Как Александр Генис и Пётр Вайль переписали шестидесятые годы на манер семидесятых
Эпоха 1960-х в книге ограничивалась семью годами: она началась в 1961 году XXII съездом
Коммунистической партии, принявшим программу построения коммунизма, и закончилась оккупацией
советскими войсками Чехословакии в 1968 году. Изображение: commons.wikimedia.org, 1999 год
alexander-pavl продолжает рассказ о советской культуре едкой рецензией на книгу Александра Гениса и Петра Вайля «60-е: Мир советского человека». «Шестидесятые, описанные Вайлем и Генисом, приобретают довольно странный вид. Никакой динамики, развития или трансформации нет, есть только мельтешение мелких инфантильных человечков…» Рассуждение о шестидесятых опять слегка отодвигается, потому что стоит добавить ещё одну интермедию. В комментариях к предыдущей части мне напомнили о книге Вайля и Гениса «60-е». Я помнил её смутно и впечатление напомнившего о книге не совпало с моими воспоминаниями. Я достал с полки томик издания НЛО за 2001 год, заглянул в «60-е» и страшно удивился. Книжка оказалась не так простодушно нелепой, как мне помнилось. Выстроен текст Вайля и Гениса хитро да не без выверта, с умычливой задумкой, как сказал бы Лауреат Государственной Премии Российской Федерации за Выдающиеся Достижения в Области Гуманитарной Деятельности.
Писались «60-е» в середине 80-х, авторы именуют себя «очень поздними шестидесятниками», чтобы не произносить слово «семидесятники», и делают реверанс на ступеньках, на первых же страницах предупреждая читателя о своей необъективности. Затем в предисловии следуют традиционные благодарности всем, кто не мешал работать над книгой, и особо выделяется некто Борис Парамонов. Сейчас его, наверно, не помнят, это был такой конферансье с Радио Свобода, с апломбом вещавший о вещах, о которых понятия не имел ни малейшего. Парамонов, по словам Вайля и Гениса, книжку прочитал, сделал массу замечаний и поделился своими идеями, тут же внесёнными благодарными соавторами в книгу. Эти вкрапления довольно хорошо заметны на общем фоне.
Вайль и Генис предлагают посмотреть на шестидесятые как на «целостный концепт», в этом сказывается их изначально семидесятническая установка, убеждённость в том, что «время не движется». Есть, конечно, некие разграничительные точки - 1917, 1945, 1953, 1968, после которых «всё меняется» как по волшебству, но в принципе динамика шестидесятых их не интересует, они порываются описать шестидесятые именно как статику, как застывший студень советских семидесятых годов. А для этой операции им приходится отрезать от эпохи «шестидесятых» пятидесятые годы, сделать вид, что период с 1956 по 1961 не имеют значения, а заодно ограничивают «шестидесятые» 1968 годом, после которого (см.выше) всё вдруг стало по другому. Такая наигранно наивная подстасовка фактов должа скрыть важный момент, о котором я уже говорил: все громкие дебюты 60-х годов на самом деле состоялись в конце 50-х, в основном в 1959 году, само десятилетие было не более чем постепенным затуханием вспышки социокультурной динамики, спровоцированной совершенно конкретными действиями советского государства.
В результате шестидесятые, описанные Вайлем и Генисом, приобретают довольно странный вид. Никакой динамики, развития или трансорфмации нет, есть только мельтешение мелких инфантильных человечков, которых авторы со снисходительной улыбкой наблюдают с высоты опыта семидесятых. Их многое раздражает. Например - смех. «Смех без причины - признак дурачины» - ворчливо замечают Вайль и Генис. Им не нравится, что в начале шестидесятых люди смеются от избытка энергии от радостного ощущения своей молодости. Их злит, что кто-то может хохотать, тогда как они привыкли хихикать в кулачок.
Чтобы довершить фальсификацию, авторы убирают из шестидесятых... Брежнева Леонида Ильича. Его попросту нет в довольно толстом томике - вообще нет. Имя Генерального Секретаря ЦК КПСС, фактического диктатора огромной страны на протяжении большей части шестидесятых годов, появляется единожды в самом конце книги: авторы с одобрением цитируют его фразу «Вы рассчитываете на коммунистическое движение Западной Европы, но оно уже пятьдесят лет, как никого не волнует», извлечённую из некой монографии 1983 года, плюс в той же заключительной главе два раза встречается словосочетание «брежневская формула». И это - всё. При том, что Хрущову посвящена центральная глава книги (этой чести также удостоен Солженицын, плюс очень часто упоминаетя Иосиф Бродский), получается, что советские танки на пражские улицы 1968 года послал никто иной, как дорогой Никита Сергеевич.
Кроме этого интересного умолчания, в книге Вайля и Генина присутствует и прямое враньё, иногда их личное, иногда внедрённое по просьбе Бориса Парамонова. Так, например, Владимир Высоцкий стал «главным русским националистом шестидесятых годов». Мол, в начале шестидесятых главным русским националистом был Солоухин, а в конце - Высоцкий. Никакого обоснования этой точки зрения не приводится, это просто утверждение. Заодно авторы не преминули вытереть ноги об братьев Стругацких, навязав повести «Трудно быть богом» идеологию Бремени Белого Человека, что буквально противоречит сюжету повести, но необходимо для концепции «шестидесятых», продвигаемой Вайлем, Генисом и Парамоновым.
Можно спросить - а что вообще двигало авторами, взявшимися в середине восьмидесятых переписать шестидесятые годы на манер семидесятых? За что они вообще решили отомстить той эпохе? Ответ на этот вопрос ошарашивающе прост: Борис Парамонов, оказывается, был сыном крупных советских номенклатурщиков, вылетевших из элитной обоймы после смерти Сталина (обычно утверждается, что они были репрессированы по «Ленинградскому делу» попытки создания Русской Коммунистической Партии, но даты не сопадают с фактическим ходом «дела»), и его ненависть к шестидесятым - ненависть «рыцаря, лишённого наследства». По правилам семидесятых годов Борис Парамонов, как «свой человечек», должен был войти в советскую элиту, но именно тогда, когда ему полагалось светло и радостно пошашать вверх по широкой карьерной лестнице, все места оказались заняты безродными «шестидесятниками», протиснувшимися в верха за счёт своего таланта, а не благодаря происхождению. Парамонову пришлось ждать начала семидесятых, чтобы, наконец, протиснуться на место, соответствующее его амбициям. Эта травма наложила отпечаток на всю дальнейшую жизнь видного советолога. Вайль и Генис о своём происхождении предусмотрительно умалчивают, что тоже достаточно интересно характеризует этих памфлетистов.