салат из перетертого яблока. Было вкусно, я ел его небольшими ложками.
Где-то на кухне была крайне неприятная тряпка - вечно грязная из-за того что ее уже невозможно было отстирать и с дырками от старости. Ею я мыл пол. Когда я выжимал ее в ведро, то всегда стекала неприятная вода. Она очень неприятно ощущалась на руках.
*****
На следующий день вспомнилась еще куча.
Подсолнечное масло стояло на досках справа от плиты, оно стояло на маленьком блюдечке. Бутылка была стеклянная, как из-под вина. Мне всегда говорили, что наливать его нужно осторожно, иначе оно может загореться. Как-то оно действительно загорелось, и я помню мать, стоящую посредине кухни со сковородой из которой стоял огромный столб пламени, выше ее головы. Это было одновременно страшно и офигительно классно. У меня и сейчас возникают вспышки страха перед наливанием масла на горячую сковородку. Иногда использовалось не подсолнечное масло, а обычное, и тогда я его кусок размазывал вилкой по нагревающейся поверхности сковороды, пока кусок не расплавлялся. Было еще какое-то масло - я не знаю, как оно называется, как будто обычное масло сварили и оно в полутвердом застывшем виде находится в банке. Его оттуда загребали ложками. Оно было похоже по консистенции на желтое мороженное.
На столе стояла сахарница, она была очень старая, из фарфора, на ней был нарисован какой-то древне-сельский пейзаж. Она закрывалась фарфоровой крышкой с белой ручкой, и у нее, вроде, были отбиты обе ручки. Но так как она считалась реликвией и чем-то очень ценным, то ее и в таком виде держали. Затем она вроде сменилась на деревянную хохломскую песочницу и в ней была небольшая хохломская ложка. Еще на кухне была пара больших хохломских ложек. Я умел немного играть на них, как в фольклорных русских ансамблях по телеку, я пропускал между двумя ложками палец, ложки клал при этом друг к другу выпуклыми частями, и тогда ими можно было стучать по коленям и они издавали щелкающий звук. Я очень гордился тем, что умел это.
В выдвигающемся ящике внутри стола (вроде правом) лежали два странных прибора - штука для открывания бутылок, внутри которой было также впадина для заточки ножей, и кололка для грецких орехов. Была еще одна штука для продавливания через нее чеснока. Я помню только один нож, который я затачивал - это был обычный кухонный нож, по цвету похожий на грязное серебро, он был настолько тонкий, что я боялся им быстро двигать, затачивая его. Еще вспомнил какие были вилки - тонкие, но на длинном массивном основании, зубья длинные и полусогнутые, зубья были острые и кололись.
В ящиках ниже, за дверьми, был еще прибор - ступка. Она была небольшая, бронзовая и тяжелая, в ней была палка, тоже массивная и тяжелая - он вроде тоже называлась ступой. Там же лежали доски, на которых резали овощи. Там же у стенки лежали блоки сигарет, их было, как правило, два - разные марки сигарет. Я предполагаю их прятали от меня. Иногда я воровал сигареты и давал их одноклассникам, которые приходили ко мне, я этим вызывал их положительное отношение, мне нравилось быть полезным. Хоть мне и нравилось быть полезным - в этом было что-то неприятное, как будто я из страха прислуживал людям. Конкретных страхов не помню, но понятно, что такие восприятия могут быть только тогда, когда из-за чувства собственной ничтожности, я старался купить положительное отношение к себе. Я всегда так делал с отцом - значит и с одноклассниками тоже. Еще мне нравилось само 'острое ощущение воровства', когда я крал что-либо у родителей. Я нередко считал, что на самом деле я не сын своих родителей.
Я пиздец как любил желе, то, что продавалось в магазине, стоило 7 копеек, лежало на белых бумажных подкладках, и было либо прозрачно-желтым, либо прозрачно-красным. Дома мать иногда делала желе - оно делалось из желатина и воды. Желатин был, вроде, такой мелкий, желтоватого цвета порошок, который лежал в шкафу-пенале. Это желе затем заливалось в эмалевый прямоугольный поднос и ставилось в холодильник, чтобы оно из жидкого стало застывшим. Я его ел ложками, куски желе были скользкими и часто соскакивали с ложки, перед тем, как мне удавалось его положить в рот.
Мать иногда делала котлеты из фарша, они мне никогда не нравились. После этого котлеты клались горкой на большую тарелку, ставились в холодильник, и накрывались сверху другой тарелкой. То, что мне очень нравилось - это горячие бутеры с котлетами. Котлета разрезалась вдоль пополам, клалась на кусок булки, нагревалась на сковородке, и поверх котлеты клались кусочки сыра, которые расплавлялись. Это было очень вкусно.
В холодильнике в морозилке были красные, насквозь замерзшие куски мяса. Они были массивные, плоские, их было даже тяжело держать в одной руке, и на них всегда был налет льда. Иногда со сверкающими снежинками.
В доме была мясорубка, я не помню где она лежала. Она была серебряного цвета, темноватая, и прикреплялась к столу с помощь винта. Чтобы мясорубка стояла устойчиво, подкладывался небольшой кусочек деревянной доски. На конце ручку была деревяшка, чтобы было удобней крутить. Мне всегда было тяжело крутить мясорубку, и я даже уставал, но эта усталость мне нравилось. Мясо закладывалась в мясорубку небольшими нарезанными квадратиками, на них иногда были неприятные жировые прожилки. Туда же добавлялся нарезанный чеснок. Я сверху одной рукой прикрывал ладонью эту смесь, чтобы она не выскочила, а другой рукой крутил мясорубку. Иногда из-за приложенных усилий мясорубка разбалтывалась, и ее приходилось снизу закреплять винтом снова. Мне очень не нравился конечный результат - не нравилось, как струйки мяса вылезали из мясорубки и как они плавно ложились в подставленную тарелку.
Мясорубку потом приходилось мыть, и это было неприятно. Сначала нужно было отвернуть внешнюю окружность, затем свинчивался железный фильтр, в дырочках которого застряло мясо - когда этот фильтр мыл, то куски мяса были жирноватые и липучи, они с трудом отставали от фильтра. Затем вынималась ручка, продолжением которой был вращающийся вал, чем-то похожий на коловорот. Потом мылся сам остов. Мясорубка ложилась сушиться на доски рядом с плитой.
В полученную смесь (фарш) мать разбивала сырые яйца и затем смешивала их рукой, на это было неприятно смотреть и здорово влияло на вообще любые мысли о котлетах.
Вспомнил, что антресоли в прихожей лежали два чемодана. Один тканевый - желтый, в узкую черную полоску, с плохо закрывающимися отстегивающимися замками серебряного цвета; другой - огромный черный чемодан с серебряными ободками. Первым я пользовался, когда таскал с собой вещи в спортлагерь, вторым пользовались родители, когда ездили в отпуска. Когда второй чемодан был пустым, мне нравилось в него забираться. Когда я был маленьким, я мог почти целиком в него залезть, только верхняя крышка закрывалась не до конца. Мне казалось, что это очень классная шутка, но так, по-моему, думал только один я. Мне нравилась внутренняя поверхность этого чемодана, она был светло голубой, почти белой. Когда чемодан закрывался, то его необходимо было также застегнуть на ремешки, которые притягивали верхнюю крышку к нижней, часто чемодан набивался так, что его необходимо было сильно придавливать сверху, чтобы можно было застегнуть замок, а потом еще застегивать ремни. Я помню, что его всегда набивали до отказа. Помню, что сверху лежал красно-серый, легкий шерстяной плед с бахромой. Еще у меня были фантазии, что это шпионский чемодан, что там есть второе дно, и когда мы куда-нибудь едем, мы провозим там какую-то страшную контрабанду.
Вспомнил - еще была огромная кожаная сумка, она был зелена с коричневыми ручками, у нее было белое пластиковое, дно и размером она была с небольшой чемодан. Я не помню, для чего она использовалась. Она лежала в кладовке в прихожей, рядом с комнатой. Сумка эта застегивалась на толстую золотистую молнию, и часто она застегивалась с большим трудом.
Мать иногда с утра делала мне омлет. Не вспомнил бы омлет, не вспомнил бы тарелку, на которой он лежал. Омлет был иногда длиннее тарелки и свешивался с краев. Иногда мать делала глазунью. Мне нравилось ее обильно солить, вырезать глаз желтка, и затем его сглатывать разом. Я боялся обжечься, но все равно сглатывал. Этому научил меня отец, но у меня вызывало отвращение смотреть как отец ее так ел.
Был также очень старперский прибор - подставка под яйцо, оно было пластмассовое, и яйцо вставлялось во внутрь. Затем нужно было стукнуть по верхушке яйца чайной ложечкой, чтобы надломилась скорлупа, затем отковырять немного скорлупу пальцами, а затем ложкой выедать внутренность яйца. У меня это вызывало отвращение, но я все равно так иногда ел, так как считал, что это вызовет положительное отношение родителей. Каждый навык, который мне прививали, я превращал в способ вызвать положительное к себе отношение тем, что я делаю так, как меня научили. Подставка для яйца стояла внизу, в ящике стола.
Иногда яйца варились вкрутую, они варились в небольшой эмалевой круглой миске. Меня научили отличать обычное это яйцо или вкрутую - для этого яйцо необходимо было положить на стол и раскрутить его, чтобы оно быстро вращалось на боку. Если вращалось быстро и долго не останавливалось, то, значит, яйцо было вкрутую. Мне нравилось смотреть, как быстро вращаются яйца. Яйца были либо коричневые, либо белые. Мне всегда не нравилось отковыривать с них скорлупу, особенно, если к скорлупе цеплялись комки белка, тогда после очистки яйцо выглядело очень не приятым, быстро становилось холодным, и его было очень неприятно есть. До рвоты.
Еще была такая штука как гоголь-моголь. Меня всегда удивляло, что яйцо желтки, смешанные с сахаром, можно взболтать до такой консистенции, это было очень вкусно. Иногда я делал себе гоголь-моголь и с упоением ел его в кресле. Я боялся себе делать его часто, потому что мне сказали, что можно есть максимум 3 яйца в день, и так много сахару - это очень вредно.
Был такой сыр - сулгуни. Мне очень нравилось, что он соленый. Я часто жарил его на сковороде, тогда он становился мягким, с твердой оранжево-серой коркой, которая была очень вкусной и хрустящей. Я бы ел его больше, но мне сказали, что много соленого вредно, и часто его есть нельзя. Мне нравилось, что он немного крошился, когда его резали ножом.
На кухне были терки - железные и квадратные, каждая сторона терки обладала отверстиями разной величины. На них нарезалась морковь, наверное, что-то еще. Мне очень не нравилось натирать морковь на ней, но из-за того что мне сказали, что пища должна сохраняться, я дотирал морковь до самого основания, часто задевая пальцами острую железную терку, это было очень больно, но я терпел и продолжал. Я ожидал, что меня будут за это хвалить, но никто не хвалил.
Длинные огурцы. Мне нравилось, когда мать из них делала огуречный салат. Она счищала кожуру, нарезала огурец, добавляла много сметаны и солила. Мне нравилось и с кожурой. Кожуру мать часто использовала для натирания лица. Я как-то попробовал, и мне это показалось чем-то диким. И не приятным. Я продолжал это делать, чтобы вызвать ее положительное отношение.
Мне очень нравились гренки, которые делала мать. Она макала их в раствор из взболтанных яиц с ложкой муки, обмакивала в них куски хлеба и булки и делала гренки. Я их мог съесть огромное количество.
Был еще странный препарат для резки яиц, в него клались яйца в углубление, затем сверху надавливалось сеткой с острой натянутой проволокой, которое рассекало яйцо. Затем яйцо переворачивалось поперек, и снова резалось. Потом это клалось в салат.
Из раннего детства помню маленькие банки с детским питанием, они были сладкие, жидковатые и, вроде, вкусные. Мне делали также яблочный салат из перетертого яблока. Было вкусно, я ел его небольшими ложками.
Где-то на кухне была крайне неприятная тряпка - вечно грязная из-за того что ее уже невозможно было отстирать и с дырками от старости. Ею я мыл пол. Когда я выжимал ее в ведро, то всегда стекала неприятная вода. Она очень неприятно ощущалась на руках.
Я всегда по дому ходил в какой-то неприятной старческой одежде, на ногах всегда были тренировочные. Я не помню, чтобы у меня были шорты. Мне всегда нравилось валяться на полу, но это не поощрялось.
Гладили на столе в большой комнате, на стол клались толстые шерстяные пледы, свернутые пополам, и на них утюжили. В доме был утюг, в который необходимо было заливать воду, чтобы он не прожигал одежду. Мне нравилось, как он шипел. Отец никогда не гладил, гладила всегда мать. Я тоже научился, особенно неприятно было гладить простыни, они всегда были размером больше стола. Я с отвращением гладил брюки отца, я боялся наклоняться над ними, так как был уверен, что даже после стирки или химчистки они неприятно пахнут.
Мать гладила стоя, смотря телевизор. Она, как цапля, ставила одну ногу на другую, и упирала ее в область колена, балансируя на одной ноге. Она так долго могла стоять, даже ни на что не опираясь. Она гордилась тем , что так долго могла стоять.
Родители научили меня выворачивать око глаз. Оно оттягивалось за ресницы, затем я закрывал глаз, и вывернутая часть ока оказывалась снаружи. Это пугало людей и мне нравилось их шокировать. Я мог такой трюк провернуть с обоими глазами.