«Как Толстой и Достоевский больше писать нельзя»: Александр Снегирёв ответил на вопросы «Журнала ЖЖ»
Изображение из личного архива Александра Снегирёва
Обладателем «Русского Букера» в 2015 году стал SNEGIREV. Премию он получил за роман «Вера», о женщине в поисках любви. Одни называют книгу «профессиональной страшилкой», другие - новой «Госпожой Бовари». Тем временем совсем недавно у Снегирёва вышел новый сборник рассказов «Как же её звали», а в это воскресенье в рамках «Артдокфеста» состоится премьера документальной картины Ольги Столповской «Год литературы», в котором Снегирёв - один из главных персонажей. Как ощущения после «Букера»?
Чувствую себя альпинистом, который лез в гору и неожиданно для самого себя достиг вершины, хотя думал, что еще лезть и лезть. Сижу на плато, перевожу дух, смотрю по сторонам и вижу, что повсюду вокруг торчат такие же вершины. Никакой собственной важности я не чувствую и, надеюсь, не буду чувствовать никогда.
Как считаешь, работа над «Верой» помогла тебе лучше понять женскую психологию, и как относишься к критикам, которые пишут, что у тебя получился скорее карикатурный портрет русской женщины.
Основное последствие моих занятий литературой - я стал лучше понимать других людей. Не только женщин, а вообще всех. По крайней мере мне так кажется. По моим ранним рассказам видно, сколь мало я понимал людей раньше, а теперь стал понимать лучше. Занимаясь литературой, я стал понимать чужие эмоции. Можно сидеть в скорлупе, а можно впускать в себя чужую радость и чужую боль. В этом есть подлинное удовольствие от литературы. А карикатурной мою героиню считают те, кто боится ярких цветов, им всё серое и сглаженное подавай.
Недавно вышла книга «Как же её звали». Что объединяет тексты в этом сборнике?
Это рассказы, написанные параллельно с «Верой» за последние три года. Пожалуй, их объединяет чувство печали и утраты. Притом там есть вещи и, как мне кажется, смешные, но вся книжка пронизана печалью, есть в ней даже откровенные драматичные истории. Это связано во многом с тем, что со мной происходили в тот период непростые вещи. А ещё их объединяет сюжетность. Я как читатель часто сталкиваюсь с рассказами без чётких очертаний, а в этом сборнике все рассказы имеют начало, середину и конец.
Важная составляющая твоего творчества - это посты в фейсбуке, к которым, мне кажется, ты относишься как к полноценным литературным текстам. Расскажи об этом.
Я веду блог активно пять лет, и за это время стал кое-что понимать об устройстве короткого текста. Многие говорят, что соцсети - зло, что они утомляют, отвлекают, всё это так, но это как с любой стихией. Можно с помощью лекарств болезнь победить, а можно с собой покончить. Меня формат поста многому научил - что в тексте работает, что не работает. Даже если я анонсирую, например, встречу с читателями в книжном, я делаю это в форме короткого рассказа. Для меня посты - это самостоятельный жанр. Может, соберу когда-нибудь из них книжку.
Ощущаешь эту наступающую «новую серьёзность» в литературе, о которой много разговоров в последнее время?
Важно не путать серьёзность с ханжеством, с тяжеловесностью. Вот ходят люди с кислыми минами и говорят, что они важные и серьёзные, а на самом деле просто унылые. А уныние, между прочим, один из смертных грехов.
А время сейчас не столько серьёзное, сколько драматичное. И эта драматичность является предвестником большого стиля.
Что ты подразумеваешь под большим стилем? В одном из интервью ты говорил, что так, как писали Толстой и Достоевский, больше писать нельзя, что их тексты избыточны. Новый большой стиль - это минимализм?
Да, так, как Толстой и Достоевский, писать нельзя. Это как сейчас поехать на войну с пулемётом Максима. Это не значит, что пулемёт плох, просто время другое и требования к оружию другие. Так и с литературой - другое время требует других форм. Хотя, стоит оговориться, без избыточных местами романов Толстого и Достоевского я не могу, так они прекрасны. Просто всему своё время и место. Важно ещё различать графоманскую избыточность и избыточность гения.
А новый большой стиль - в концентрации, а не в минимализме. Минимализм - это отсутствие деталей, лаконичность, а я говорю о наличии детализации и проработки, но в концентрированном виде. Наш ум ускорился, у нас огромный багаж благодаря тем же Толстому и Достоевскому. Они-то писали, не имея таких предшественников. Например, ты открываешь рот, а я уже знаю, что ты спросишь, я рот открываю, ты уже знаешь, что я отвечу, а я все ещё говорю. Говорить ёмко и без излишеств трудно, но писать можно. По крайней мере, пытаться.
Недавно была годовщина «болотных митингов». Знаю, что ты тоже в них участвовал, что думаешь об этой истории по прошествии четырёх лет?
Я был на двух митингах. По моим наблюдениями там кипели страсти, на лицах людей было столько эмоций. Все были воодушевлены новизной, была веселая атмосфера, приперченная чувством игрушечной опасности. Свои чувства и наблюдения я использовал в работе над «Верой». Ведь она знакомится с двумя своими женихами именно на митинге.
Может ли уживаться в писателе работа над художественными текстами и политика?
Писателю, как и любому человеку, главное не обманывать самого себя. Если ты чувствуешь, что тебе интересна политика, если ты в это веришь, то не важны ни позиция, ни чужое мнение. Если ты хочешь совмещать внутреннюю правду с внешним притворством, то есть риск провала. Обмануть литературу невозможно - это может сработать только на коротком промежутке времени. История не знает прецедентов, чтобы писатель активно занимался политикой и был при этом реально большим художником. Я, по крайней мере, таких имён не знаю. И я понимаю, почему: писатель так или иначе должен уподобляться ангелу, находиться над ситуацией, а когда ты активно принимаешь ту или другую сторону, ты перестаешь видеть мир объективно.
Ты работаешь заместителем главного редактора в «Дружбе народов». Какое положение у толстых литературных журналов сейчас?
Мы находимся в стадии перехода из одной реальности в другую. Привычные схемы разрушаются, а новые не выработаны. К тому же происходят перебои с финансированием. Фонд «Русский мир» дает помещение журналу «Дружба народов», где я работаю заместителем главреда, другие фонды финансирует отдельные номера, сейчас мы ищем какие-то крохи, ищем инвесторов, один из приоритетов сейчас - сделать сайт. И делать его интересно. Потому что аудитория медленно, но верно отказывается от бумаги. При этом, поскольку старшее поколение отказывается медленнее, толстые журналы переживут условную «Афишу».
А вообще мы в литературных журналах, да всё наше литературное сообщество, находимся в состоянии Колумбовского плавания - мы знаем, что впереди нас ждет земля, но где она, не знаем, и не знаем, доплывём ли. Всё, что мы делаем, - надуваем паруса и стараемся не утонуть.
С каждым годом крепнет ощущение, что современная литература как минимум находится на периферии общественного внимания, или, называя вещи своими именами, вообще никому не нужна. Тебя это беспокоит?
Всех писателей это так или иначе беспокоит. Я в этом проблемы не вижу. Если ты начинаешь системно работать и делать что-то интересное, ты так или иначе начинаешь привлекать внимание. Я десять лет пишу, и вот меня стали замечать. Другой вопрос, что хочется быть знаменитым как артисты, но хорошо, что этого нет. Это смиряет, не дает лишних искушений. Как можно писать, если тебя всё время узнают, когда женщины постоянно вешаются на тебя? Это очень утомительно. Ты перестаешь быть писателем, а становишься игрушкой в руках других, становишься заложником собственных слабостей. А к литературе все равно уважение присутствует. Читать не читают, но уважают. 100-200 тысяч читателей в стране есть и слава богу.
Фильм «Год литературы» о вас с женой попал в конкурс главного российского фестиваля документального кино «Артдокфест». Что это за фильм?
Моя жена Ольга Столповская впервые сняла документальный фильм. Далеко не ходила - запечатлела нашу семью, и в это воскресенье мы представим его в «Горизонте», в рамках фестиваля документального кино «Артдокфест». Фильм участвует в конкурсе. Фильм так и называется «Год литературы».
За последнее время с нашей семьёй много событий произошло - хотели снести наш дом и на его месте провести дорогу. К тому же мы с женой находимся в процессе усыновления ребёнка - и в какой-то момент были очень близки к этому моменту, но девочку, которую мы нашли, отдали другим. Короче, было о чём фильм снимать.
В 2010 году журнал «Собака» признал тебя «секс-символом от литературы». Кажется, никаких альтернативных списков сексуальности не составлялось, поэтому получается, что это звание до сих пор принадлежит тебе. Легко ли живётся с таким бременем?
Как мне с этим бременем? Очень хорошо живётся. Смотрю на свои фотографии, вижу, как летит время, и как я постарел. Любопытно всё это ощущать. Недавно мой приятель писатель Игорь Савельев поместил фотографию из журнала «Собака. ру», который и присвоил мне этот титул, и эта фотография как раз демонстрируют степень моей сексуальности. Смотрю на эту фотографию и думаю: «Вот, были времена». Вообще, я очень рад, что мне предложили эту безбашенную фотосессию, и что я на неё согласился. Она взбудоражила литературный мир. До сих пор, думаю, многих потряхивает.
Вообще, в литературе много красивых. Не так много, как хотелось бы, но вот, Алиса Ганиева, например, Анна Козлова, на Шаргунова девушки заглядываются.
Одно тревожит - подрастает молодое поколение, и многие, подозреваю, мечтают сбросить меня с парохода сексуальности. Но мы ещё посмотрим, кто кого. В крайнем случае, я умею плавать.
Текст: Антон Секисов