Слава одноногому Буратино. Часть вторая.
Сказочно-подарочная повесть от Святого Валентина с приветом
Начало здесь.
Лина напряглась и съехала на краешек табуретки. Пусть он только попробует ее ударить!
Но он лишь снял расшитые тапки и со злостью зашвырнул их в угол один за другим. Полечка заморгала, поставила тарелку на стол и спокойно произнесла, словно и не замечая Юры:
- Ой, я тут сижу с вами, а Сашенька, может быть, наверху проснулся, испугался, плачет.
Юрий молча смотрел, как она выходит из комнаты, его шумное дыхание наполняло комнату невидимым инеем. Лине снова захотелось уйти или, хотя бы, подняться наверх вслед за Полей.
- Пока она сходит с ума одна, я еще готов с этим смириться, - сказал Юрий. - Но когда она втягивает меня в этот дурдом, это уж слишком. Я не знаю, что делать, я просто за себя не отвечаю. Мне бы сейчас уйти, побыть одному, подумать. Но как ее оставишь в таком состоянии?
- Да не волнуйся ты, я с ней посижу, с твоей Полечкой ненаглядной, - сказала Лина.
- А куда ты денешься!
Юрий подхватил ее пуховик, сапоги и вышел в коридор, Лина поспешила за ним, чтобы увидеть, как он прячет в узенькую кладовку вещи и закрывает дверцу на ключ.
Ексель-моксель, ну что за привычка у него - распоряжаться незнакомыми людьми? Лина хотела возмутиться, но жаль стало Полю. В самом деле, нельзя ее одну оставлять, вдруг куда-то захочет повести «Сашеньку».
- Мог бы и не делать этого, - она покачала головой. - За кого ты меня принимаешь?
- За подозрительную тетку, которая испортила жизнь мне и Поле, - пробурчал он.
Лина подпрыгнула на месте.
- Ты кого назвал теткой?
- Аптечка на кухне, в шкафчике справа от двери. Там есть корвалол, пустырник, левомеколь, бинты, пластырь, и еще разное, что может понадобиться.
- Зачем мне аптечка?
- Не тебе, а Полечке. На всякий случай.
- А ей зачем?
- Счастливо оставаться, - он быстро оделся, хлопнул дверью и несколько раз провернул ключ снаружи.
Лина вернулась в комнату, достала мобильник, позвонила старшей дочери.
- Ирка, привет! Как вы там?
- Да все в порядке мам, - хихикала в трубке дочь. - Игореша, да не щекотись ты.
- Я задержусь, у меня срочная работа. Ты Настю покормишь?
- Конечно, мам.
- Смотрите там, не балуйтесь и не мешайте Насте заниматься, у нее скоро олимпиада.
- Да мы вечером в кино пойдем. Ты больно-то не торчи на работе, отдыхать тоже надо. Не развалится без тебя почта.
- Как-нибудь я сама разберусь, развалится или нет. Пока, давай.
- Счастливо, мам.
Чем теперь заняться? Посмотреть еще раз, как действует открытка на Полину? Это зрелище не для слабонервных - симпатичная пожилая женщина нянчится с картонным «мальчиком». Лина пошла на кухню. Есть в частном доме свои плюсы, тут можно кухонное хозяйство на полную катушку развернуть. Вдоль стен тянулись самодельные шкафчики и полки - несколько грубоватые, но добротные, с неровным орнаментом по краю. Простая ручная вышивка крестиком украшала шторы. В углу на небольшой открытой тумбочке стояла огромная кастрюля с мукой, из нее торчала расписная деревянная ложка, а внизу на полке, в ряд выстроились упаковки - соль, крахмал, сода, бутылки с подсолнечным маслом.
По всей кухне лежали плетеные половички, и только возле основного места готовки - кусок цветастого линолеума. В этой части кухня выглядела так, словно здесь занималась стряпней армия слепых поваров. Пол уляпан тестом и усыпан мелкими очистками и крошками, столешница залита масляной лужей, плиту можно смело использовать в рекламе чистящего средства. Понятно, кто наводит в доме идеальную чистоту - определенно, это не Полина Семеновна. Тем не менее, на кухне было по-простому уютно, как бывает там, где больше любят жить для себя, чем производить впечатление на гостей или чему-либо соответствовать - сериал бы в таком интерьере снимать не стали. Весь дом был таким - незатейливо вкусным и удобным для жизни.
Лина увидела в уголке веник с совком на деревянной подставке, вернулась в комнату и собрала остатки пирога с ковра, потом унесла чашки и все остальное со стола на кухню и сложила в раковину. Этим она решила свою благодарность за вкусный обед ограничить, хозяйничать она не любила. Потом подумала, вернулась в комнату, подобрала вышитые тапки-валенки и поставила на полочку в прихожей, чтобы глаза не мозолили.
В конце концов, любопытство пересилило, и Лина поднялась наверх, в спальню.
- Спи, моя радость, усни, в доме погасли огни, - тихо пела Полина Семеновна, и ее голос эхом отдавался в голове у Лины.
- Тссс, - сказала она, увидев Лину, и добавила шепотом. - Сашенька сегодня капризничает и все время хочет спать. Мы с ним немного сока попили, печеньку съели, книжку почитали.
Лина посмотрела по сторонам, но не увидела ни стаканов, ни книжки, ни упаковки от печенья. Однако к картонным надутым губками пристали самые настоящие крошки. Лина чуть не перекрестилась, хотя никогда не была верующей. Да, чудны открыточные дела!
- Юрий попросил меня остаться пока, - пояснила она на всякий случай, хотя Поля ее ни о чем не спрашивала, только сказала:
- Он заснул. Идемте на кухню, выпьем чаю, я блинов напеку.
Она поправила одеяло над картонным малышом. Лина отвернулась. Интересно, почему она не переживает из-за ссоры с мужем? Или это тоже действие открытки?
Они спустились на кухню. Поля вместе с невесть откуда взявшейся кастрюлей извлекла наружу запах свежего теста и поставила на плиту сковородку. Лина уселась на табуретку и наблюдала за ее энергичными движениями.
- Полина Семеновна, а почему вы… - начала спрашивать Лина и замолчала.
- Что? Что вы хотели спросить, Ангелина Анатольевна?
Лина хотела спросить, почему Поля так редко видится с внуком, но вспомнила, что внук, по мнению Полины, сейчас как раз здесь.
- Можно просто Лина. Простите мое любопытство, а дочь не приглашает вас в гости в Германию?
- Приглашает, - вздохнула Поля. - Но знаете, Лина Анатольевна, я боюсь, что буду не помощью, а обузой для дочери. Языка не знаю, ни в магазин сходить, ни сводить куда-то Сашеньку. Да и потом, не всегда у нас с Машей отношения ладились. Все боюсь, что скажет она, мол, когда я была маленькая, у тебя на меня времени не нашлось, а теперь вот захотелось на старости лет с ребеночком повозиться, так вспомнила обо мне.
- Так и говорит? - переспросила Лина.
- Не говорит, но думает. Я ее знаю, она моя родная дочь.
Поля вздохнула. Лина покопалась в ворохе мучивших ее вопросов и выбрала еще один, самый безобидный, на ее взгляд.
- Полина Семеновна, можно вам неожиданный вопрос задать?
- Да, Лина, спросите, конечно.
- Скажите, а почему у вас замки на каждой комнате?
- Вы правда хотите об этом узнать?- улыбнулась Поля.
- Конечно, хочу! Иначе зачем спрашиваю.
- У Юрочки в жизни однажды случилась беда. Собственно, благодаря ей мы и познакомились. Слава одноногому Буратино…
Лина подпрыгнула на табуретке.
- А причем тут Буратино, и почему он одноногий?
- Это семейная тайна, - улыбнулась Поля, наливая лужицу теста в сковородку. - Так вы хотите узнать насчет замков дальше?
- Конечно, - кивнула Лина. - Все, я молчу, как глухонемой партизан.
На сковородке скворчало и пыхало тесто, в открытую форточку утекал блинный дымок, а Полина Семеновна рассказывала свою историю складно и легко, как будто много раз перебирала в голове эти фразы, подбирая их друг к другу, как нитки для вышивки.
- Мы с Юрочкой начали встречаться в самой печальной обстановке, какую только можно себе представить. Знаете, Лина, я по профессии - лаборант, всю жизнь проработала в больницах, имела дело как раз с теми баночками и коробочками, что все хотя бы раз в жизни приносят в поликлинику. И вот как-то в молодости мне довелось работать в туберкулезной больнице. Я очень боялась поначалу, беспокоилась, как бы заразу домой не принести. Маша, дочка моя, в первый класс тогда пошла. Но платили там больше, и фрукты давали, и кормили хорошо в столовой, и для пенсии стаж в два раза быстрее идет. Я и согласилась. До этого работала в областной больнице, и там часто сиделкой подрабатывала. У таких, что без сознания или при смерти, я никогда не сидела. Боялась, что человек при мне на тот свет отойдет. Всю жизнь в больницах работала, покойников никогда не пугалась, а страшилась того момента, когда душа тело покидает. Я все больше со старичками да старушками сидела. Бывает, хочет человек, чтобы с его старенькой мамой кто-нибудь посидел, присмотрел, книжку ей почитал, а сестер да нянечек на всех не хватает, да и разные они по характеру, кто доброе слово скажет, а кто и обругает. А еще в гинекологии, кто на сохранении и кому вставать нельзя, тоже присматривала. Муж попросит, а я и рада приглядеть да развлечь. А тут больница туберкулезная. Люди в ней всякие - алкашей много, зэков бывших да бомжей, в те времена их еще в больницы брали. Хотя были и палаты, где одни инженеры лежали. Или женщины интеллигентные, учительницы да врачи. Мне там тоже сиделкой предлагали подработать, но я не шла. Раз туберкулезник не встает, значит, недолго ему осталось. Да и боялась дочке заразу принести. И все я думала, уйти ли мне обратно в областную да со старушками сидеть или нет, но решила остаться.
Поля вздохнула и выловила со сковородки поджаристый блин. У Лины слюнки потекли, хотя живот еще не пришел в себя после сытного обеда. Поля задумалась о чем-то, размазывала кисточкой по блину масло и улыбалась.
- Почему? - спросила Лина.
- Что почему? - удивилась Поля.
- Почему не ушли обратно в областную больницу?
- Ах да, я не дорассказала. Думала, что денег выходит столько же, как если в областной работать да сиделкой подрабатывать, но времени-то больше свободного. Занимались мы с дочкой, уроки делали, я ее стала в кружки водить, книжки читали, из пластилина лепили. А может, ангел-хранитель мой не дал мне уйти раньше времени. Потом-то я ушла, когда с Юрочкой вместе жить стали. Юра ведь не первый мой муж, и Маше - не отец. Отец-то машкин бросил нас, когда ей и годика не было. Родители мои в деревне жили, я как могла крутилась, никто не помогал. Значит, так и работала я в туберкулезной больнице. И вот приходит однажды ко мне женщина и слезно просит за ее мужем ухаживать. Я отказываюсь, удивляюсь - почему ко мне-то пришли? Дали бы денег сестре или нянечке, она бы о муже и позаботилась. А она мне - мол, нянечки страшные какие-то все, а ей надо, чтобы симпатичная женщина была, и не дура. И глаза, говорит, мои очень ей понравились. Дескать, муж плохо переносит, когда за ним как за беспомощным ухаживают. А вот если придти, поговорить по душам, в шашки сыграть, кроссворд вместе разгадать, да между делом подушку поправить - это другое дело. Долго она плакала, по пятам за мной ходила, хорошие деньги предлагала, а я прямо и не знала, куда деваться. К врачу зашла спросить, а он мне - не жилец этот больной, месяц протянет, максимум два. Правда, форма у него закрытая, незаразная. Думаю, откажусь все-таки. Помрет еще на моих глазах, чего доброго. И тут дернул меня то ли черт, то ли ангел - думаю, зайду, посмотрю одним глазом, что за пациент. Захожу, он один лежит в палате, остальные то ли на процедурах, то ли гулять вышли.
Поля подцепила второй блин, подставила тарелку, та выскользнула из руки и разлетелась по полу мелкими осколками.
- Ну вот! Разбила любимую тарелку для блинов! У меня больше нет такой, остальные или слишком маленькие, или глубокие, - расстроилась Полина. - И на ней были мои любимые подсолнухи. Придется взять праздничное блюдо. Лина Анатольевна, вы не достанете? Вон там, на верхней полке. Я сама боюсь его брать, вечно все разбиваю, а это памятное, от мамы осталось.
Лина достала тарелку, Поля вздохнула:
- Теперь еще убираться…
- Я уберу, - Лина взяла веник. - А вы лучше дальше рассказывайте. Интересно.
- На чем я остановилась?
- Как вы первый раз к Юрию в палату зашли.
- А, ну да. Так вот, захожу я, а он там лежит один - бледный, худой, небритый. В общем, пациент как пациент, ничего особенного, глаза закрыты, спит вроде. На тумбочке лекарства, минералка, два апельсина лежат. А у него рука одна вся опухшая, видать, капельницу неудачно сделали. Дай, думаю, почищу один, раз пришла. Только закончила, он глаза открывает. Я ему ломтик протягиваю, а он и говорит: «Я как раз лежал и думал, как мне апельсина хочется, а почистить некому. Лежал и заснул, проснулся, а тут ты». Сказал это, смотрит, и улыбается. Я думаю, кокетничает, наверное. Обиделась поначалу, что он ко мне на «ты» сразу, но такая уж у него дурная привычка, он всех женщин моложе восьмидесяти на «ты» называет.
Лина про себя фыркнула. Ну и отношение к женщине. Никакого уважения! Поля, между тем, продолжала:
- Протягиваю я ему еще одну дольку, и ненароком бутылку с водой задеваю. Я всю жизнь была неуклюжая, только в лаборатории тщательно за собой следила, и то огрехи случались, а уж в быту вечно то уроню что-нибудь, то просыплю. Гляжу, как бутылка падает, ну вот думаю, разобьется сейчас, убирать придется. А он уже руку здоровую протянул и бутылку поймал, не глядя, как заранее знал, что я ее сейчас уроню. Пока кормила его апельсином, разговорились. Попросил он меня форточку открыть, а сам кроссворд достал - очень любит их разгадывать. Я к окну подошла, смотрю, а там на ветке птичка сидит. Говорю: «Зяблик… хорошенький какой». А он меня перебивает: «Точно, зяблик! Подходит! Восемь по вертикали, звонкая птица размером с воробья. А как вы узнали, я же еще вслух не прочитал?» Я так и ахнула. И осталась с ним. Очень у нас с ним все совпадало, хоть в цирке выступай. Мне даже денег не надо было, хотя его жена исправно платила. Бывало, зайду я в библиотеку, книгу выбираю для него, увижу, к примеру, Ильфа и Петрова, «Золотой теленок», что-то в сердце екнет. Думаю, возьму, может, настроение ему поднимет. Зайду к нему, он спрашивает: «Ты, Полина, в библиотеку не собираешься? Возьми для меня «Двенадцать стульев» или «Золотого теленка», хочется чего-то веселого». А я смеюсь, протягиваю ему книгу.
Стопка блинчиков на тарелке росла, по кухне гулял аппетитный дымок, Поля продолжала рассказывать.
- Это я потом уже юрину историю узнала. Любил он на сторону гулять, а я была девушка симпатичная, глаза большие, талия тонкая, не то, что сейчас. Жена подумала, может, увидит красивую девушку, захочет с ней роман завести, и это его на ноги поднимет. Юра был военным, дослужился до капитана, а потом с ним случилось несчастье. Они с женой гостили у его матери в деревне. Дом у них был на отшибе, с самого края. А тут уголовники, из колонии сбежали. Красть-то в доме нечего было, да они и не красть собирались. Отсидеться хотели, переночевать и поесть. Их несколько человек здоровых мужиков, и терять им нечего, а он один, без оружия. Жена, по счастью, на день раньше уехала в город, на работу срочно вызвали. А мать его они хотели изнасиловать, он защищать, конечно, бросился. В общем, избили они обоих до полусмерти, а его еще и ножом пырнули. Утром соседка принесла молоко и нашла их. Мать не выжила, умерла через несколько дней в больнице. А он выкарабкался. Но не успел побои залечить, как у него туберкулез нашли. Скорее всего, от них и заразился. Переживал очень, что мать не смог защитить, спасти. Крыша у него маленько поехала…. Он все думал, что нарочно за ним следили, и за мамой его охотились, а он, дурак, не замечал ничего. Разные знаки подозрительные вспоминал. Потом-то прошло это у него, но подозрения по любому поводу остались. За себя он не очень беспокоится, а вот за меня чуть что переживает, одну не пускает никуда. Поэтому и замки у нас везде на дверях. Говорит, и вора, если что, запереть можно, и самим от хулиганов закрыться. А вы говорите, почему замки… Понимаю я его, как же не понимать.
Стопка блинов выросла в высокую горку, как письма на доставку в предпраздничный день. Лина вытерла пот со лба. Она чувствовала себя колобком, который вот-вот поджарится. И снова как камень в воду бросили - пошла по телу тихая дрожь, и на душе теплой лужицой растеклась все та же странная, добродушная зависть. Чему бы тут завидовать, если у человека такая судьба тяжелая? Да и жизнь с ним вместе не сахар - замки кругом, не пускает одну никуда. С одной стороны, если зайти в дом, вдохнуть аромат домашней стряпни, посмотреть, как Поля с Юрой в две руки на стол накрывают, да не обращать внимания на синяк, то покажется, что здесь живет счастье, которое руками можно щупать, как теплую шаль. С другой стороны, чувствам верить нельзя. Надо смотреть в лицо фактам, а факты говорят, что в этой семье не все в порядке.
- А потом он поправился? - спросила Лина.
- За первый месяц, что я с ним сидела, стало ему получше. Пару раз мы с ним в садик прибольничный выходили, гуляли. Жена его стала реже заходить. А потом у него случился кризис. Ночью я проснулась, снился сон мне, что еду я летом в автобусе, и народу полно, и душно-душно, вздохнуть сил нет. А Юра мой бежит за автобусом, на улице, один. И я выйти хочу, а люди плотно-плотно стоят, и не пускают меня к нему. Автобус трогается и едет, все быстрее и быстрее, а Юра отстает, и фигурка его стала маленькая-маленькая, а потом он и вовсе из вида пропал. Проснулась, сердце ходуном ходит, пот липкий, противный, как сахарным сиропом облили. Утром на работу пришла, и сразу к Юрочке. Прибегаю, а в палате пустая кровать. Застыла, сдвинуться с места не могла, глазам своим поверить. А мне говорят - в реанимации он. Я на тумбочку смотрю, а там бутылка с минералкой стоит и два апельсина, совсем, как в тот раз, когда мы познакомились. Разозлилась я, бутылку схватила и как разобью об стену! Главврач мне потом устный выговор сделал. Не могла я сдержаться, единственный раз в жизни. Юрочка неделю в реанимации лежал, сам дышать не мог, а я ночами металась, не спала, осунулась и похудела. У нас тогда уже отношения романтическими стали. Я мечтала, что вылечится он, мы сможем и целоваться, и все остальное. Так-то боялся он заразить меня, только за руку держал. А потом мечтала, что он разведется, и мы поженимся, еще ребеночка родим. До встречи с ним я на себе почти что крест поставила. Лет уже за тридцать, хоть и моложе выгляжу, да ребенок на руках, хоть и стройная, симпатичная, и романы с такими заводят, но жениться на других предпочитают. Знала, что жене он часто изменял, но верила почему-то, что на мне женится.
Поля вытерла со щеки слезинку, выключила плиту, уселась за стол, подперла голову рукой и запела:
- Огней так много золотых на улицах Саратова…
- А дальше что? - перебила ее Лина.
- Ну дальше что, смерть у него клиническая была. Чудом откачали. Повезло, врачи хорошие в ту смену дежурили. Да и сочувствовали ему все в отделении, все историю его знали. Стал он потихоньку в себя приходить. Как перевели его в обычную палату, я уж с утра у дверей дежурила, сразу за ним. А он лежит весь такой серый-серый, на себя непохожий, и шепчет: «Если прямо сейчас к маме пойду, она меня простит». Хоть и спасли его от скорой смерти, но стал он угасать по-другому, потихоньку. Книг не читал, кроссвордов больше не разгадывал и даже апельсинов не ел. И как я только его отвлечь ни пыталась! И журналы заграничные ему доставала с голыми девицами, прости господи. И лучшие свои торты-пироги носила. Варежки связала на зиму. А он все повторял: «На том свете лучше, там лучше». Я спрашиваю: «А что там, Юрочка?» Он отвечает: «Не помню, Полечка, помню только, что хорошо там очень». И вот если бы не один случай…
Продолжение
Начало здесь.
Лина напряглась и съехала на краешек табуретки. Пусть он только попробует ее ударить!
Но он лишь снял расшитые тапки и со злостью зашвырнул их в угол один за другим. Полечка заморгала, поставила тарелку на стол и спокойно произнесла, словно и не замечая Юры:
- Ой, я тут сижу с вами, а Сашенька, может быть, наверху проснулся, испугался, плачет.
Юрий молча смотрел, как она выходит из комнаты, его шумное дыхание наполняло комнату невидимым инеем. Лине снова захотелось уйти или, хотя бы, подняться наверх вслед за Полей.
- Пока она сходит с ума одна, я еще готов с этим смириться, - сказал Юрий. - Но когда она втягивает меня в этот дурдом, это уж слишком. Я не знаю, что делать, я просто за себя не отвечаю. Мне бы сейчас уйти, побыть одному, подумать. Но как ее оставишь в таком состоянии?
- Да не волнуйся ты, я с ней посижу, с твоей Полечкой ненаглядной, - сказала Лина.
- А куда ты денешься!
Юрий подхватил ее пуховик, сапоги и вышел в коридор, Лина поспешила за ним, чтобы увидеть, как он прячет в узенькую кладовку вещи и закрывает дверцу на ключ.
Ексель-моксель, ну что за привычка у него - распоряжаться незнакомыми людьми? Лина хотела возмутиться, но жаль стало Полю. В самом деле, нельзя ее одну оставлять, вдруг куда-то захочет повести «Сашеньку».
- Мог бы и не делать этого, - она покачала головой. - За кого ты меня принимаешь?
- За подозрительную тетку, которая испортила жизнь мне и Поле, - пробурчал он.
Лина подпрыгнула на месте.
- Ты кого назвал теткой?
- Аптечка на кухне, в шкафчике справа от двери. Там есть корвалол, пустырник, левомеколь, бинты, пластырь, и еще разное, что может понадобиться.
- Зачем мне аптечка?
- Не тебе, а Полечке. На всякий случай.
- А ей зачем?
- Счастливо оставаться, - он быстро оделся, хлопнул дверью и несколько раз провернул ключ снаружи.
Лина вернулась в комнату, достала мобильник, позвонила старшей дочери.
- Ирка, привет! Как вы там?
- Да все в порядке мам, - хихикала в трубке дочь. - Игореша, да не щекотись ты.
- Я задержусь, у меня срочная работа. Ты Настю покормишь?
- Конечно, мам.
- Смотрите там, не балуйтесь и не мешайте Насте заниматься, у нее скоро олимпиада.
- Да мы вечером в кино пойдем. Ты больно-то не торчи на работе, отдыхать тоже надо. Не развалится без тебя почта.
- Как-нибудь я сама разберусь, развалится или нет. Пока, давай.
- Счастливо, мам.
Чем теперь заняться? Посмотреть еще раз, как действует открытка на Полину? Это зрелище не для слабонервных - симпатичная пожилая женщина нянчится с картонным «мальчиком». Лина пошла на кухню. Есть в частном доме свои плюсы, тут можно кухонное хозяйство на полную катушку развернуть. Вдоль стен тянулись самодельные шкафчики и полки - несколько грубоватые, но добротные, с неровным орнаментом по краю. Простая ручная вышивка крестиком украшала шторы. В углу на небольшой открытой тумбочке стояла огромная кастрюля с мукой, из нее торчала расписная деревянная ложка, а внизу на полке, в ряд выстроились упаковки - соль, крахмал, сода, бутылки с подсолнечным маслом.
По всей кухне лежали плетеные половички, и только возле основного места готовки - кусок цветастого линолеума. В этой части кухня выглядела так, словно здесь занималась стряпней армия слепых поваров. Пол уляпан тестом и усыпан мелкими очистками и крошками, столешница залита масляной лужей, плиту можно смело использовать в рекламе чистящего средства. Понятно, кто наводит в доме идеальную чистоту - определенно, это не Полина Семеновна. Тем не менее, на кухне было по-простому уютно, как бывает там, где больше любят жить для себя, чем производить впечатление на гостей или чему-либо соответствовать - сериал бы в таком интерьере снимать не стали. Весь дом был таким - незатейливо вкусным и удобным для жизни.
Лина увидела в уголке веник с совком на деревянной подставке, вернулась в комнату и собрала остатки пирога с ковра, потом унесла чашки и все остальное со стола на кухню и сложила в раковину. Этим она решила свою благодарность за вкусный обед ограничить, хозяйничать она не любила. Потом подумала, вернулась в комнату, подобрала вышитые тапки-валенки и поставила на полочку в прихожей, чтобы глаза не мозолили.
В конце концов, любопытство пересилило, и Лина поднялась наверх, в спальню.
- Спи, моя радость, усни, в доме погасли огни, - тихо пела Полина Семеновна, и ее голос эхом отдавался в голове у Лины.
- Тссс, - сказала она, увидев Лину, и добавила шепотом. - Сашенька сегодня капризничает и все время хочет спать. Мы с ним немного сока попили, печеньку съели, книжку почитали.
Лина посмотрела по сторонам, но не увидела ни стаканов, ни книжки, ни упаковки от печенья. Однако к картонным надутым губками пристали самые настоящие крошки. Лина чуть не перекрестилась, хотя никогда не была верующей. Да, чудны открыточные дела!
- Юрий попросил меня остаться пока, - пояснила она на всякий случай, хотя Поля ее ни о чем не спрашивала, только сказала:
- Он заснул. Идемте на кухню, выпьем чаю, я блинов напеку.
Она поправила одеяло над картонным малышом. Лина отвернулась. Интересно, почему она не переживает из-за ссоры с мужем? Или это тоже действие открытки?
Они спустились на кухню. Поля вместе с невесть откуда взявшейся кастрюлей извлекла наружу запах свежего теста и поставила на плиту сковородку. Лина уселась на табуретку и наблюдала за ее энергичными движениями.
- Полина Семеновна, а почему вы… - начала спрашивать Лина и замолчала.
- Что? Что вы хотели спросить, Ангелина Анатольевна?
Лина хотела спросить, почему Поля так редко видится с внуком, но вспомнила, что внук, по мнению Полины, сейчас как раз здесь.
- Можно просто Лина. Простите мое любопытство, а дочь не приглашает вас в гости в Германию?
- Приглашает, - вздохнула Поля. - Но знаете, Лина Анатольевна, я боюсь, что буду не помощью, а обузой для дочери. Языка не знаю, ни в магазин сходить, ни сводить куда-то Сашеньку. Да и потом, не всегда у нас с Машей отношения ладились. Все боюсь, что скажет она, мол, когда я была маленькая, у тебя на меня времени не нашлось, а теперь вот захотелось на старости лет с ребеночком повозиться, так вспомнила обо мне.
- Так и говорит? - переспросила Лина.
- Не говорит, но думает. Я ее знаю, она моя родная дочь.
Поля вздохнула. Лина покопалась в ворохе мучивших ее вопросов и выбрала еще один, самый безобидный, на ее взгляд.
- Полина Семеновна, можно вам неожиданный вопрос задать?
- Да, Лина, спросите, конечно.
- Скажите, а почему у вас замки на каждой комнате?
- Вы правда хотите об этом узнать?- улыбнулась Поля.
- Конечно, хочу! Иначе зачем спрашиваю.
- У Юрочки в жизни однажды случилась беда. Собственно, благодаря ей мы и познакомились. Слава одноногому Буратино…
Лина подпрыгнула на табуретке.
- А причем тут Буратино, и почему он одноногий?
- Это семейная тайна, - улыбнулась Поля, наливая лужицу теста в сковородку. - Так вы хотите узнать насчет замков дальше?
- Конечно, - кивнула Лина. - Все, я молчу, как глухонемой партизан.
На сковородке скворчало и пыхало тесто, в открытую форточку утекал блинный дымок, а Полина Семеновна рассказывала свою историю складно и легко, как будто много раз перебирала в голове эти фразы, подбирая их друг к другу, как нитки для вышивки.
- Мы с Юрочкой начали встречаться в самой печальной обстановке, какую только можно себе представить. Знаете, Лина, я по профессии - лаборант, всю жизнь проработала в больницах, имела дело как раз с теми баночками и коробочками, что все хотя бы раз в жизни приносят в поликлинику. И вот как-то в молодости мне довелось работать в туберкулезной больнице. Я очень боялась поначалу, беспокоилась, как бы заразу домой не принести. Маша, дочка моя, в первый класс тогда пошла. Но платили там больше, и фрукты давали, и кормили хорошо в столовой, и для пенсии стаж в два раза быстрее идет. Я и согласилась. До этого работала в областной больнице, и там часто сиделкой подрабатывала. У таких, что без сознания или при смерти, я никогда не сидела. Боялась, что человек при мне на тот свет отойдет. Всю жизнь в больницах работала, покойников никогда не пугалась, а страшилась того момента, когда душа тело покидает. Я все больше со старичками да старушками сидела. Бывает, хочет человек, чтобы с его старенькой мамой кто-нибудь посидел, присмотрел, книжку ей почитал, а сестер да нянечек на всех не хватает, да и разные они по характеру, кто доброе слово скажет, а кто и обругает. А еще в гинекологии, кто на сохранении и кому вставать нельзя, тоже присматривала. Муж попросит, а я и рада приглядеть да развлечь. А тут больница туберкулезная. Люди в ней всякие - алкашей много, зэков бывших да бомжей, в те времена их еще в больницы брали. Хотя были и палаты, где одни инженеры лежали. Или женщины интеллигентные, учительницы да врачи. Мне там тоже сиделкой предлагали подработать, но я не шла. Раз туберкулезник не встает, значит, недолго ему осталось. Да и боялась дочке заразу принести. И все я думала, уйти ли мне обратно в областную да со старушками сидеть или нет, но решила остаться.
Поля вздохнула и выловила со сковородки поджаристый блин. У Лины слюнки потекли, хотя живот еще не пришел в себя после сытного обеда. Поля задумалась о чем-то, размазывала кисточкой по блину масло и улыбалась.
- Почему? - спросила Лина.
- Что почему? - удивилась Поля.
- Почему не ушли обратно в областную больницу?
- Ах да, я не дорассказала. Думала, что денег выходит столько же, как если в областной работать да сиделкой подрабатывать, но времени-то больше свободного. Занимались мы с дочкой, уроки делали, я ее стала в кружки водить, книжки читали, из пластилина лепили. А может, ангел-хранитель мой не дал мне уйти раньше времени. Потом-то я ушла, когда с Юрочкой вместе жить стали. Юра ведь не первый мой муж, и Маше - не отец. Отец-то машкин бросил нас, когда ей и годика не было. Родители мои в деревне жили, я как могла крутилась, никто не помогал. Значит, так и работала я в туберкулезной больнице. И вот приходит однажды ко мне женщина и слезно просит за ее мужем ухаживать. Я отказываюсь, удивляюсь - почему ко мне-то пришли? Дали бы денег сестре или нянечке, она бы о муже и позаботилась. А она мне - мол, нянечки страшные какие-то все, а ей надо, чтобы симпатичная женщина была, и не дура. И глаза, говорит, мои очень ей понравились. Дескать, муж плохо переносит, когда за ним как за беспомощным ухаживают. А вот если придти, поговорить по душам, в шашки сыграть, кроссворд вместе разгадать, да между делом подушку поправить - это другое дело. Долго она плакала, по пятам за мной ходила, хорошие деньги предлагала, а я прямо и не знала, куда деваться. К врачу зашла спросить, а он мне - не жилец этот больной, месяц протянет, максимум два. Правда, форма у него закрытая, незаразная. Думаю, откажусь все-таки. Помрет еще на моих глазах, чего доброго. И тут дернул меня то ли черт, то ли ангел - думаю, зайду, посмотрю одним глазом, что за пациент. Захожу, он один лежит в палате, остальные то ли на процедурах, то ли гулять вышли.
Поля подцепила второй блин, подставила тарелку, та выскользнула из руки и разлетелась по полу мелкими осколками.
- Ну вот! Разбила любимую тарелку для блинов! У меня больше нет такой, остальные или слишком маленькие, или глубокие, - расстроилась Полина. - И на ней были мои любимые подсолнухи. Придется взять праздничное блюдо. Лина Анатольевна, вы не достанете? Вон там, на верхней полке. Я сама боюсь его брать, вечно все разбиваю, а это памятное, от мамы осталось.
Лина достала тарелку, Поля вздохнула:
- Теперь еще убираться…
- Я уберу, - Лина взяла веник. - А вы лучше дальше рассказывайте. Интересно.
- На чем я остановилась?
- Как вы первый раз к Юрию в палату зашли.
- А, ну да. Так вот, захожу я, а он там лежит один - бледный, худой, небритый. В общем, пациент как пациент, ничего особенного, глаза закрыты, спит вроде. На тумбочке лекарства, минералка, два апельсина лежат. А у него рука одна вся опухшая, видать, капельницу неудачно сделали. Дай, думаю, почищу один, раз пришла. Только закончила, он глаза открывает. Я ему ломтик протягиваю, а он и говорит: «Я как раз лежал и думал, как мне апельсина хочется, а почистить некому. Лежал и заснул, проснулся, а тут ты». Сказал это, смотрит, и улыбается. Я думаю, кокетничает, наверное. Обиделась поначалу, что он ко мне на «ты» сразу, но такая уж у него дурная привычка, он всех женщин моложе восьмидесяти на «ты» называет.
Лина про себя фыркнула. Ну и отношение к женщине. Никакого уважения! Поля, между тем, продолжала:
- Протягиваю я ему еще одну дольку, и ненароком бутылку с водой задеваю. Я всю жизнь была неуклюжая, только в лаборатории тщательно за собой следила, и то огрехи случались, а уж в быту вечно то уроню что-нибудь, то просыплю. Гляжу, как бутылка падает, ну вот думаю, разобьется сейчас, убирать придется. А он уже руку здоровую протянул и бутылку поймал, не глядя, как заранее знал, что я ее сейчас уроню. Пока кормила его апельсином, разговорились. Попросил он меня форточку открыть, а сам кроссворд достал - очень любит их разгадывать. Я к окну подошла, смотрю, а там на ветке птичка сидит. Говорю: «Зяблик… хорошенький какой». А он меня перебивает: «Точно, зяблик! Подходит! Восемь по вертикали, звонкая птица размером с воробья. А как вы узнали, я же еще вслух не прочитал?» Я так и ахнула. И осталась с ним. Очень у нас с ним все совпадало, хоть в цирке выступай. Мне даже денег не надо было, хотя его жена исправно платила. Бывало, зайду я в библиотеку, книгу выбираю для него, увижу, к примеру, Ильфа и Петрова, «Золотой теленок», что-то в сердце екнет. Думаю, возьму, может, настроение ему поднимет. Зайду к нему, он спрашивает: «Ты, Полина, в библиотеку не собираешься? Возьми для меня «Двенадцать стульев» или «Золотого теленка», хочется чего-то веселого». А я смеюсь, протягиваю ему книгу.
Стопка блинчиков на тарелке росла, по кухне гулял аппетитный дымок, Поля продолжала рассказывать.
- Это я потом уже юрину историю узнала. Любил он на сторону гулять, а я была девушка симпатичная, глаза большие, талия тонкая, не то, что сейчас. Жена подумала, может, увидит красивую девушку, захочет с ней роман завести, и это его на ноги поднимет. Юра был военным, дослужился до капитана, а потом с ним случилось несчастье. Они с женой гостили у его матери в деревне. Дом у них был на отшибе, с самого края. А тут уголовники, из колонии сбежали. Красть-то в доме нечего было, да они и не красть собирались. Отсидеться хотели, переночевать и поесть. Их несколько человек здоровых мужиков, и терять им нечего, а он один, без оружия. Жена, по счастью, на день раньше уехала в город, на работу срочно вызвали. А мать его они хотели изнасиловать, он защищать, конечно, бросился. В общем, избили они обоих до полусмерти, а его еще и ножом пырнули. Утром соседка принесла молоко и нашла их. Мать не выжила, умерла через несколько дней в больнице. А он выкарабкался. Но не успел побои залечить, как у него туберкулез нашли. Скорее всего, от них и заразился. Переживал очень, что мать не смог защитить, спасти. Крыша у него маленько поехала…. Он все думал, что нарочно за ним следили, и за мамой его охотились, а он, дурак, не замечал ничего. Разные знаки подозрительные вспоминал. Потом-то прошло это у него, но подозрения по любому поводу остались. За себя он не очень беспокоится, а вот за меня чуть что переживает, одну не пускает никуда. Поэтому и замки у нас везде на дверях. Говорит, и вора, если что, запереть можно, и самим от хулиганов закрыться. А вы говорите, почему замки… Понимаю я его, как же не понимать.
Стопка блинов выросла в высокую горку, как письма на доставку в предпраздничный день. Лина вытерла пот со лба. Она чувствовала себя колобком, который вот-вот поджарится. И снова как камень в воду бросили - пошла по телу тихая дрожь, и на душе теплой лужицой растеклась все та же странная, добродушная зависть. Чему бы тут завидовать, если у человека такая судьба тяжелая? Да и жизнь с ним вместе не сахар - замки кругом, не пускает одну никуда. С одной стороны, если зайти в дом, вдохнуть аромат домашней стряпни, посмотреть, как Поля с Юрой в две руки на стол накрывают, да не обращать внимания на синяк, то покажется, что здесь живет счастье, которое руками можно щупать, как теплую шаль. С другой стороны, чувствам верить нельзя. Надо смотреть в лицо фактам, а факты говорят, что в этой семье не все в порядке.
- А потом он поправился? - спросила Лина.
- За первый месяц, что я с ним сидела, стало ему получше. Пару раз мы с ним в садик прибольничный выходили, гуляли. Жена его стала реже заходить. А потом у него случился кризис. Ночью я проснулась, снился сон мне, что еду я летом в автобусе, и народу полно, и душно-душно, вздохнуть сил нет. А Юра мой бежит за автобусом, на улице, один. И я выйти хочу, а люди плотно-плотно стоят, и не пускают меня к нему. Автобус трогается и едет, все быстрее и быстрее, а Юра отстает, и фигурка его стала маленькая-маленькая, а потом он и вовсе из вида пропал. Проснулась, сердце ходуном ходит, пот липкий, противный, как сахарным сиропом облили. Утром на работу пришла, и сразу к Юрочке. Прибегаю, а в палате пустая кровать. Застыла, сдвинуться с места не могла, глазам своим поверить. А мне говорят - в реанимации он. Я на тумбочку смотрю, а там бутылка с минералкой стоит и два апельсина, совсем, как в тот раз, когда мы познакомились. Разозлилась я, бутылку схватила и как разобью об стену! Главврач мне потом устный выговор сделал. Не могла я сдержаться, единственный раз в жизни. Юрочка неделю в реанимации лежал, сам дышать не мог, а я ночами металась, не спала, осунулась и похудела. У нас тогда уже отношения романтическими стали. Я мечтала, что вылечится он, мы сможем и целоваться, и все остальное. Так-то боялся он заразить меня, только за руку держал. А потом мечтала, что он разведется, и мы поженимся, еще ребеночка родим. До встречи с ним я на себе почти что крест поставила. Лет уже за тридцать, хоть и моложе выгляжу, да ребенок на руках, хоть и стройная, симпатичная, и романы с такими заводят, но жениться на других предпочитают. Знала, что жене он часто изменял, но верила почему-то, что на мне женится.
Поля вытерла со щеки слезинку, выключила плиту, уселась за стол, подперла голову рукой и запела:
- Огней так много золотых на улицах Саратова…
- А дальше что? - перебила ее Лина.
- Ну дальше что, смерть у него клиническая была. Чудом откачали. Повезло, врачи хорошие в ту смену дежурили. Да и сочувствовали ему все в отделении, все историю его знали. Стал он потихоньку в себя приходить. Как перевели его в обычную палату, я уж с утра у дверей дежурила, сразу за ним. А он лежит весь такой серый-серый, на себя непохожий, и шепчет: «Если прямо сейчас к маме пойду, она меня простит». Хоть и спасли его от скорой смерти, но стал он угасать по-другому, потихоньку. Книг не читал, кроссвордов больше не разгадывал и даже апельсинов не ел. И как я только его отвлечь ни пыталась! И журналы заграничные ему доставала с голыми девицами, прости господи. И лучшие свои торты-пироги носила. Варежки связала на зиму. А он все повторял: «На том свете лучше, там лучше». Я спрашиваю: «А что там, Юрочка?» Он отвечает: «Не помню, Полечка, помню только, что хорошо там очень». И вот если бы не один случай…
Продолжение