Деревня - как беспредельный мир со множеством входов и выходов в разные запредельности
Автор фотографии: Сергей Михайлович Прокудин-Горский (1863-1944)
Источник: Библиотека Конгресса - национальная библиотека США
«В деревне невозможно встретиться с детством, потому что именно там оно и живёт», - говорит christa-eselin. Рассказ о заборе, где до сих пор пахнет мёдом и мотоциклом, пальцах в ягодном соке, про сакральное варенье из крыжовника, которого никто никогда не пробовал… Про деревню детства. В деревне невозможно встретиться с детством, потому что именно там оно и живёт.
Проходишь по берегу мимо забора, где до сих пор пахнет мёдом и мотоциклом, и видишь, как далеко впереди деловито колышется трава. Кто-то идёт тебе навстречу по той же тропинке, что и ты. С криво заплетённой косой, в кружевном сарафанчике поверх суровых залатанных рейтуз, бабушка не доглядела, мама не приехала, значит, так тому и быть. Очки в отпечатках пальцев, пальцы в ягодном соке, в волосах солнце и труха, что в душе - не помню, не помню, не моё это дело - лезть в чужую душу! ... И срочно сворачиваешь с тропы, пока она тебя не увидела. Встречаться нельзя. Это против правил.
Я знаю, почему брат снёс печку в старой избе. Чтобы не было соблазна отдёрнуть занавеску в цветочек и увидеть ИХ, щекастых хомяков, сидящих на тёплых кирпичах и шёпотом рассказывающих друг другу анекдоты про Брежнева. От шёпота щекам тепло и щекотно, и кажется, что слушаешь ими, а не ушами, и ногам щекотно - ужас, как затекли, - и Брежнев проходит тенью по занавеске и беззлобно грозит пальцем.
Деревня - беспредельный мир со множеством входов и выходов в разные запредельности. Дом деда Лёни, снаружи чёрная изба, внутри - чёрный космос, искривления по всем направлениям, звёзды в потолке, чёрные дыры в полу, мириады дверей и пространств, коридор уходит за границы галактики и на возвращается обратно.... Не забыть о том, КАК он был велик; не понять того, КАК это умещалось под этой крышей и в этой голове.... Прабабка Пелагея, чёрное, как у иконы, лицо, НЕ жалела, НЕ ласкала, НЕ нянчилась, по траве не ходи - трава для козы, крыжовник не рви - крыжовник для варенья.... И восторг именно перед этой неласковостью и таинственностью, и перед волшебной козой, которую никто никогда не видел, и перед сакральным вареньем, которого никто никогда не пробовал... Мир сказочных запретов, с кондачка превращающих его в миф. И дореволюционные щи, которые она варила тут же, на дореволюционной керосинке. Таких вкусных по ЭТУ сторону мифа быть не может, в этом я убеждена по сей день. Равно как и таких лепёшек - угольно-чёрных снаружи, медово-жёлтых внутри, невыносимо-дымных на изломе и пахнущих так, что я всё равно не буду это вспоминать, потому что если вспомню, то разорвётся сердце.
***
И сегодня, уже в здешней реальности знакомый интеллигент лет шести говорит, глядя в небо: «гром раскатывает!» Про Илью-Пророка, само собой, отродясь не слыхал.
- А что раскатывает-то? Губу? Горох?
- Неее. Машину. То есть, на машине.
- А, может, на трамвае?
- Ну, пусть, - неожиданно легко соглашается он.
... Электрический трамвай, запряжённый дикими молниями. Сам сидит на козлах, в высокой кучерской шапке, в хитоне с номерной бляхой, борода трещит, искрит и встаёт дыбом. Молнии рвут небо в клочья, а он только похохатывает и понукает: «Шевелись, мёртвые!»
- Шевелись, мёртвые..., - повторяет Интеллигент-старший, папа Интеллигента-младшего. - Какая мощная картина Апокалипсиса!
- Я не то имела в виду! - запоздало пугаюсь я.
