"К чему дорога, если она не приводит к храму?" *
Ты знал, что я жну, где не сеял, и собираю, где не рассыпал (Мф. 25: 26).
- Смотри, смотри, Гигла идет!
- Где? А-а, вижу. Сегодня какой день?
- Воскресенье!
- Значит, опять этот старый пень в церковь тащится.
Такая вот перекличка через улицу произошла рано утром в деревне Дигоми между двумя соседками при появлении на дороге, еще далеко от их домов, высокого старика. Маро и Кето только что выгнали коров дежурному соседу для пастьбы и застряли у своих ворот немного поболтать. Были они как сестры-близнецы, обоим за 70, головы повязаны платками по брови, комплекции средней, с округлыми формами. Разница была в том, что у Маро передних зубов не было, а у Кето был полный комплект.
Март в этом году выдался ветреный, но в воздухе уже пахло весной. Во дворе у Кето розовел только что распустившийся миндаль, а у Маро зеленели почки на старом ткемали. Издалека шаг за шагом приближалась к ним местная знаменитость - Гигла. По хорошему, живи в деревне какой-нибудь писатель средней руки, запросто раскрутил из него героя романа в трех частях и отхватил бы приличные деньги. Но такового в деревне не наблюдалось, и Гигла так и остался никем не воспетый.
- У-у, бессовестный, и на старости лет совсем стыд потерял! А теперь верующим стал… - цедила сквозь оставшиеся зубы Кето. - Пфуй! Всю жизнь по бабам ходил. Сам, наверное, счет им потерял…
- Не говори! Помнишь, в армию как пошел, из Прибалтики Лайму привез. Белая такая была, как молоко моей Цаблы. Помнишь, Кето, какие светлые длинные волосы у нее были?
- Аба! Как не помнить. Еще мой Отар на нее заглядывался. Хорошо, что эта Лайма, как девочку родила, покрутилась туда-сюда и назад к себе укатила. Чего ей в деревне сидеть!..
- Гигла недолго по ней тосковал, здесь ни одну юбку не пропустил, - и Маро принялась загибать корявые пальцы. - Нино хромая - это раз, потом Луиза - два. Потом…
- Да, сколько их было, пока он эту свою бедную Тамару не привел. Мы еще спорили, насколько этого гуляки хватит. Только она двух мальчишек родила, он - кепку на голову и опять в Россию смылся. Есть такие мужики: на одном месте сидеть не могут.
Гигла тем временем уже подошел совсем близко к словесной перестрелке. Обе соседки оборвали разговор и повернулись к нему.
- Здравствуй, Гигла! Смотри какой молодец! Рано утром уже в церковь…
Гигла степенно кивнул им и прошел мимо.
- Не то что наши. Спят еще…
- Не говори. Мой вчера с келеха еле дошел. Если к вечеру встанет, хорошо.
Гигла на подходе к Маро и Кето уловил обрывки их слов в его адрес, хотел было сказать кое-что, но передумал. Во-первых, не с руки мужчине опускаться до оправданий перед женщинами, пусть и своими ровесницами, а во-вторых, все сказанное было правдой. Гигла никогда не был домоседом, и прожить с одной женщиной всю жизнь было для него за гранью возможного. Ведь на то и мужчина, чтоб экспериментировать.
Сколько было у него увлечений, сейчас, в 70 с лишним лет, и не вспомнить. Смешались в одно месиво лица, имена, адреса, как мучительный пестрый сон, после которого встаешь и тупо пытаешься вспомнить, что это было. И тянет опохмелиться, но, по закону подлости, рядом нет бутылки.
Гигла помнит, как проснулся утром 30 лет назад, глянул мельком на своих мальчишек (им тогда было что-то совсем мало: один, вроде, был грудной, а второй, кажется, уже бегал), надел кепку-аэродром, и стукнуло ему в голову поехать на базар в Дидубе. Поехал. Потом на вокзал рванул с каким-то мужиком. В итоге оказался в России. О жене и не вспомнил. Закрутило.
Потом так же на порыве вдруг решил вернуться в Грузию. Дело к старости. К своей земле тянет. Сентиментальность на сердце давит. И силы уже не те. За столько лет своим домом никогда и не жил, перекатывался от одной женщины к другой, благо их вокруг всегда было много. Те, кто поглупее, рожали от него, по умнее - выставляли его первыми.
Приехал в деревню, шел по этой вот дороге с чемоданчиком. Открыл ворота, перегнувшись через забор, как раньше, и постучал в знакомую дверь. Вышел парень выше него. Его старший, Дато. Сперва не узнал, потом на шею бросился. Все-таки кровь - великое дело: и любят ни за что, и прощают то, что другим не скинут.
Потом младший, Зура, выбежал. Та же реакция на отца:
- Наконец-то ты вернулся!
Потом Тамара на шум выглянула. Помнил Гигла ее молодой, с налитой от молока грудью, черные волосы до плеч. А теперь перед ним стояла старуха, чем-то отдаленно напоминавшая его мать, морщинистая, раздобревшая, с красными неухоженными руками.
- Зачем ты приехал? - спросила она. - Мне нужен был ты, когда я одна с детьми мучилась и разрывалась на двух работах. Уезжай!
Но тут вступились сыновья.
- Что бы ни было, это наш отец. Как выгнать его из своего дома?! Что люди скажут?!
- Да, ошибся человек. С кем не бывает.
- Для меня он никто! Он бросил меня и вас и даже не интересовался 20 лет, как мы живем! - кричала Тамара. - Это мой дом!
Гигла оторвался от воспоминаний и посмотрел назад. Две соседки все так же стояли у своих заборов и перекидывались словами. В тихом утреннем воздухе их было слышно дальше, чем они могли предположить. До Гиглы долетели обрывки диалога.
- И эта дура его приняла. Вот я б на ее месте…
- Э-э-э, повезло мужику с детьми. Всю жизнь жил, как хотел, и в старости в тепле и уюте доживать будет. Под счастливой звездой родился. Не каждому так бывает…
Тогда Гигла остался. Тамара, обиженная на детей, первое время с ним не разговаривала. Гигла не лез особо. Знал прекрасно, что женщины отходчивы, время всё сгладит и спишет. Да, плохо поступил. Но что теперь делать… Это и его дом тоже.
Время, и правда, сделало свое заживляющее дело. Как это жить под одной крышей и не общаться?! Так постепенно бывшие супруги сблизились и зажили по-старому, будто и не было этих выпавших 20 лет. Оба сына были уже женаты и работали. Внешне всё у них было хорошо и разумно. Тамара вырастила их хорошими людьми. Только у старшего, Дато, была проблема: единственный сын - аутист. Саба не говорит, в глаза не смотрит, и единственное занятие у него - крышки от кастрюль на полу крутить до бесконечности.
Смотрел Гигла на внука, смотрел… И так и этак его пытался приобщить к нашему миру. Но малыш по-прежнему глядел сквозь него и не говорил ни слова. Странные мысли стали посещать Гиглу на старости лет. Вся его беспутная жизнь предстала постепенно в ином, непривычном свете. Ведь Гигла совсем не ангел, и кто знает, что придется сказать там, где никакие отмазки не сработают. А вечность, она за порогом, и каждый день может быть последним.
Вспомнил о дочери Лаймы Нино, сделал невозможное - разыскал дочь в Каунасе и пригласил ее в деревню - с братьями познакомить. Тамара не была в восторге, но ее сыновья и тут свое провели.
- Люди мечтают иметь сестру, а у нас есть, и мы никогда ее не видели!
Вырывали друг у друга трубку, зазвали к себе в гости. Нино не стала вспоминать старое и приехала познакомиться. Оказалась, кстати, копией Дато, только в улучшенном варианте. Что и говорить, ей, никогда не бывшей в Грузии, историческая родина не просто понравилась - она восхитила и очаровала. Братья лезли из кожи вон показать кавказское гостеприимство. И им это удалось. Нино уезжала к себе с тройным перевесом багажа. Гигла прослезился в аэропорту. Все-таки как много он потерял, не растя своих детей, не видя, как они делают первые шаги, осваивают буквы и плачут от первой любви.
Эти вихреобразные мысли совершили какой-то внутренний переворот, и старый бабник, как его за глаза звали в деревне, неожиданно для себя дошел до недавно построенной в деревне церкви и захотел поговорить со священником о том, как можно помочь Сабе.
Говорили долго, о чем именно, Гигла дома не рассказывал, но заметили домашние за ним с того дня странную перемену. Стал он каждое воскресенье в церковь ходить и всю службу выстаивать. Во время постов требовал себе отдельную еду и к мясу не притрагивался.
Как-то только обмолвился:
- Может, хоть так помогу Сабе. Вы все работаете, а я хоть этим займусь…
И характером как-то потише стал, уже не матюкался, как прежде, от избытка эмоций. Потому и сейчас, проходя мимо старых сплетниц, не ответил им по привычке: дескать, за своим носом смотрите и коровами, больше толку будет, а прошел молча мимо, по своему маршруту.
Так, за мыслями, и до церкви дошел. Взялся за большую ручку тяжеленной двери и потянул на себя. И зашел в обволакивающий полумрак - причащаться.
* Из фильма «Покаяние».
Мария Сараджишвили, omiliya.org
- Смотри, смотри, Гигла идет!
- Где? А-а, вижу. Сегодня какой день?
- Воскресенье!
- Значит, опять этот старый пень в церковь тащится.
Такая вот перекличка через улицу произошла рано утром в деревне Дигоми между двумя соседками при появлении на дороге, еще далеко от их домов, высокого старика. Маро и Кето только что выгнали коров дежурному соседу для пастьбы и застряли у своих ворот немного поболтать. Были они как сестры-близнецы, обоим за 70, головы повязаны платками по брови, комплекции средней, с округлыми формами. Разница была в том, что у Маро передних зубов не было, а у Кето был полный комплект.
Март в этом году выдался ветреный, но в воздухе уже пахло весной. Во дворе у Кето розовел только что распустившийся миндаль, а у Маро зеленели почки на старом ткемали. Издалека шаг за шагом приближалась к ним местная знаменитость - Гигла. По хорошему, живи в деревне какой-нибудь писатель средней руки, запросто раскрутил из него героя романа в трех частях и отхватил бы приличные деньги. Но такового в деревне не наблюдалось, и Гигла так и остался никем не воспетый.
- У-у, бессовестный, и на старости лет совсем стыд потерял! А теперь верующим стал… - цедила сквозь оставшиеся зубы Кето. - Пфуй! Всю жизнь по бабам ходил. Сам, наверное, счет им потерял…
- Не говори! Помнишь, в армию как пошел, из Прибалтики Лайму привез. Белая такая была, как молоко моей Цаблы. Помнишь, Кето, какие светлые длинные волосы у нее были?
- Аба! Как не помнить. Еще мой Отар на нее заглядывался. Хорошо, что эта Лайма, как девочку родила, покрутилась туда-сюда и назад к себе укатила. Чего ей в деревне сидеть!..
- Гигла недолго по ней тосковал, здесь ни одну юбку не пропустил, - и Маро принялась загибать корявые пальцы. - Нино хромая - это раз, потом Луиза - два. Потом…
- Да, сколько их было, пока он эту свою бедную Тамару не привел. Мы еще спорили, насколько этого гуляки хватит. Только она двух мальчишек родила, он - кепку на голову и опять в Россию смылся. Есть такие мужики: на одном месте сидеть не могут.
Гигла тем временем уже подошел совсем близко к словесной перестрелке. Обе соседки оборвали разговор и повернулись к нему.
- Здравствуй, Гигла! Смотри какой молодец! Рано утром уже в церковь…
Гигла степенно кивнул им и прошел мимо.
- Не то что наши. Спят еще…
- Не говори. Мой вчера с келеха еле дошел. Если к вечеру встанет, хорошо.
Гигла на подходе к Маро и Кето уловил обрывки их слов в его адрес, хотел было сказать кое-что, но передумал. Во-первых, не с руки мужчине опускаться до оправданий перед женщинами, пусть и своими ровесницами, а во-вторых, все сказанное было правдой. Гигла никогда не был домоседом, и прожить с одной женщиной всю жизнь было для него за гранью возможного. Ведь на то и мужчина, чтоб экспериментировать.
Сколько было у него увлечений, сейчас, в 70 с лишним лет, и не вспомнить. Смешались в одно месиво лица, имена, адреса, как мучительный пестрый сон, после которого встаешь и тупо пытаешься вспомнить, что это было. И тянет опохмелиться, но, по закону подлости, рядом нет бутылки.
Гигла помнит, как проснулся утром 30 лет назад, глянул мельком на своих мальчишек (им тогда было что-то совсем мало: один, вроде, был грудной, а второй, кажется, уже бегал), надел кепку-аэродром, и стукнуло ему в голову поехать на базар в Дидубе. Поехал. Потом на вокзал рванул с каким-то мужиком. В итоге оказался в России. О жене и не вспомнил. Закрутило.
Потом так же на порыве вдруг решил вернуться в Грузию. Дело к старости. К своей земле тянет. Сентиментальность на сердце давит. И силы уже не те. За столько лет своим домом никогда и не жил, перекатывался от одной женщины к другой, благо их вокруг всегда было много. Те, кто поглупее, рожали от него, по умнее - выставляли его первыми.
Приехал в деревню, шел по этой вот дороге с чемоданчиком. Открыл ворота, перегнувшись через забор, как раньше, и постучал в знакомую дверь. Вышел парень выше него. Его старший, Дато. Сперва не узнал, потом на шею бросился. Все-таки кровь - великое дело: и любят ни за что, и прощают то, что другим не скинут.
Потом младший, Зура, выбежал. Та же реакция на отца:
- Наконец-то ты вернулся!
Потом Тамара на шум выглянула. Помнил Гигла ее молодой, с налитой от молока грудью, черные волосы до плеч. А теперь перед ним стояла старуха, чем-то отдаленно напоминавшая его мать, морщинистая, раздобревшая, с красными неухоженными руками.
- Зачем ты приехал? - спросила она. - Мне нужен был ты, когда я одна с детьми мучилась и разрывалась на двух работах. Уезжай!
Но тут вступились сыновья.
- Что бы ни было, это наш отец. Как выгнать его из своего дома?! Что люди скажут?!
- Да, ошибся человек. С кем не бывает.
- Для меня он никто! Он бросил меня и вас и даже не интересовался 20 лет, как мы живем! - кричала Тамара. - Это мой дом!
Гигла оторвался от воспоминаний и посмотрел назад. Две соседки все так же стояли у своих заборов и перекидывались словами. В тихом утреннем воздухе их было слышно дальше, чем они могли предположить. До Гиглы долетели обрывки диалога.
- И эта дура его приняла. Вот я б на ее месте…
- Э-э-э, повезло мужику с детьми. Всю жизнь жил, как хотел, и в старости в тепле и уюте доживать будет. Под счастливой звездой родился. Не каждому так бывает…
Тогда Гигла остался. Тамара, обиженная на детей, первое время с ним не разговаривала. Гигла не лез особо. Знал прекрасно, что женщины отходчивы, время всё сгладит и спишет. Да, плохо поступил. Но что теперь делать… Это и его дом тоже.
Время, и правда, сделало свое заживляющее дело. Как это жить под одной крышей и не общаться?! Так постепенно бывшие супруги сблизились и зажили по-старому, будто и не было этих выпавших 20 лет. Оба сына были уже женаты и работали. Внешне всё у них было хорошо и разумно. Тамара вырастила их хорошими людьми. Только у старшего, Дато, была проблема: единственный сын - аутист. Саба не говорит, в глаза не смотрит, и единственное занятие у него - крышки от кастрюль на полу крутить до бесконечности.
Смотрел Гигла на внука, смотрел… И так и этак его пытался приобщить к нашему миру. Но малыш по-прежнему глядел сквозь него и не говорил ни слова. Странные мысли стали посещать Гиглу на старости лет. Вся его беспутная жизнь предстала постепенно в ином, непривычном свете. Ведь Гигла совсем не ангел, и кто знает, что придется сказать там, где никакие отмазки не сработают. А вечность, она за порогом, и каждый день может быть последним.
Вспомнил о дочери Лаймы Нино, сделал невозможное - разыскал дочь в Каунасе и пригласил ее в деревню - с братьями познакомить. Тамара не была в восторге, но ее сыновья и тут свое провели.
- Люди мечтают иметь сестру, а у нас есть, и мы никогда ее не видели!
Вырывали друг у друга трубку, зазвали к себе в гости. Нино не стала вспоминать старое и приехала познакомиться. Оказалась, кстати, копией Дато, только в улучшенном варианте. Что и говорить, ей, никогда не бывшей в Грузии, историческая родина не просто понравилась - она восхитила и очаровала. Братья лезли из кожи вон показать кавказское гостеприимство. И им это удалось. Нино уезжала к себе с тройным перевесом багажа. Гигла прослезился в аэропорту. Все-таки как много он потерял, не растя своих детей, не видя, как они делают первые шаги, осваивают буквы и плачут от первой любви.
Эти вихреобразные мысли совершили какой-то внутренний переворот, и старый бабник, как его за глаза звали в деревне, неожиданно для себя дошел до недавно построенной в деревне церкви и захотел поговорить со священником о том, как можно помочь Сабе.
Говорили долго, о чем именно, Гигла дома не рассказывал, но заметили домашние за ним с того дня странную перемену. Стал он каждое воскресенье в церковь ходить и всю службу выстаивать. Во время постов требовал себе отдельную еду и к мясу не притрагивался.
Как-то только обмолвился:
- Может, хоть так помогу Сабе. Вы все работаете, а я хоть этим займусь…
И характером как-то потише стал, уже не матюкался, как прежде, от избытка эмоций. Потому и сейчас, проходя мимо старых сплетниц, не ответил им по привычке: дескать, за своим носом смотрите и коровами, больше толку будет, а прошел молча мимо, по своему маршруту.
Так, за мыслями, и до церкви дошел. Взялся за большую ручку тяжеленной двери и потянул на себя. И зашел в обволакивающий полумрак - причащаться.
* Из фильма «Покаяние».
Мария Сараджишвили, omiliya.org