The Pied Piper 2.0: intro
Интро для Крысолова, просто так, набросок.
Forever young
I come from God knows where
'Cos now I’m here
Without a hope or care
Patrick Wolf, "Tristan"
Крысолов сел, прислонившись спиной к потрескавшейся каменной стене, не заботясь о том, что на спине потом будет слой тяжёлой серой пыли. Вытянул ноги перед собой, немного поколебавшись, нагнулся и поправил пряжку на правом сапоге. Вместе с охотничьей паранойей он получил желание всё время выглядеть презентабельно, как будто в любую минуту кто-то мог появиться из тени и оценивающе окинуть его взглядом. А Крысолов должен внушать уважение. Может быть, пожил он и долго, но выглядел, как мальчишка, а это часто мешало делу.
Как всегда по вечерам, Крысолов находился в странном состоянии на грани сна и бодрствования. В юности он мечтал о том, чтобы можно было бы не спать никогда, он с жадностью хватался за своё время. Боялся пропустить что-то, как будто, когда он закрывал глаза, в мире начинали носиться новые яркие краски, происходили события, которые никогда не произошли бы во время, когда все люди бодрствовали. Но, научившись не спать, он понял, что ничего не было за бордовой тенью прикрытых век. Только зелёный ночной туман.
Крысолов сложил руки на груди и заткнул ладони под мышки, чтобы согреться. Других источников тепла не было: Пёс убежал в лес размяться, Левый и Правый носились где-то на первом этаже среди ошмётков штукатурки, шуршали обрывками обоев и пищали.
От нечего делать он ещё раз прорепетировал завтрашнюю речь, хотя много лет уже знал её наизусть.
- Не называйте меня «сэр», я не закон, я не церковь и я не ваш отец.
- А как вас называть? Ваше величество? - переспросил он сам себя с ехидной усмешкой. Каждый раз находился остроумный малец, чтобы задать этот вопрос. Каждый раз, каждый год. Высовывал из общей шеренги взлохмаченную, с криво напяленной кепкой, голову, выпаливал вопрос и резко возвращался на место.
- Меня зовут Крысоловом и этого, по-моему, вполне достаточно. Можете говорить «вы», я не обижусь. Мы здесь не для церемоний, а для работы.
Потом он окидывал взглядом неровную колышущуюся ленту из мальчишек и произносил:
- Давайте по очереди.
Речь закончилась, стало ещё холоднее и скучнее. В доме, где он остановился, было два этажа. Одна стена второго и половина крыши осыпалась, сделав пол просто бетонной площадкой, накрытой треугольной тенью. В уцелевшем углу Крысолов и устроил свой ночлег. Над его головой оставался угловатый черепичный козырёк, а взору открывалась лужайка перед домом и густой лес за ней. Раньше, должно быть, это было частное имение, по углам - резная мебель, по стенам - картины в позолоченных рамах. Раньше. Сейчас языки тумана вылизывали сизую лужайку, ползая между тощими иссохшими деревьями, а лестница, ведущая наверх, лишилась перил и в темноте была не хуже ловушки, грозя переломать ноги незадачливому исследователю. Была, правда, и ещё одна лестница, ведущая ещё выше. Видимо, изначально третий этаж планировался таким, каким сейчас стал второй.
На первом Крысолов не ночевал никогда, не столько, чтобы не забредали звери, сколько чтобы полюбоваться видом. Видом это, конечно, назвать было сложно, но за прошедшие десятилетия в этом туманном краю они сроднились, и Крысолову казалось, что это лес отражает цвет его серо-голубых глаз.
Что-то чёрное, блестящее, метнулось наискосок от черепичного козырька и исчезло внизу, у потрескавшейся полуоткрытой главной двери. Крысолов проводил шёлковый лоскут равнодушным взглядом и вернулся к созерцанию похожего на живое существо тумана. Попытался вспомнить, что ещё нужно повторить для завтрашнего общения с жителями. Опять будут спрашивать про флейту, чтоб её чёрт взял. Легенда про флейту и детей прилипла к его рукам, как смола, и отделаться от неё уже не представлялось возможным. Верней не так, её кто-то приклеил, приклеил к его спине, как хулиганскую записку в младшей школе. Так что объясняй, или нет, когда повернётся к ним спиной, покидая город, они всё равно прочитают ненавистную бирку и запомнят его так, как они того пожелают. Не так важно, что крыс он выводил потом и кровью, что мальчишки пошли за ним, требуя научить мастерству, и что, по роковой случайности, кто-то похвалил его игру на флейте во время городского праздника. Люди любят красивые слова. Страшные сказки. Почему-то всегда страшные сказки любят больше, чем сказки о феях.
А крысы нынче размером с собаку.
Пса Крысолов любил, прежде всего, за то, как тот чувствовал его настроение. Когти простучали по лестнице, жёсткие подушечки лап зашуршали по каменной крошке. Если бы это не был Пёс, стоило бы испугаться. Если бы не необычно большие уши, можно было бы принять его за чёрного волка. С жёлтыми глазами, широкими крупными лапами и какой-то ссутулившейся походкой. Крысолов приветственно приподнял ладонь, не выражая лишней радости, и снова обратил взгляд к пробоине в стене. Ему всё-таки ещё хотелось побыть в одиночестве, перед тем, как его утром отдадут толпе, и даже Пёс нарушал и без того шаткий покой. Понимающе мотнув пушистым хвостом, он прошёл в противоположный угол и там улёгся в тени, положив голову на тяжёлые лапы и фыркнув от поднявшейся известковой крошки. Крысолов посмотрел на него долгим задумчивым взглядом, потом, покосившись на лестницу, прикрикнул неожиданно громко:
- Левый, Правый!
Писк и возня на первом этаже стихли на секунду, за ними последовал ряд громких шорохов, два тёмно-серых пушистых, как осыпающаяся волокном смятая мешковина, комка маленьким вихрем ворвались на второй этаж. Крысы скакали друг через друга детской чехардой, завивали свои следы дикой рваной косой.
- Да не орите вы, - произнёс Крысолов в своё импровизированное окно, отвлечённо холодно и не без грусти. Шутовство сейчас было совсем некстати. Он ухмыльнулся, криво, но уже хоть немного похоже на улыбку. Крысы у Крысолова, это ли не абсурд, а он тут обсуждает с собой что-то про шутовство.
Правый и Левый в это время с интересом изучали его сапоги. Левый, сопя, пытался надгрызть пряжку, клацал по железу длинными передними зубами, а Правый упёрся лапками в вертикально поставленную подошву и водил в воздухе усатой мордочкой. У Правого вокруг правого глаза темнело чёрное пятно размером с монетку. У Левого - как и подобает, вокруг левого. Клоуны и есть клоуны.
- Давайте спать, - он вытянул вперёд раскрытые ладони. Правый не шелохнулся, Левый замер и издал длинный обиженный писк, похожий на звук сдувающегося воздушного шарика.
- Давайте-давайте, разгильдяи, руки мёрзнут, - он поманил их пальцами и приглашающе кивнул.
Левый понуро вскарабкался Крысолову на колено, растянулся на ладони, обернулся вокруг руки, становясь мягкой серой перчаткой. Крысолов всегда подозревал, что пятна на мордах его питомцев были с разных сторон, потому что так располагались на перчатках большие пальцы. Правый превращаться ненавидел, его это, похоже, оскорбляло. Он запрыгнул на проинспектированный сапог и демонстративно уставился на кусты малины, подходившие к лужайке с восточной стороны.
- Правый?
Правый фыркнул.
Извернувшись, Крысолов схватил его за хвост и вздёрнул в воздух. В конце концов, навыки для работы могут пригодиться в быту, не верьте слухам.
- Давай, бессовестный. Где бы ты сейчас был?
Правый перестал трепыхаться и вяло обвис пятью пальцами из тёмно-серой плотной ткани.
- Так-то лучше, - Крысолов обрадовался отвоёванной возможности согреть холодные, как лёд, руки. То, что в виде перчаток Левый и Правый, наконец, переставали шуметь и копошиться, тоже радовало.
- Ты тоже не хочешь?
Пёс завилял хвостом, взметая клубы извёстки, раскидывая мелкие побитые кусочки бетона. Было в его виде что-то от старого дворецкого, который бы и рад помогать хозяину во всём, да уже не может.
- Не хочешь, не прикидывайся.
Пёс фыркнул с интонацией, похожей на хриплый смешок курильщика. Потом сипло вздохнул. Сколько лет ему сейчас? Сколько мне-то лет? - подумал Крысолов, на секунду сдвинув брови. Бесконечность - это так же страшно, как постоянная боязнь смерти. На деле оказывается, что боимся мы не умирать, а жить. Стареет ли Пёс, или он всегда был таким, сгорбившимся, с торчащими на лопатках клочьями тёмно-бурой жёсткой шерсти? Стареет ли пёс, или это просто пыль собралась вокруг чёрного влажного носа?
Пёс знал настроения своего хозяина. Полно было времени, чтобы их изучить. Протащившись по комнате, он растянулся рядом с Крысоловом, лежа на боку и положив тяжёлую голову ему на бедро. Крысолов рассеянно запустил пальцы в шерсть, пушисто торчащую у пса на макушке, погладил жёсткие уши, потрепал загривок. Постарался сосредоточиться и вспомнить, что ещё нужно повторить. Зажмурился, указательным и большим пальцами потёр переносицу и тяжело вздохнул.
- Вы уходите со мной на месяц. Не моложе двадцати и не старше тридцати. В хорошей форме. И никаких женщин. С женщинами я не работаю.
Тут обязательно найдется кто-нибудь, чтоб заорать «дискриминация!». Конечно, дорогая, дискриминация. Ещё какая дискриминация.
Отняв руку от лица, Крысолов увидел, что вместо собаки рядом с ним лежит чёрное шерстяное пальто, чуть потрёпанное на локтях, но теплое. Пёс знал, Пса никогда не надо было просить. Не то, что этих двух бестолочей. Он поднял пальто за плечи, с любовью разгладил все складки, стёр ладонью пыльные пятна. Пролезая в рукава, сказал тихонько:
- Спасибо, Пёс.
Забавно получалось - чем больше он мог согреться, тем меньше было собеседников. Если с Левым и Правым вообще можно было говорить. Их можно было слушать, они тебя не слушали никогда. Самолюбивые крысы. Старого образца крысы, мелкие.
Нынче крысы-то размером с собаку. Не дай бог дожить до дней, когда крыса станет с козу. Или, чего доброго, с лошадь. А ведь доживу, наверняка доживу.
Ну да. А ещё завтра они будут махать. Шляпками, платочками. Запах духов будет пухом отрываться от них и забивать ему ноздри. Захочется отфыркиваться, как будто выныриваешь из глубокого озера. Раздвигать перед собой воздух руками, как водоросли. И обязательно кто-нибудь спросит, кто-нибудь из них спросит высоким голосом:
- Как тебя зовут, Крысолов?
И захочется кашлять, как будто вода полилась в лёгкие, обжигая их изнутри.
Он повернулся чуть боком и, закутавшись в пальто, прислонился плечом к стене так, чтобы в полудрёме всё ещё наблюдать пейзаж. От падающих на лицо волос зачесались глаза, Крысолов мотнул головой, пребольно ударился о выступающий из полуразрушенной кладки камень. Обиженно повернулся ещё сильнее набок, подтянул колени, как ребёнок, сложил руки на груди, отчего стал похож на нахохлившуюся птицу. Холодно, господи, как же холодно. Холодно, туманно, тихо. И тени подкрадываются из углов, даже воздух - и тот крадётся, пригнувшись. И пустота дерёт кожу когтями.
Снова промелькнул в загустевающем воздухе чёрный шёлковый лоскут, преследуемый собственным тихим шорохом. Крысолов поёжился. Он любил своего чёрного призрака, но каждый раз чувствовал холодок, когда вот так он витал над дырявыми крышами. Как над полем после битвы.
Когда ворон чёрным полотном крыльев закрыл луну, чтобы замедлить полёт и сесть Крысолову на колено, тот сперва даже испуганно дёрнулся, но потом протянул руку и провёл кончиками пальцев по гладким блестящим, как лезвия, перьям.
- Ну как там, Тристан? - он чуть наклонил голову вбок и птица, словно передразнивая, сделала так же, - как там, на небе?
Ворон не ответил, только неопределённо переступил с лапы на лапу, почти стыдливо.
- Ладно, - нетерпеливо Крысолов завёл руку ворону за крыло, очертил кистью вертикальный круг, превращая птицу в чёрную шляпу. Магия, обыденная магия.
Надев шляпу, украшенную тонким вороновым пером, так, что она закрывала лоб и глаза и бросала тень на остальное лицо, он последний раз потёр озябшие плечи и в очередной раз попытался заснуть. Не заснуть, так хотя бы сделать вид, что спит. Самому попытаться поверить, может быть даже придумать собственные сны.
Холодно, даже ветра нет, а холодно.
Завтра Крысолов шёл в город набирать учеников.
Forever young
I come from God knows where
'Cos now I’m here
Without a hope or care
Patrick Wolf, "Tristan"
Крысолов сел, прислонившись спиной к потрескавшейся каменной стене, не заботясь о том, что на спине потом будет слой тяжёлой серой пыли. Вытянул ноги перед собой, немного поколебавшись, нагнулся и поправил пряжку на правом сапоге. Вместе с охотничьей паранойей он получил желание всё время выглядеть презентабельно, как будто в любую минуту кто-то мог появиться из тени и оценивающе окинуть его взглядом. А Крысолов должен внушать уважение. Может быть, пожил он и долго, но выглядел, как мальчишка, а это часто мешало делу.
Как всегда по вечерам, Крысолов находился в странном состоянии на грани сна и бодрствования. В юности он мечтал о том, чтобы можно было бы не спать никогда, он с жадностью хватался за своё время. Боялся пропустить что-то, как будто, когда он закрывал глаза, в мире начинали носиться новые яркие краски, происходили события, которые никогда не произошли бы во время, когда все люди бодрствовали. Но, научившись не спать, он понял, что ничего не было за бордовой тенью прикрытых век. Только зелёный ночной туман.
Крысолов сложил руки на груди и заткнул ладони под мышки, чтобы согреться. Других источников тепла не было: Пёс убежал в лес размяться, Левый и Правый носились где-то на первом этаже среди ошмётков штукатурки, шуршали обрывками обоев и пищали.
От нечего делать он ещё раз прорепетировал завтрашнюю речь, хотя много лет уже знал её наизусть.
- Не называйте меня «сэр», я не закон, я не церковь и я не ваш отец.
- А как вас называть? Ваше величество? - переспросил он сам себя с ехидной усмешкой. Каждый раз находился остроумный малец, чтобы задать этот вопрос. Каждый раз, каждый год. Высовывал из общей шеренги взлохмаченную, с криво напяленной кепкой, голову, выпаливал вопрос и резко возвращался на место.
- Меня зовут Крысоловом и этого, по-моему, вполне достаточно. Можете говорить «вы», я не обижусь. Мы здесь не для церемоний, а для работы.
Потом он окидывал взглядом неровную колышущуюся ленту из мальчишек и произносил:
- Давайте по очереди.
Речь закончилась, стало ещё холоднее и скучнее. В доме, где он остановился, было два этажа. Одна стена второго и половина крыши осыпалась, сделав пол просто бетонной площадкой, накрытой треугольной тенью. В уцелевшем углу Крысолов и устроил свой ночлег. Над его головой оставался угловатый черепичный козырёк, а взору открывалась лужайка перед домом и густой лес за ней. Раньше, должно быть, это было частное имение, по углам - резная мебель, по стенам - картины в позолоченных рамах. Раньше. Сейчас языки тумана вылизывали сизую лужайку, ползая между тощими иссохшими деревьями, а лестница, ведущая наверх, лишилась перил и в темноте была не хуже ловушки, грозя переломать ноги незадачливому исследователю. Была, правда, и ещё одна лестница, ведущая ещё выше. Видимо, изначально третий этаж планировался таким, каким сейчас стал второй.
На первом Крысолов не ночевал никогда, не столько, чтобы не забредали звери, сколько чтобы полюбоваться видом. Видом это, конечно, назвать было сложно, но за прошедшие десятилетия в этом туманном краю они сроднились, и Крысолову казалось, что это лес отражает цвет его серо-голубых глаз.
Что-то чёрное, блестящее, метнулось наискосок от черепичного козырька и исчезло внизу, у потрескавшейся полуоткрытой главной двери. Крысолов проводил шёлковый лоскут равнодушным взглядом и вернулся к созерцанию похожего на живое существо тумана. Попытался вспомнить, что ещё нужно повторить для завтрашнего общения с жителями. Опять будут спрашивать про флейту, чтоб её чёрт взял. Легенда про флейту и детей прилипла к его рукам, как смола, и отделаться от неё уже не представлялось возможным. Верней не так, её кто-то приклеил, приклеил к его спине, как хулиганскую записку в младшей школе. Так что объясняй, или нет, когда повернётся к ним спиной, покидая город, они всё равно прочитают ненавистную бирку и запомнят его так, как они того пожелают. Не так важно, что крыс он выводил потом и кровью, что мальчишки пошли за ним, требуя научить мастерству, и что, по роковой случайности, кто-то похвалил его игру на флейте во время городского праздника. Люди любят красивые слова. Страшные сказки. Почему-то всегда страшные сказки любят больше, чем сказки о феях.
А крысы нынче размером с собаку.
Пса Крысолов любил, прежде всего, за то, как тот чувствовал его настроение. Когти простучали по лестнице, жёсткие подушечки лап зашуршали по каменной крошке. Если бы это не был Пёс, стоило бы испугаться. Если бы не необычно большие уши, можно было бы принять его за чёрного волка. С жёлтыми глазами, широкими крупными лапами и какой-то ссутулившейся походкой. Крысолов приветственно приподнял ладонь, не выражая лишней радости, и снова обратил взгляд к пробоине в стене. Ему всё-таки ещё хотелось побыть в одиночестве, перед тем, как его утром отдадут толпе, и даже Пёс нарушал и без того шаткий покой. Понимающе мотнув пушистым хвостом, он прошёл в противоположный угол и там улёгся в тени, положив голову на тяжёлые лапы и фыркнув от поднявшейся известковой крошки. Крысолов посмотрел на него долгим задумчивым взглядом, потом, покосившись на лестницу, прикрикнул неожиданно громко:
- Левый, Правый!
Писк и возня на первом этаже стихли на секунду, за ними последовал ряд громких шорохов, два тёмно-серых пушистых, как осыпающаяся волокном смятая мешковина, комка маленьким вихрем ворвались на второй этаж. Крысы скакали друг через друга детской чехардой, завивали свои следы дикой рваной косой.
- Да не орите вы, - произнёс Крысолов в своё импровизированное окно, отвлечённо холодно и не без грусти. Шутовство сейчас было совсем некстати. Он ухмыльнулся, криво, но уже хоть немного похоже на улыбку. Крысы у Крысолова, это ли не абсурд, а он тут обсуждает с собой что-то про шутовство.
Правый и Левый в это время с интересом изучали его сапоги. Левый, сопя, пытался надгрызть пряжку, клацал по железу длинными передними зубами, а Правый упёрся лапками в вертикально поставленную подошву и водил в воздухе усатой мордочкой. У Правого вокруг правого глаза темнело чёрное пятно размером с монетку. У Левого - как и подобает, вокруг левого. Клоуны и есть клоуны.
- Давайте спать, - он вытянул вперёд раскрытые ладони. Правый не шелохнулся, Левый замер и издал длинный обиженный писк, похожий на звук сдувающегося воздушного шарика.
- Давайте-давайте, разгильдяи, руки мёрзнут, - он поманил их пальцами и приглашающе кивнул.
Левый понуро вскарабкался Крысолову на колено, растянулся на ладони, обернулся вокруг руки, становясь мягкой серой перчаткой. Крысолов всегда подозревал, что пятна на мордах его питомцев были с разных сторон, потому что так располагались на перчатках большие пальцы. Правый превращаться ненавидел, его это, похоже, оскорбляло. Он запрыгнул на проинспектированный сапог и демонстративно уставился на кусты малины, подходившие к лужайке с восточной стороны.
- Правый?
Правый фыркнул.
Извернувшись, Крысолов схватил его за хвост и вздёрнул в воздух. В конце концов, навыки для работы могут пригодиться в быту, не верьте слухам.
- Давай, бессовестный. Где бы ты сейчас был?
Правый перестал трепыхаться и вяло обвис пятью пальцами из тёмно-серой плотной ткани.
- Так-то лучше, - Крысолов обрадовался отвоёванной возможности согреть холодные, как лёд, руки. То, что в виде перчаток Левый и Правый, наконец, переставали шуметь и копошиться, тоже радовало.
- Ты тоже не хочешь?
Пёс завилял хвостом, взметая клубы извёстки, раскидывая мелкие побитые кусочки бетона. Было в его виде что-то от старого дворецкого, который бы и рад помогать хозяину во всём, да уже не может.
- Не хочешь, не прикидывайся.
Пёс фыркнул с интонацией, похожей на хриплый смешок курильщика. Потом сипло вздохнул. Сколько лет ему сейчас? Сколько мне-то лет? - подумал Крысолов, на секунду сдвинув брови. Бесконечность - это так же страшно, как постоянная боязнь смерти. На деле оказывается, что боимся мы не умирать, а жить. Стареет ли Пёс, или он всегда был таким, сгорбившимся, с торчащими на лопатках клочьями тёмно-бурой жёсткой шерсти? Стареет ли пёс, или это просто пыль собралась вокруг чёрного влажного носа?
Пёс знал настроения своего хозяина. Полно было времени, чтобы их изучить. Протащившись по комнате, он растянулся рядом с Крысоловом, лежа на боку и положив тяжёлую голову ему на бедро. Крысолов рассеянно запустил пальцы в шерсть, пушисто торчащую у пса на макушке, погладил жёсткие уши, потрепал загривок. Постарался сосредоточиться и вспомнить, что ещё нужно повторить. Зажмурился, указательным и большим пальцами потёр переносицу и тяжело вздохнул.
- Вы уходите со мной на месяц. Не моложе двадцати и не старше тридцати. В хорошей форме. И никаких женщин. С женщинами я не работаю.
Тут обязательно найдется кто-нибудь, чтоб заорать «дискриминация!». Конечно, дорогая, дискриминация. Ещё какая дискриминация.
Отняв руку от лица, Крысолов увидел, что вместо собаки рядом с ним лежит чёрное шерстяное пальто, чуть потрёпанное на локтях, но теплое. Пёс знал, Пса никогда не надо было просить. Не то, что этих двух бестолочей. Он поднял пальто за плечи, с любовью разгладил все складки, стёр ладонью пыльные пятна. Пролезая в рукава, сказал тихонько:
- Спасибо, Пёс.
Забавно получалось - чем больше он мог согреться, тем меньше было собеседников. Если с Левым и Правым вообще можно было говорить. Их можно было слушать, они тебя не слушали никогда. Самолюбивые крысы. Старого образца крысы, мелкие.
Нынче крысы-то размером с собаку. Не дай бог дожить до дней, когда крыса станет с козу. Или, чего доброго, с лошадь. А ведь доживу, наверняка доживу.
Ну да. А ещё завтра они будут махать. Шляпками, платочками. Запах духов будет пухом отрываться от них и забивать ему ноздри. Захочется отфыркиваться, как будто выныриваешь из глубокого озера. Раздвигать перед собой воздух руками, как водоросли. И обязательно кто-нибудь спросит, кто-нибудь из них спросит высоким голосом:
- Как тебя зовут, Крысолов?
И захочется кашлять, как будто вода полилась в лёгкие, обжигая их изнутри.
Он повернулся чуть боком и, закутавшись в пальто, прислонился плечом к стене так, чтобы в полудрёме всё ещё наблюдать пейзаж. От падающих на лицо волос зачесались глаза, Крысолов мотнул головой, пребольно ударился о выступающий из полуразрушенной кладки камень. Обиженно повернулся ещё сильнее набок, подтянул колени, как ребёнок, сложил руки на груди, отчего стал похож на нахохлившуюся птицу. Холодно, господи, как же холодно. Холодно, туманно, тихо. И тени подкрадываются из углов, даже воздух - и тот крадётся, пригнувшись. И пустота дерёт кожу когтями.
Снова промелькнул в загустевающем воздухе чёрный шёлковый лоскут, преследуемый собственным тихим шорохом. Крысолов поёжился. Он любил своего чёрного призрака, но каждый раз чувствовал холодок, когда вот так он витал над дырявыми крышами. Как над полем после битвы.
Когда ворон чёрным полотном крыльев закрыл луну, чтобы замедлить полёт и сесть Крысолову на колено, тот сперва даже испуганно дёрнулся, но потом протянул руку и провёл кончиками пальцев по гладким блестящим, как лезвия, перьям.
- Ну как там, Тристан? - он чуть наклонил голову вбок и птица, словно передразнивая, сделала так же, - как там, на небе?
Ворон не ответил, только неопределённо переступил с лапы на лапу, почти стыдливо.
- Ладно, - нетерпеливо Крысолов завёл руку ворону за крыло, очертил кистью вертикальный круг, превращая птицу в чёрную шляпу. Магия, обыденная магия.
Надев шляпу, украшенную тонким вороновым пером, так, что она закрывала лоб и глаза и бросала тень на остальное лицо, он последний раз потёр озябшие плечи и в очередной раз попытался заснуть. Не заснуть, так хотя бы сделать вид, что спит. Самому попытаться поверить, может быть даже придумать собственные сны.
Холодно, даже ветра нет, а холодно.
Завтра Крысолов шёл в город набирать учеников.