Про Москву
Санкт-Петербург пошел от Невского проспекта, от циркуля, от шахматной доски.
Москва возникла на холмах: не строилась по плану, а лепилась.
Питер - в длину, а она - в ширину.
Росла, упрямилась, квадратов знать не знала, ведать не ведала.
Посад к посаду, то вкривь, то вкось, и все вразвалку, медленно, степенно.
От заставы до другой, причудою, зигзагом, кривизной, из переулка в переулок, с заходом в тупички, которых ни в сказке сказать, ни пером описать.
Но все начистоту, на совесть, без всякой примеси, без смеси французского с нижегородским, а так, как Бог на душу положил.
Только вслушайся - навек запомнишь!
- Покровка. Сретенка. Пречистенка. Божедомка. Петровка. Дмитровка. Кисловка. Якиманка.
- Молчановка. Маросейка. Сухаревка. Лубянка.
- Хамовники. Сыромятники. И Собачья Площадка.
И еще не все: Швивая горка. Балчуг. Полянка. И Чистые Пруды. И Воронцово поле.
- Арбат. Миуссы. Бутырская застава.
- Дорогомилово... Одно слово чего стоит!
- Охотный ряд. Тверская. Бронная. Моховая.
- Кузнецкий Мост. Неглинный проезд.
- Большой Козихинский. Малый Козихинский. Никитские Ворота. Патриаршие Пруды. Кудринская, Страстная, Красная площадь.
Не география, а симфония!
А на московских вывесках так и сказано, так на вечные времен и начертано:
- Меховая торговля Рогаткина-Ежикова. Булочная Филиппова. Кондитерская Абрикосова. Чайная-развесочная Кузнецова и Губкина. Хлебное заведение Титова и Чуева. Молочная Чичкина. Трактир Палкина. Трактир Соловьева. Астраханская икра братьев Елисеевых.
- Грибы и сельди Рыжикова и Белова. Огурчики нежинские фабрики Коркунова. Виноторговля Молоткова. Ресторан Тестова. «Прага» Тарарыкина.
- Красный товар купцов Бахрушиных. Прохоровская мануфактура. Купца первой гильдии Саввы Морозова главный склад.
И уже не для грешной плоти, а именно для души:
- Книжная торговля Карбасникова. Печатное дело Кушнерева. Книготорговля братьев Салаевых.
А там, за городом, за городскими заставами, будками, палисадами, минуя Петровский парк, - Яр, Стрельна, Самарканд.
Живая рыба в садках, в аквариумах, цыганский табор прямо из «Живого трупа».
У подъездов ковровые сани, розвальни, бубенцы, от рысаков под попонами пар идет, вокруг костров всякий служилый народ греется, на снегу с ноги на ногу переминается.
Небо высокое, звездное; за зеркальными стеклами, разодетыми инеем, морозным узором, звенит музыка, поет Варя Панина, Настя Полякова, Надя Плевицкая.
Разъезд будет на рассвете. Зарозовеют в тумане многоцветные купола Василия Блаженного; помолодеет на короткий миг покрытый мохом Никола на Курьих ножках; заиграет солнце на вышках кремлевских башен.
И зелено-бронзовые кони барона Клодта над фронтоном Большого театра обретут свой четкий, утренний рельеф.
А на другом конце города, - велика, широка Москва, все вместит, все объемлет, - за другими оградами, рогатками и заставами, от хмельного тяжелого, бредового сна проснется на жестких нарах по-иному жуткий, темный и преступный мир, тот самый Хитров рынок, который никем не воспет, хотя и весьма прославлен.
И, вот, поди, разберись!.. Москву, как Россию, не расскажешь, не объяснишь.
А только одно наверняка знаешь и внутренним чутьем чувствуешь:
- Петербург - Гоголю, Петербург - Достоевскому.
Болотные туманы, страшные сны, вещее пророчество:
- Быть Петербургу пусту.
А грешной, сдобной, утробной Москве, с часовнями ее и с трактирами, с ямами и теремами, с нелепием и великолепием, темной и неуемной, с Яузой, и Москва-рекой, и с Замоскворечьем купно - все отпустится, все простится.
- За простоту, за широту, за размах великий, за улыбку ясную и человеческую.
За московскую речь, за говор, за выговор.
За белую стаю московских голубей над червленым золотом царских теремов, часовенок, башенок, куполов.
А пуще всего за здравый смысл, а также за добродушие.
В Петербурге - съежишься, в Москве - размякнешь.
И открыл ее не Гоголь, не Достоевский, а стремительный, осиянный, озаренный Пушкин.
«Мое!» - сказал Евгений грозно,
И шайка вся сокрылась вдруг...
Шарахнулись в сторону, попятились назад и мертвые души, и бесы.
Дон-Аминадо "Поезд на третьем пути"