Диалоги в утробе матери. Три взгляда на жизнь
Этого никогда не было, но могло бы быть. История свидетельствует, что Платон родился в Древней Греции, Фома Аквинский в Средние века, и Жан-Поль Сартр в двадцатом веке. Тем не менее, в лотерее жизни нет ничего невозможного. Эти трое талантливых мыслителей были рождены женщинами, и давайте напряжем воображение и представим их как братскую тройню в утробе матери.
Какими мыслями могут поделиться эти неординарные личности, находясь так близко друг к другу в материнской утробе? Как философ, каждый из них создал свою интеллектуальную традицию, свой интеллектуальный климат и был вехой в истории западной мысли. Вместе они представляют три абсолютно разные взгляда на Бога и жизнь: Платон олицетворяет языческое миропонимание, Фома Аквинский - христианский взгляд, Сартр - атеистическое неприятие.
Возможно, идея диалога между тремя эмбриональными философами в утробе матери кажется немного странной, но мы ведь рассматриваем мир материнской утробы как прототип большого внешнего мира. Кроме того, наш творческий диалог не лишен исторической основы. В Евангелии от Луки говорится о том, что у Елизаветы «взыграл младенец во чреве ее» на признание еще одного ребенка Матери Иисуса Христа.
Это произошло в конце внутриутробного развития нашего еще нерожденного и талантливого трио.
Они глубоко дремали в течение нескольких месяцев, и теперь, проснувшись после длительного периода сна, начинают задавать вопросы, делать замечания и определенные личные выводы. Тот, кто будет известен как Платон, предлагает самые гениальные теории. Он рассматривает чрево как среду, где лишенные оснований тени были отделены от сущностей. Он утверждает, что матка - это тюрьма, что за ее пределами этот мир бесконечно богаче и более реален. «Есть существо, которое поддерживает и питает нас, - рассуждает он, - Но мы должны найти в себе мужество, чтобы выйти из нашего жилья, подобного пещере, и войти в свет, чтобы мы могли познать это существо. Если мы будем продолжать лишь наблюдать тени, мы останемся здесь, совершенно не обращая внимания на реальность, которая за пределами нашей пещеры».
Аквинский внимательно слушает красноречие Платона. Но он более терпелив. Да, там есть такое существо, соглашается он. И жизнь, которая ждет нас, когда мы освободимся из этого изгнания, действительно будет более красивой и радостной, чем все, что мы можем себе представить. «У нас должна быть надежда. Эти «тени», как Вы их называете, - объясняет он Платону уверенным тоном, - также действительны и имеют свою ценность и цель. Мы должны ждать и надеяться, и в свое время мы все узнаем. Мы, наконец, встретиться с Существом, которое поддерживает и питает нас, но только тогда, когда наступит благоприятное время».
Третий обитатель, внимательно выслушав двух других, сердито качает головой. «Ни один из вас, в настоящее время, не понимает реальности ни в каком смысле! У вас нет мужества, чтобы противостоять грубым фактам, что это убогое и безнадежное место. Поскольку вы не можете признать абсурдность нашего существования в этом мрачной и тесной камере, вы сочиняете себе красивые места, которые просто не существуют. Вы должны принять абсурдность вашей судьбы. Только тогда вы будете свободны. Ваши фантазийные желания и измышления могут только помешать вам быть собой по-настоящему».
Платон и Фома Аквинский весьма старательно пытаются объяснить учение о причине и следствии своему циничному брату. Они рассуждают так: поскольку мы не являются причиной нашего существа, и так как мы не создатели нашей собственной жизни, духа и способности мыслить, должна быть какая-то причина более высокая, которая производит эти способности. Если вы будете следовать закону разума, говорят они, вы тоже решите, что там должен быть порядок иной реальности, которая превышает этот мрачный рубеж и наш скромный способ существования.
«Я знаю только то, что я вижу, - отвечает Сартр. - Я могу обойтись без суеверной чепухи». Тогда Аквинский очень мягко замечает, что он понимает сомнения своего брата, и что у него есть много сомнений и в собственной жизни, но всякий раз, когда он страдает от неопределенности, он предпочитает верить в большую реальность, а не в меньшую.
Услышав это, Сартр становится еще более разъяренным и трясет пуповиной так яростно, что мгновенно отключает подачу воздуха. «Не делайте этого, - задыхается Платон, и когда тот успокаивается, добавляет: - Вы ведете себя, как существо, лишенное разума».
Аквинский оппонирует Сартру и дальше, продолжая читать ему лекции о достоинствах коммутативной справедливости и братской любви.
«Позвольте мне выражаться настолько прямолинейно, насколько я могу это делать, - огрызается Сартр. - Не существует выхода из этого места. И более того, я не связан ни с кем из вас и никому ничем не обязан. Я принадлежу себе в одиночестве. И, честно говоря, после выслушивания ваших словесных нелепостей, я еще более убедился, что самым главным испытанием для человека является другой человек. Действительно, я могу выразить это одной фразой: «Ад - это другие люди». И еще одна вещь! Вам кажется, что эти веревки важны, но они опутывают нас и обременяют как кандалы. Я разорву их, и тогда мы будем свободны».
«Нет! - закричал Фома Аквинский, - Эти канаты соединяют нас с источником нашего питания и любви. Мы зависимые существа. Если мы разорвем нашу связь с Существом, которое поддерживает нас, мы умрем».
«Если мы по-прежнему подключены к другому, - возражает Сартр, - мы не можем быть самими собой, мы не можем быть хозяевами собственной судьбы».
«Наша свобода заключается в послушании, - отвечает Фома Аквинский, - а мудрость жизни означает любовь и служение тому, кто является нашим Учителем».
«Знание сделает нас свободными», - добавляет Платон. Тем не менее, Сартр остается непреклонен: «Вера в никого это плохая вера, это недобросовестно. Я верю в себя. Теперь, пожалуйста, оставьте меня в покое».
Платон, более внимательный к происходящему, обращает внимание на низкие, устойчивые удары, которые отражаются на матке. «Эти ритмичные звуки, - размышляет он, - являются шагами демиурга, который помогает нам в нашем творчестве. Он проявляет свое внимание, чтобы убедиться, что у нас все благополучно».
Сартр упрекает его еще раз: «Эти бесконечные, повторяющиеся звуки, которые я слышу, вызывают у меня чувство тошноты. Они же бессмысленны, как сама жизнь и служат только свидетельством нашей обреченности».
«Я позволю себе не согласиться с Вами, - говорит Фома Аквинский почти извиняющимся тоном. - Я уверен, что этот вездесущий ритм является знаком того, что мы находимся под постоянной защитой. Более того, я считаю, что эта защита является естественным проявлением источника вечной любви».
Проходит еще некоторое время. Трехсторонний диспут остается неразрешенным
Когда приходит срок, спазмы начинают выталкивать философское трио. В стенках матки усиливаются толчки и давление. Все трое переворачиваются, совершая акробатические движения, толкая друг друга.
«Что происходит?» - восклицают они в унисон.
«Мы умираем!» - отвечает Платон.
«Это абсурд!» - кричит Сартр.
«Имейте веру!» - призывает Аквинский.
Вскоре спазмы становятся более частыми и усиливаются до такой степени, что выбрасывают трех философов из своего маленького жилища и заставляют их двигаться вниз через узкий коридор.
«Вы видите, - говорит Сартр, - Это так же, как я и говорил: жизнь совершенно абсурдна и любое событие может привести только к еще большей нелепости».
«Воистину, мы умираем», - стонет Платон.
«Нет, - говорит Фома Аквинский спокойно. - В смерти мы рождаемся для жизни, семя должно умереть, чтобы могло возродиться к высшей жизни».
Дискуссия закончилась. С одним последним великим толчком, трое появляются в мире. Их обдает холодный воздух и пугает первый опыт веса. Когда они плачут, воздух заполняет легкие в первый раз. И тогда они видят существо, к которому они стремились и которое отрицали, существо, которое поддерживало и питало их.
Ее имя не «свобода» и не «первопричина», и не «демиург», ее зовут Мать. И она более нежная и более красивая и более любящая, чем они могли себе представить. Сейчас философы живут во внематочной среде, что ни один из них не может отрицать.
Тем не менее, их споры сохраняются, и следуют по знакомой схеме. Платон стремится найти свой путь из этого мира земных теней в другой мир, в то время как Сартр настаивает на том, что эта новая среда и есть единственная. Но Фома Аквинский, по-прежнему исполненный веры и надежды, продолжает верить в высшую реальность.
Дональд Де Марко, доктор философии, старший научный сотрудник из HLI Америке , руководитель образовательных инициатив Human Life International
Перевод Татьяны Тарасевич
Оригинал статьи