Правдивая история о Надежде, Вере и Любви
Мне, как и многим достойным сынам земли русской, доводилось работать сторожем. Ныне эта душеполезная профессия совсем повывелась, теперь в чести богомерзкие охранники. Я же был именно сторожем. Приходящим ночным сторожем. Сторожил я один прелестный особнячок. В дневное время в нём располагалась сотрудники страховой компании, а ночью обитали я, и одно безобидное привидение.
Было это в середине 90-х годов. Времена были бурливые, все вокруг клокотало, кипело, испарялось, изменяло агрегатные состояния. Я, под стать эпохе, тоже менял состояния. В сторожах я оказался благодаря одному такому причудливому повороту судьбы. Сначала я трудился в должности помощника директора страховой компании по коммерции. Занимался я весьма интересными вещами, впрочем, весьма и весьма далекими от сферы страхования. Затем директор страховой компании отжал с помощью зятя-бандита и его дружков в центре города кусок земли, и стал строить на нем рынок. Кусок земли был бывшим кладбищем возле бывшей церкви, превращенной в спортивную школу. Директор увлекся этим проектом, и ему стало не до страхового бизнеса. А мне до него и вовсе не было никакого дела. Не долго думая, меня, чтоб не болтался под ногами, низвергли из помощников и сделали водителем. В водителях я проработал месяц, после чего расхлопанную мной легковушку свезли в металлолом, а меня, чудом выжившего, определили на самое дно социальной лестницы, в сторожа.
Как же мне хорошо жилось в сторожах! Я приходил к шести часам вечера, выгонял прочь уборщицу, запирался и устраивал пир духа. В те годы только-только начал свою работу злосмрадный ныне, и продвинутый тогда телеканал Ren-TV, и бесподобный Александр Елагин комментировал на нем матчи английской футбольной премьер - лиги. Да, в записи. Да, с недельным опозданием. Но это был футбол с другой планеты. Это был шок. Это была вещь, почище Фауста. Юный Бекхем, юный и доныне Пол Скоулз, Рио Фердинанд, Дэвид Симэн, Райан Гиггз, эпатажный Газза - Пол Гаскойн, ныне кинозвезда, а тогда просто зверюга-защитник Винни Джонс, убийца с лицом младенца Уле-Гуннар Сульшер, Эрик Кантона, Петер Шмейхель и, конечно же, Андрей Канчельскис.
Эти джентльмены умели играть в футбол. В футбол в настоящем, мужском понимании этой игры. А не в том, извращенно-балетном понимании, что культивируется ныне. Они любили не себя в футболе, а футбол в себе. Они шли в стык кость в кость, они не поджимали ноги, они могли любого взять за яйца, причем в прямом смысле этого слова.
На фото Винни Джонс отрывает яйца Полу Гаскойну.
В их игре была СТРАСТЬ, куда там страстям Фауста.
Когда футбол заканчивался, я резался на секретаршином 486 пентиуме в преферанс. Когда надоедал преферанс, читал подшивку роман-газеты за 70-е годы, найденную на чердаке, в пыльном чертоге привидения. Какой только хрени я не начитался в те времена из роман-газеты. Какую же эпическую пургу несли в 70-е годы! Первоклассную, высшего сорта, пургу. Это, кстати, тоже уметь нужно. Но мало уметь написать пургу, нужно еще уметь её прочитать. Благо у меня было под что читать. Одни знакомые бандиты сдали мне как-то на ответхранение пару десятков ящиков сомнительного дагестанского портвейна. Вскоре после этого бандиты пали смертью храбрых, и я принял портвейн в свою безраздельную собственность на правах единоличного наследника. Портвейн уютно прижился у меня под скрипучей лестницей. Убывал он плохо. Я пил его один, и в компании с привидением. Я пробовал было приучить к культурному винопитию уборщицу, но у ней, после первого стакана случился приступ эпилепсии. Страшное дело - приступ эпилепсии. Язык выпадает, а челюсти припадочного сжимаются с невероятной силой. Язык припадочной я тогда спас, но кисть руки у меня была обглодана чуть не до мослов.
Итак, я пил один. Привидение не в счет, оно тоже пило в одного, у себя на чердаке, перечитывая, я думаю, подшивку роман-газеты милой его сердцу эпохи средневековья.
Так, в душеполезных занятиях, и шли мои дни. Впрочем, было еще одно развлечение. Мобильной связи в те славные времена не было и в помине, не говоря уже о таком зле, как эти наши нынешние интернеты. Все как-то обходились, и превосходно, замечу, обходились, обычной проводной связью. Да и она-то была не везде. Сторожимый мною особнячок находился в квартале, где, помимо собственно особнячка, находилась, на военном положении, будто осажденная крепость, школа ДОСААФ, ведомая к светлому будущему придурковатым директором Кузьмичем, и скопище бараков, населенных соответствующим контингентом. Иногда этому контингенту требовалось позвонить. К Кузьмичу в ДОСААФ контингент не смог бы прорваться даже при артиллерийской и авиационной поддержке, поэтому контингент ходил звонить ко мне.
Обычно такие визиты случались ближе к полуночи, и включали, помимо собственно звонка, еще и оказание первой медицинской помощи. Ибо контингент бараков был весьма непритязателен, и звонил исключительно в "скорую помощь".
Чего я только не насмотрелся за время этих визитов. Приходили люди с "розочками" в пузе и робко просили в трубку: Але, это скорая? У меня живот болит... Да, сильно. Не, в больницу не поеду, таблетку бы какую...
Прибегали в хлам бухие роженицы с отходящими водами, но ни одна не родила у меня на руках. Один раз пришел мужик с обожженой рожей. Он решил ночью слить у соседа из мотоцикла бензин, открутил крышку, наклонился над горловиной и решил подсветить себе зажигалкой, много ли в баке бензина. На следующий день пришла его жестоко изувеченная жена, с ней поквитался тот самый сосед с мотоциклом, с которым она до этого вместе заливала горе по пострадавшему мужу. Дети с переломами и гвоздями в стопах (бегали по старым сараям) шли просто чередой. Видывал я и идиотов, по-пьянке, на спор, рубящих себе пальцы. Одно время таковых было цело поветрие. Часто случались белогорячие. А уж драки и избиения, где и делов-то было, сломанные носы да челюсти, это был совершенно рядовой фон моего бытования. Я никому никогда не отказывал в звонке, даже если сам был в алкогольной коме, оказывал, как мог, первую помощь, снабжал, на дорожку, стаканом портвейна и считал эту кутерьму обыкновенной рутиной. Но один случай стоит особняком.
Как-то раз ночью постучалась и попросилась позвонить пьяная баба. Была она страшна, как мои грехи. С синяками под обоими глазами, с выдранными космами, упитая и одутловатая. От неё воняло нечистотами и опрелостями, кожа её была грязна и изъязвлена. Та еще, короче, красотка. До человека это опустившееся существо, по всем повадкам, уже не дотягивало. Я, не спрашивая, набрал 03, и дал бичевке трубку.
- Алё, скорая? - просипела она - у нас тут это, происшествие... Мужика своего я это, топором...
На другом конце провода очень быстро все поняли. Шмара назвала адрес и передала мне трубку. Пока я получал от "скорой" инструкции, пока дозвонился в милицию, пьянчуга уже уковыляла. Нашел я её на крыльце, она допинывала бычок.
- Я ведь его только напугать хотела.. Я ведь ничё такого-то не думала. Он заснул, дак а я, хули, решила топором-то ёбнуть рядом с головой, в подголовник... Кто ж знал... А она, голова-то, херакс, и отпала.
Я протянул бабе стакан с портвейном. Она механически взяла его, выцедила, и спросила:
- Как думаешь, они, ну, скорая, смогут сделать что-нибудь? Я по телевизору видела, что иногда бывает можно сшить...
В её угасшей душе, словно обожженная моим портвейном, вспыхивала, разгоралась надежда. Она на глазах начинала верить, что возможно всё исправить. Она верила в спасение.
- Чтобы как раньше, смогут, как думаешь? Чтобы как тогда... Когда он меня любил. Он ведь любил меня. Знаешь, как он меня любил?!
P.S. Вскоре после того случая под скрипучей лестницей иссяк портвейн. И меня тотчас нашла работа преподавателем права. Право я преподавал 2 месяца, а затем устроился по снабженческой части у уехал колесить по стране.
Было это в середине 90-х годов. Времена были бурливые, все вокруг клокотало, кипело, испарялось, изменяло агрегатные состояния. Я, под стать эпохе, тоже менял состояния. В сторожах я оказался благодаря одному такому причудливому повороту судьбы. Сначала я трудился в должности помощника директора страховой компании по коммерции. Занимался я весьма интересными вещами, впрочем, весьма и весьма далекими от сферы страхования. Затем директор страховой компании отжал с помощью зятя-бандита и его дружков в центре города кусок земли, и стал строить на нем рынок. Кусок земли был бывшим кладбищем возле бывшей церкви, превращенной в спортивную школу. Директор увлекся этим проектом, и ему стало не до страхового бизнеса. А мне до него и вовсе не было никакого дела. Не долго думая, меня, чтоб не болтался под ногами, низвергли из помощников и сделали водителем. В водителях я проработал месяц, после чего расхлопанную мной легковушку свезли в металлолом, а меня, чудом выжившего, определили на самое дно социальной лестницы, в сторожа.
Как же мне хорошо жилось в сторожах! Я приходил к шести часам вечера, выгонял прочь уборщицу, запирался и устраивал пир духа. В те годы только-только начал свою работу злосмрадный ныне, и продвинутый тогда телеканал Ren-TV, и бесподобный Александр Елагин комментировал на нем матчи английской футбольной премьер - лиги. Да, в записи. Да, с недельным опозданием. Но это был футбол с другой планеты. Это был шок. Это была вещь, почище Фауста. Юный Бекхем, юный и доныне Пол Скоулз, Рио Фердинанд, Дэвид Симэн, Райан Гиггз, эпатажный Газза - Пол Гаскойн, ныне кинозвезда, а тогда просто зверюга-защитник Винни Джонс, убийца с лицом младенца Уле-Гуннар Сульшер, Эрик Кантона, Петер Шмейхель и, конечно же, Андрей Канчельскис.
Эти джентльмены умели играть в футбол. В футбол в настоящем, мужском понимании этой игры. А не в том, извращенно-балетном понимании, что культивируется ныне. Они любили не себя в футболе, а футбол в себе. Они шли в стык кость в кость, они не поджимали ноги, они могли любого взять за яйца, причем в прямом смысле этого слова.
На фото Винни Джонс отрывает яйца Полу Гаскойну.
В их игре была СТРАСТЬ, куда там страстям Фауста.
Когда футбол заканчивался, я резался на секретаршином 486 пентиуме в преферанс. Когда надоедал преферанс, читал подшивку роман-газеты за 70-е годы, найденную на чердаке, в пыльном чертоге привидения. Какой только хрени я не начитался в те времена из роман-газеты. Какую же эпическую пургу несли в 70-е годы! Первоклассную, высшего сорта, пургу. Это, кстати, тоже уметь нужно. Но мало уметь написать пургу, нужно еще уметь её прочитать. Благо у меня было под что читать. Одни знакомые бандиты сдали мне как-то на ответхранение пару десятков ящиков сомнительного дагестанского портвейна. Вскоре после этого бандиты пали смертью храбрых, и я принял портвейн в свою безраздельную собственность на правах единоличного наследника. Портвейн уютно прижился у меня под скрипучей лестницей. Убывал он плохо. Я пил его один, и в компании с привидением. Я пробовал было приучить к культурному винопитию уборщицу, но у ней, после первого стакана случился приступ эпилепсии. Страшное дело - приступ эпилепсии. Язык выпадает, а челюсти припадочного сжимаются с невероятной силой. Язык припадочной я тогда спас, но кисть руки у меня была обглодана чуть не до мослов.
Итак, я пил один. Привидение не в счет, оно тоже пило в одного, у себя на чердаке, перечитывая, я думаю, подшивку роман-газеты милой его сердцу эпохи средневековья.
Так, в душеполезных занятиях, и шли мои дни. Впрочем, было еще одно развлечение. Мобильной связи в те славные времена не было и в помине, не говоря уже о таком зле, как эти наши нынешние интернеты. Все как-то обходились, и превосходно, замечу, обходились, обычной проводной связью. Да и она-то была не везде. Сторожимый мною особнячок находился в квартале, где, помимо собственно особнячка, находилась, на военном положении, будто осажденная крепость, школа ДОСААФ, ведомая к светлому будущему придурковатым директором Кузьмичем, и скопище бараков, населенных соответствующим контингентом. Иногда этому контингенту требовалось позвонить. К Кузьмичу в ДОСААФ контингент не смог бы прорваться даже при артиллерийской и авиационной поддержке, поэтому контингент ходил звонить ко мне.
Обычно такие визиты случались ближе к полуночи, и включали, помимо собственно звонка, еще и оказание первой медицинской помощи. Ибо контингент бараков был весьма непритязателен, и звонил исключительно в "скорую помощь".
Чего я только не насмотрелся за время этих визитов. Приходили люди с "розочками" в пузе и робко просили в трубку: Але, это скорая? У меня живот болит... Да, сильно. Не, в больницу не поеду, таблетку бы какую...
Прибегали в хлам бухие роженицы с отходящими водами, но ни одна не родила у меня на руках. Один раз пришел мужик с обожженой рожей. Он решил ночью слить у соседа из мотоцикла бензин, открутил крышку, наклонился над горловиной и решил подсветить себе зажигалкой, много ли в баке бензина. На следующий день пришла его жестоко изувеченная жена, с ней поквитался тот самый сосед с мотоциклом, с которым она до этого вместе заливала горе по пострадавшему мужу. Дети с переломами и гвоздями в стопах (бегали по старым сараям) шли просто чередой. Видывал я и идиотов, по-пьянке, на спор, рубящих себе пальцы. Одно время таковых было цело поветрие. Часто случались белогорячие. А уж драки и избиения, где и делов-то было, сломанные носы да челюсти, это был совершенно рядовой фон моего бытования. Я никому никогда не отказывал в звонке, даже если сам был в алкогольной коме, оказывал, как мог, первую помощь, снабжал, на дорожку, стаканом портвейна и считал эту кутерьму обыкновенной рутиной. Но один случай стоит особняком.
Как-то раз ночью постучалась и попросилась позвонить пьяная баба. Была она страшна, как мои грехи. С синяками под обоими глазами, с выдранными космами, упитая и одутловатая. От неё воняло нечистотами и опрелостями, кожа её была грязна и изъязвлена. Та еще, короче, красотка. До человека это опустившееся существо, по всем повадкам, уже не дотягивало. Я, не спрашивая, набрал 03, и дал бичевке трубку.
- Алё, скорая? - просипела она - у нас тут это, происшествие... Мужика своего я это, топором...
На другом конце провода очень быстро все поняли. Шмара назвала адрес и передала мне трубку. Пока я получал от "скорой" инструкции, пока дозвонился в милицию, пьянчуга уже уковыляла. Нашел я её на крыльце, она допинывала бычок.
- Я ведь его только напугать хотела.. Я ведь ничё такого-то не думала. Он заснул, дак а я, хули, решила топором-то ёбнуть рядом с головой, в подголовник... Кто ж знал... А она, голова-то, херакс, и отпала.
Я протянул бабе стакан с портвейном. Она механически взяла его, выцедила, и спросила:
- Как думаешь, они, ну, скорая, смогут сделать что-нибудь? Я по телевизору видела, что иногда бывает можно сшить...
В её угасшей душе, словно обожженная моим портвейном, вспыхивала, разгоралась надежда. Она на глазах начинала верить, что возможно всё исправить. Она верила в спасение.
- Чтобы как раньше, смогут, как думаешь? Чтобы как тогда... Когда он меня любил. Он ведь любил меня. Знаешь, как он меня любил?!
P.S. Вскоре после того случая под скрипучей лестницей иссяк портвейн. И меня тотчас нашла работа преподавателем права. Право я преподавал 2 месяца, а затем устроился по снабженческой части у уехал колесить по стране.