Год 1917-й
Солдаты грозили небу кулаками. Бежали с фронта. Прощайте, вшивые окопы! Хватит взрывов и крови!
Бежали неудержимо, выбивали в вагонах окна, брали приступом ветхие составы и, набившись как сельди в бочки, ехали в города, в столицы.
Свобода полыхала у всех на устах. Сливалась с бранью и свистом.
Сбежал и я. Прощай, служба, прощайте, чернила, бумажки и реестры.
Я дезертировал, как все.
Свобода и конец войне!
Свобода. Полная свобода.
И грянула Февральская революция.
Первой моей мыслью было: больше не придется иметь дело с паспортистами.
Все началось с бунта Волынского полка.
Я бросился на Знаменскую площадь, с Литейного на Невский и обратно.
Везде стрельба. Наготове пушки. Все вооружаются.
«Да здравствует Дума! Да здравствует Временное правительство!»
Артиллеристы перешли на сторону народа. Увозят пушки с позиций.
Части одна за другой приносят новую присягу. За солдатами - офицеры, моряки.
Перед Думой гремит голос председателя Родзянко:
- Помните, братья, враг еще у нашего порога! Клянемся же!..
- Клянемся! Ура!
Кричали до хрипоты.
Все теперь пойдет по-новому.
Я был как в чаду.
Не слышал даже, что говорил Керенский. Он - в апогее славы. Наполеоновский жест: рука за пазухой; наполеоновский взгляд. Ходили слухи, что он спал на императорском ложе.
Кабинет кадетов сменили полудемократы. Потом пришли демократы.
Единства не получилось. Крах.
Тогда Россию решил спасти генерал Корнилов. Орды дезертиров захватывали поезда.
«По домам!»
Настал час эсеров. Чернов произносил речи в цирке.
«Учредительное собрание! Учредительное собрание!»
На Знаменской площади, перед статуей Александра III, передавали друг другу:
- Ленин приехал.
- Какой Ленин?
- Ленин из Женевы?
- Он самый.
- Уже здесь.
- Не может быть!
- Долой! Гнать его! Да здравствует Временное правительство! Вся власть Учредительному собранию!
- А правда, что он приехал в пломбированном вагоне?
Актеры и художники Михайловского театра решили учредить Министерство искусств.
Я сидел у них на собрании как зритель.
Вдруг среди имен, выдвигаемых в министерство от молодежи, слышу свое.
И вот я снова еду из Петрограда в мой Витебск. Если уж быть министром, то у себя дома.
Жена плакала, видя, что я совсем забросил живопись. «Все кончится провалом и обидой», - предупреждала она.
Так и вышло.
К сожалению, жена всегда права.
И когда я научусь ее слушаться?
На Россию надвигались льды. Ленин перевернул ее вверх тормашками, как я все переворачиваю на своих картинах.
Мадам Керенский бежал. Ленин произнес речь с балкона.
Все съехались в столицу, уже алеют буквы РСФСР. Останавливаются заводы.
Зияют дали.
Огромные и пустые.
Хлеба нет. Каждое утро у меня сжимается сердце при виде этих черных надписей.
Переворот. Ленин - председатель Совнаркома. Луначарский - председатель Наркомпроса. Троцкий, Зиновьев - все у власти. Урицкий держит под охраной все подъезды Учредительного собрания.
Все в столице, а я... в Витебске.
Я мог бы сутками не есть и сидеть где-нибудь около мельницы, разглядывая прохожих на мосту: нищих, убогих, крестьян с мешками. Или смотреть, как выходят из бани солдаты и их жены с березовыми вениками в руках. Или бродить над рекой, около кладбища.
Охотно забыл бы и о тебе, Владимир Ильич Ленин, и о Троцком...
Но вместо всего этого, вместо того чтобы спокойно писать, я открываю Школу искусств и становлюсь ее директором, или, если угодно, председателем.
- Какое счастье!
«Какое безумие!» - думала моя жена.
Марк Шагал "Моя жизнь" (отрывок).