Блогосфера как энциклопедия жизни
Впервые в истории использовать скобку в качестве улыбки догадался писатель
Владимир Набоков (1899-1977), рассказавший об этом в интервью журналу
The New York Times в 1969 году. Изображение: Mike Licht, 2012 год
«Если бы „Живой Журнал“ существовал во времена Толстого, то вполне возможно, светоч русской гуманистической прозы до сей поры душил бы школоту свежими сочинениями», - считает aleshakuleshov. О том, где удобнее всего изучать человеческие характеры, следить за судьбами в режиме онлайн и черпать вдохновение. Как говорил Лев Толстой - мастерство писателя заключено в умении наблюдать за жизнью: отбирать разрозненные на грубый взгляд мотивы и низводить к общему знаменателю. А если и не говорил, то наверняка так думал. Как бы там ни было, если бы Живой Журнал существовал во времена Толстого, то вполне возможно светоч русской гуманистической прозы до сей поры душил бы школоту свежими сочинениями. Ибо не ходил бы в народ босоногим, обернувшись одной бородой, наблюдать за жизнью, а сидел бы в ЖЖ (который по первому клику предъявил бы светочу такой калейдоскоп типажей и характеров - насыщенных, объемных и живых, вплоть до аромата кожи в интимных местах), не вынимая задницы из кресла. Ибо ЖЖ - это и есть сама жизнь, да что там, в самом деле, нам ли быть ханжами - он гораздо реальнее жизни! Где в погоне за интересностью, его адепты делятся самым сокровенным и, того не замечая, раскрываются так, как не откроются в реале хоть проживи бок о бок сорок лет. Как жаба-голиаф в анатомичке.
И в этом ключе становится невероятно интересным в матером дневнике читать с Начала - с чего, так сказать, зарождалась легенда. Когда человек был чист и невинен как младенец, полон надежд и иллюзий, которые пронес в этот мир сквозь родовую травму, и дальше проследить динамику его трансформации во времени: шаг за шагом, день за днём, как заявленные интересы превращаются в тыкву (или же напротив - в настоящую манию) под давлением растущего читательского пула - подобно тому, как меняются линии на левой ладони, отражая внутреннюю сущность человека, его мысли, чувства и душевные метания, относительно таких же на правой, хранящей до самого одра архитектуру заложенного потенциала.
А внешний мир, меж тем, постепенно превращается в понятие иллюзорное. Выхолащивается в некий полигон для восприятия фактов и фиксации вдохновения на пост, вокруг которого потом и разворачивается полноценная жизнь. Совершенствуются инструменты этой самой фиксации картинок внешней жизни, скорость доставки сцен потребителю. Успеть донести первым, не расплескав оттенков, утолить сенсорный голод - становится императивом существования. Иногда в ущерб качеству, но это тот сопутствующий ущерб, которым можно пренебречь: живое биение жизни против художественного мусора, налипшего в пустопорожних измышлениях. Человек человеку - хроникер его существования, те самые глаза и уши, которые и создал Господь в День шестой от сотворения мира, дабы увидеть ими что это хорошо. Вот это всё. От косплеев, где экзоскелетом служит виртуальная оболочка до полноценных мистерий с полным погружением в выбранный образ.
И любой начинающий хикки, который прежде, под давлением среды, ухикикоморивался до полного обрыва социальных контактов, теперь имеет возможность жить полноценной в эмоциональном плане жизнью, не нарушая кодекса отщепенца. Ибо - в реалиях нового мира - если монада не идет в социум, то сам социум пришел к монаде и постучался в олеофобное стекло её планшета. Со обратной стороны, само собой. Со всеми своими свистелками.
И подвести всему итог хочется словами Достоевского Ф. М. из «Братьев Карамазовых» (порядок слов его, в смысле):
У живописца Крамского есть одна замечательная картина под названием «Созерцатель»: изображена пустая комната, и в ней, в видавшем виды кресле, в маечке с линялыми принтами и потертых джинсах сидит один-одинешенек, в глубочайшем уединении, с планшетом в тонких пальцах парнишка неясного возраста, сидит и как бы задумался, но он не думает, а что-то созерцает. Если б его толкнуть, он вздрогнул бы и посмотрел на вас, точно проснувшись, но ничего не понимая. Правда, сейчас бы и очнулся, а спросили бы его, о чем он это сидел и думал, то наверно бы ничего не припомнил, но зато наверно бы затаил в себе то впечатление, под которым находился во время своего созерцания. Впечатления же эти ему дороги, и он наверно их копит, неприметно и даже не сознавая, -для чего и зачем, конечно, тоже не знает: может, переживает сладостные минуты душевного соития с неожиданно увлекшей его воображение разведенкой, а может - сопереживает поравалитику, застрявшему между мирами - воображаемым и реальным, а вдруг и, накопив впечатлений за многие годы, бросит всё и уйдет в глубокий дзен, скитаться и спасаться, или завербуется волонтером в белые ленты, а может быть, случится и то, и другое вместе. Созерцателей в народе довольно.