все совпадения и сходства с реальными персонажами являются случайными и не несут смысловой нагрузки
Все это, милая, дышу, живу, хожу по маленьким кривляющимся улицам, я делаю только для тебя, с тех пор как мы знакомы. Помнишь, мы говорили про «жизнь это кино», так вот, ты - моя камера. Это признание. Многого стоит, знаешь ли.
Онтология птичьности.
В каждой из нас живет и умирает птица.
В сутках есть 25-й час
Когда мы засыпаем и к нам приходит тьма
Это единственный час, когда ты можешь увидеть ее внутри себя.
Никто не верил, что Ласточка выживет. Даже сама Дюймовочка не очень-то верила в это, я бы даже сказала, ее это не слишком интересовало поначалу. Она помогала, потому что так была устроена, Дюймовочка была доброй. Быть добрым это как быть хромым. Хочешь ты или нет, избавиться от хромоты - не в твоих силах. И добрая Дюймовочка наведывалась к Ласточке. Вероятно чуя в ней родственную душу, Ласточка тоже не могла ничему сопротивляться, она лежала в темной сырой пещерке и ничего не говорила. Оттого что у нее не было сил может быть. А может ласточкина душа бродила в нижнем из миров и искала свои кем-то разделенные части души. Дюймовочка шаманом не была, она только зажигала лучину, остро пахнущую керосином и спускалась в полном одиночестве по коридорам кишащем мокрицами к неподвижному телу, непохожему на ее тело. Этот запах въедался в ноздри Ласточки, отравляя и без того безрадостное темное путешествие в глубины себя.
Но она ничего не могла сказать, ни пожаловаться, ни поблагодарить, ни шепнуть Дюймовочке, чтобы та не бросала ее, что она тут, она жива и все слышит, чувствует, что ее сердце, в несколько раз больше сердца Дюймовочки бьется сейчас хоть и намного тише, но все же оно бьется, с тем настойчивым ритмом, который присущ всему живому, обгоняющему смерть и забвение. Дюймовочка накрывала Ласточку травинками и обкладывала мхом. Я думаю, ей было страшно, неизвестно что хуже, если эта молчаливая глыба так никогда и не зашевелится или вдруг встрепенется и заклюет Дюймовочку насмерть, потому что запах керосина свел ее с ума. Кто знает, может злой дух подсунул бы ей в нижнем мире кусочек души, отравленный безумием или пропитанный ненавистью и страхом. Впрочем, выбора-то у нее как раз не было. Добрая Дюймовока страдала одним из страшнейших пороков, безволием. Судьба вырывала ее из лап жаб, жука и мышей, но крот взялся за нее всерьез. Он готов был все решить за нее. И маленькая Дюймовочка сдалась, так и не начав борьбы, так и не подняв ни разу свои острые худенькие плечи навстречу чужой воле, основательной, хозяйственной. О том, что без солнца Дюймовочке жить не больше нескольких месяцев, а потом чахотка сведет ее в могилу из которой больше не выбраться, ей не хотелось думать, втайне она на это рассчитывала. В конце концов, ее создали, чтобы кататься в маленькой лодочке из лепестка розы по водице налитой в фарфоровое блюдце и гладить снова и снова свои белокурые локоны. Она не была готова облачаться в костюмы из кожи, хватать палки и давать сдачи похотливым жукам. И во всем этом Дюймовочка нерадостно признавалась себе, просиживая ночи или дни, в пещере не все ли равно, на холодной земле возле своего молчаливого полумертвого существа из другого мира. Мира, о котором Дюймовочке ничего не было известно, и не представлялось возможным узнать, а потому можно было придумать. И Дюймовочка придумывала. Будь у нее кисточки из кротовьей шерсти и листочек бересты, мы бы возможно узнали о чем доподлинно мечтала в своем добровольном заточении Дюймовочка, но у нее и на это не хватило сил. Половину их она отдавала Ласточке, ни на что не надеясь, ведь та была огромной, и сил Дюймовочки могло бы хватить разве чтобы заставить одну только камеру птичьего шумного сердца, биться чуть быстрее. На самом деле Ласточке нужно было тепло, она как и Дюймовочка была вовсе не приспособлена для суровой зимы, ее перья служили для того чтобы радовать глаз и делать полет легким и стремительным, а вовсе не согревать. И маленькая Дюймовочка с горящей тростиночкой хоть и не могла знать наверняка, что это спасет Ласточку, грела ее как могла, смутно догадываясь о причинах ласточкиного забытья. Она передавала ей тепло своих пальцев и вкладывала столько тепла, сколько возможно его уместить в словах невесомых песен. Здесь, на глубине, песни не улетучивались сразу, а еще какое-то время колебались под стенками пещерки, ложась удивительными искрами бликов на песчинки и белесые корешки травинок. И тепло потихоньку просачивалось под перья, согревая серую птичью кожу, добираясь до упругих стенок артерий и вен, проникая в кровь, пока не доходило до сердца. И оно продолжало танцевать. Танец сердца, тихое дыхание, слова песен, неторопливые мечты крошечной девочки в белом платьице, скорчившейся на земляном полу, керосин, шуршание лапок гигантских насекомых, смутные эхо кротовьих бесед, все это переплеталось и перекатывалось в земляных коридорах. Даже толстокожему кроту начинали сниться непривычно волнующие, тревожащие сны. В которые нет-нет, да проникали солнечные лучи. В общем, крот забеспокоился. И в темноте появились новые нотки. Дюймовочке скоро навсегда прощаться с солнцем. Скоро кротовьи кожистые лапы с кривыми когтями залезут под белое платьице и Дюймовочка умрет за секунду, увидев как к ее лицу приближаются слепые выкатившиеся от возбуждения глаза и почувствовав гнилостный запах вечно разлагающейся земли - этой субстанции, которая пожирает трупы и рождает существ, чернорабочих смерти. И она приходит к своему молчаливому холодному другу, у нее не хватает сил даже пожаловаться, она молча утыкается лицом в перья, стараясь не думать о том, что ее ждет, стараясь не надеяться на спасение, у нее есть еще одна маленькая порция радости, и она лелеет ее, ей разрешат попрощаться с солнцем, выйти наружу в последний раз, посмотреть на мир, неведомо как из фарфоровой тарелки забросивший ее сюда, ниже, чем проникают корни пшеницы. Мир несправедлив? О да. Жалуется ли Дюймовочка? Нет. Она принимает судьбу с тихой покорностью, как и всегда. Неизвестно что же происходило с Ласточкой. Что в конечном счете выбросило ее наконец на поверхность глубочайшего из снов. Возможно она как раз вовремя нашла последний кусочек, а может, смутные ноты кротовьего торжества проникли в ее сон, или древнее чутье, гнездящееся в спинном мозге напомнило о том, что пора улетать, что это последний шанс на спасение. А может безмолвное и от того еще более страшное отчаяние Дюймовочки, когда та уткнулась ей в грудь, ударило по Ласточкиному сердцу с той силой, которая заставила его забиться, затрепыхаться, закричать от боли сопереживания и затанцевать для кого-то еще кроме себя, для этой девочки, чьи хрупкие мечты и нежные песни освещали долгий мрачный сон заблудившейся души. Мы не знаем. Мы не ходили по дорогам, которыми плутала Ласточка, а если и ходили, то ничего не помним об этом, нам не понять безответной покорной дюймовочкиной уступчивости, эта история просто существует и нам неведомы ее путеводные мотивы и рычаги. Можно только предполагать. Как неизвестны и мысли Дюймовочки. Может она этими темными коридорами и вправду спускалась за Ласточкой в нижний мир, а вовсе не предавалсь светлым девчачьим мечтаниям наяву. Может в ее как нам кажется наивной покорности скрыта сила, которой нет равных. Мы ведь просто пересказываем всем известную историю, не поднимая покрывала, скрывающего театральные подмостки, гримерку и подсобные помещения. Ласточка унесла Дюймовочку с собой в теплые края. У Ласточки, в отличие от беспомощной Дюймовочки, были сильные крылья. И нечто, заставившее их раскрыться в очередной раз, чтобы унести обеих от кротовьих земляных могил. Ласточка вернула Дюймовочку в ее мир, к эльфам, где она наконец получила свои крылья и научилась перелетать с цветка на цветок, рассеивая снопы золотистых искр и смеяться с тем звуком, с которым звенят колокольчики в пасхальное утро. А что стало с Ласточкой? Никто не знает.
Онтология птичьности.
В каждой из нас живет и умирает птица.
В сутках есть 25-й час
Когда мы засыпаем и к нам приходит тьма
Это единственный час, когда ты можешь увидеть ее внутри себя.
Никто не верил, что Ласточка выживет. Даже сама Дюймовочка не очень-то верила в это, я бы даже сказала, ее это не слишком интересовало поначалу. Она помогала, потому что так была устроена, Дюймовочка была доброй. Быть добрым это как быть хромым. Хочешь ты или нет, избавиться от хромоты - не в твоих силах. И добрая Дюймовочка наведывалась к Ласточке. Вероятно чуя в ней родственную душу, Ласточка тоже не могла ничему сопротивляться, она лежала в темной сырой пещерке и ничего не говорила. Оттого что у нее не было сил может быть. А может ласточкина душа бродила в нижнем из миров и искала свои кем-то разделенные части души. Дюймовочка шаманом не была, она только зажигала лучину, остро пахнущую керосином и спускалась в полном одиночестве по коридорам кишащем мокрицами к неподвижному телу, непохожему на ее тело. Этот запах въедался в ноздри Ласточки, отравляя и без того безрадостное темное путешествие в глубины себя.
Но она ничего не могла сказать, ни пожаловаться, ни поблагодарить, ни шепнуть Дюймовочке, чтобы та не бросала ее, что она тут, она жива и все слышит, чувствует, что ее сердце, в несколько раз больше сердца Дюймовочки бьется сейчас хоть и намного тише, но все же оно бьется, с тем настойчивым ритмом, который присущ всему живому, обгоняющему смерть и забвение. Дюймовочка накрывала Ласточку травинками и обкладывала мхом. Я думаю, ей было страшно, неизвестно что хуже, если эта молчаливая глыба так никогда и не зашевелится или вдруг встрепенется и заклюет Дюймовочку насмерть, потому что запах керосина свел ее с ума. Кто знает, может злой дух подсунул бы ей в нижнем мире кусочек души, отравленный безумием или пропитанный ненавистью и страхом. Впрочем, выбора-то у нее как раз не было. Добрая Дюймовока страдала одним из страшнейших пороков, безволием. Судьба вырывала ее из лап жаб, жука и мышей, но крот взялся за нее всерьез. Он готов был все решить за нее. И маленькая Дюймовочка сдалась, так и не начав борьбы, так и не подняв ни разу свои острые худенькие плечи навстречу чужой воле, основательной, хозяйственной. О том, что без солнца Дюймовочке жить не больше нескольких месяцев, а потом чахотка сведет ее в могилу из которой больше не выбраться, ей не хотелось думать, втайне она на это рассчитывала. В конце концов, ее создали, чтобы кататься в маленькой лодочке из лепестка розы по водице налитой в фарфоровое блюдце и гладить снова и снова свои белокурые локоны. Она не была готова облачаться в костюмы из кожи, хватать палки и давать сдачи похотливым жукам. И во всем этом Дюймовочка нерадостно признавалась себе, просиживая ночи или дни, в пещере не все ли равно, на холодной земле возле своего молчаливого полумертвого существа из другого мира. Мира, о котором Дюймовочке ничего не было известно, и не представлялось возможным узнать, а потому можно было придумать. И Дюймовочка придумывала. Будь у нее кисточки из кротовьей шерсти и листочек бересты, мы бы возможно узнали о чем доподлинно мечтала в своем добровольном заточении Дюймовочка, но у нее и на это не хватило сил. Половину их она отдавала Ласточке, ни на что не надеясь, ведь та была огромной, и сил Дюймовочки могло бы хватить разве чтобы заставить одну только камеру птичьего шумного сердца, биться чуть быстрее. На самом деле Ласточке нужно было тепло, она как и Дюймовочка была вовсе не приспособлена для суровой зимы, ее перья служили для того чтобы радовать глаз и делать полет легким и стремительным, а вовсе не согревать. И маленькая Дюймовочка с горящей тростиночкой хоть и не могла знать наверняка, что это спасет Ласточку, грела ее как могла, смутно догадываясь о причинах ласточкиного забытья. Она передавала ей тепло своих пальцев и вкладывала столько тепла, сколько возможно его уместить в словах невесомых песен. Здесь, на глубине, песни не улетучивались сразу, а еще какое-то время колебались под стенками пещерки, ложась удивительными искрами бликов на песчинки и белесые корешки травинок. И тепло потихоньку просачивалось под перья, согревая серую птичью кожу, добираясь до упругих стенок артерий и вен, проникая в кровь, пока не доходило до сердца. И оно продолжало танцевать. Танец сердца, тихое дыхание, слова песен, неторопливые мечты крошечной девочки в белом платьице, скорчившейся на земляном полу, керосин, шуршание лапок гигантских насекомых, смутные эхо кротовьих бесед, все это переплеталось и перекатывалось в земляных коридорах. Даже толстокожему кроту начинали сниться непривычно волнующие, тревожащие сны. В которые нет-нет, да проникали солнечные лучи. В общем, крот забеспокоился. И в темноте появились новые нотки. Дюймовочке скоро навсегда прощаться с солнцем. Скоро кротовьи кожистые лапы с кривыми когтями залезут под белое платьице и Дюймовочка умрет за секунду, увидев как к ее лицу приближаются слепые выкатившиеся от возбуждения глаза и почувствовав гнилостный запах вечно разлагающейся земли - этой субстанции, которая пожирает трупы и рождает существ, чернорабочих смерти. И она приходит к своему молчаливому холодному другу, у нее не хватает сил даже пожаловаться, она молча утыкается лицом в перья, стараясь не думать о том, что ее ждет, стараясь не надеяться на спасение, у нее есть еще одна маленькая порция радости, и она лелеет ее, ей разрешат попрощаться с солнцем, выйти наружу в последний раз, посмотреть на мир, неведомо как из фарфоровой тарелки забросивший ее сюда, ниже, чем проникают корни пшеницы. Мир несправедлив? О да. Жалуется ли Дюймовочка? Нет. Она принимает судьбу с тихой покорностью, как и всегда. Неизвестно что же происходило с Ласточкой. Что в конечном счете выбросило ее наконец на поверхность глубочайшего из снов. Возможно она как раз вовремя нашла последний кусочек, а может, смутные ноты кротовьего торжества проникли в ее сон, или древнее чутье, гнездящееся в спинном мозге напомнило о том, что пора улетать, что это последний шанс на спасение. А может безмолвное и от того еще более страшное отчаяние Дюймовочки, когда та уткнулась ей в грудь, ударило по Ласточкиному сердцу с той силой, которая заставила его забиться, затрепыхаться, закричать от боли сопереживания и затанцевать для кого-то еще кроме себя, для этой девочки, чьи хрупкие мечты и нежные песни освещали долгий мрачный сон заблудившейся души. Мы не знаем. Мы не ходили по дорогам, которыми плутала Ласточка, а если и ходили, то ничего не помним об этом, нам не понять безответной покорной дюймовочкиной уступчивости, эта история просто существует и нам неведомы ее путеводные мотивы и рычаги. Можно только предполагать. Как неизвестны и мысли Дюймовочки. Может она этими темными коридорами и вправду спускалась за Ласточкой в нижний мир, а вовсе не предавалсь светлым девчачьим мечтаниям наяву. Может в ее как нам кажется наивной покорности скрыта сила, которой нет равных. Мы ведь просто пересказываем всем известную историю, не поднимая покрывала, скрывающего театральные подмостки, гримерку и подсобные помещения. Ласточка унесла Дюймовочку с собой в теплые края. У Ласточки, в отличие от беспомощной Дюймовочки, были сильные крылья. И нечто, заставившее их раскрыться в очередной раз, чтобы унести обеих от кротовьих земляных могил. Ласточка вернула Дюймовочку в ее мир, к эльфам, где она наконец получила свои крылья и научилась перелетать с цветка на цветок, рассеивая снопы золотистых искр и смеяться с тем звуком, с которым звенят колокольчики в пасхальное утро. А что стало с Ласточкой? Никто не знает.