Провинциальная процедура смерти
Введение читателя
Вчера, когда я пыталась уснуть, свесив ногу с кровати, меня посетил Трехколесный человек. Лениво оглядев комнату и побродив по ней, представился, поскучал, и, разведав что и как все, исчез. «Был первый час ночи» - сказал он.
Во втором часу явился кто-то другой - темная фигура на фоне двери. Этот товарищ назвал себя сразу: «Я Бледнокост - улыбнулся он - В моем случае это имя, а не название целого класса существ)) «Зачем? Зачем мне? Зачем служители туманной королевы? Красно-черная Ост, что послала тебя, лишь пугает меня, как любую учительницу…»
Он тоже растворился в воздухе. В квадрат окна медленно вливалась сгущенка.
Мы сидели на веранде, пили чай. Теплый летний день, оранжевый полдень обнимал всю нашу семью, мы смеялись, гремели большими чашками, украшенными на каком-то подмосковном фарфоровом заводе крупными розовыми цветами, сбегали с веранды в сад и бегали по лужайке с тминовыми булочками в руках. Самые младшенькие катались на красном четырехколесном велосипеде марки «Бабочка».
Вышла во двор отдышаться. Высокое радостное небо, на зависть Шмелеву, блестящие березовые листочки в щелях забора. На серо-желтом песке рыженькие петушиные перышки.
Шмели гудят. То один то другой вываливаются из цветков, наевшись до отвала, полностью, с головы до ног вымазавшись в цветочных внутренностях. Противно, но весело. Таков привычный летний оксюморон.
Младшенькие уже бросили велосипед возле поливочного шланга и теперь по совету взрослых (к которым себя не отношу) дуют из блюдечек варенье, предварительно усеяв клеенку выуженными оттуда трупиками ос. Едят румяненькие садовые яблоки, поговорив с каждым и погладив его перед тем, как пихнуть в рот.
Издалека кажется, что пока едим, мы целуемся с пищей. Как удавы, улыбающиеся кролику перед заглатыванием, как преусловутые шмели, ухаживающие за цветами в период бытность последних бутонами.
А я не обязана кушать. Пару таких же теплых деньков назад вследствие бессмысленных истерик, скандалов и шума (немалую роль в котором сыграли малыши, стучащие ложками о безвинную плоть стола) и «Я не хочу, почему я должна, я хочу как бабочка, как солнца луч, не хочу, не хочу осквернять себя пищей» отныне я не должна. Вот так вот.
При дыхании сердце скрипит.
Странное семейство. И сказки перед сном там насказывают странные.
Форточка из смерти в «сметь»
Поезд (открыла гусеница рот, //А в ней людишек целый рой, //И пар исходит от нее, //Ой, мчится прямо на Восток) ехал по шпалам, как и положено. Снаружи висел мальчик лет семнадцати и думал о смерти. Он ехал на вручение выигранной им премии «Голубое яйцо», которую мечтал получить многие-многие годы. Однако подросток уже знал, что не приедет и относился к этому равнодушно, даже радовался.
Все пассажиры думали, что мальчик с ними, в поезде - вон сидит впереди с синей спортивной сумкой. Физически он и был там, немой и бесчувственный, как манекен, по-настоящему висел снаружи поезда.
Наружные стены поезда были синие, густо пожранные ржавчиной. На уровне глаз мальчика находилась маленькая открытая дверка, наподобие входа в люк для топки, форточки-окна в вагон или кошачьей дверцы. Сквозь нее виднелся угловой срез нескольких сидений, пола, потолка и прочих внутренностей поезда. Несмотря на параллельный поезду ветер, то и дело норовящий захлопнуть дверку, он изо всех сил держал ее распахнутой. Изнутри на него смотрели две полные женщины лет сорока - одна в ярко-фиолетовом платье, другая блондинка с лицом многодетной матери. Обе улыбались и кивали ему. Женщина в фиолетовом помахивала рукой: «Закрой, закрой ее, мы простудимся, хватит». Мальчик возражал: «Я ж помру, если ее закрою. Нет, нет, я не буду». Все боятся закрыть эту дверцу, он тоже боялся и отчаянно сражался за это со своими врагами во время жизни. Гнущиеся расплывающиеся деревья, свинцовое выгибающееся, топорщащееся вниз дном небо, протяжный вой кустов с ранней зеленью - ВСЕ гудело, что закрытие дверцы неминуемо грозит перечеркиванием жизни, неминуемой смертью, неминуемым путешествием, экспрессионизмом. Дверца захлопывается - и время вмиг начинает плавиться, из твердого состояния переходя в кипучую лаву, движения тела и события начинают меняться силою мысли, вокруг вырастает толпа ежесекундно меняющихся хамелеонов, а тени живых становятся прозрачно-сизыми призраками…
Сквозь рев несущегося поезда он пытался понять, что, улыбаясь, говорит дама в фиолетовом платье. Что-то в ее словах показалось ему утешительным и единственно правильным. Лицо по непонятным причинам всеми обожаемого сироты озарила тихая и лукавая радость. Он кивком согласился с дамой и продолжал улыбаться.
В вагоне взъерошенный, постриженный ежиком мальчик с синей спортивной сумкой во сне низко наклонил голову и всхрапнул.
Теперь ветер дул немного в другом направлении и, как всегда мешая в любом начинании, сопротивлялся захлопыванию люка. Казалось, вот-вот он оторвет дверцу нафиг и унесет ее куда-нибудь за тридевят земель. Но все-таки мальчугану удалось ее захлопнуть - вначале с силой оттянув, а затем, с силой ветра хлопнув ею по вагону и распластавшись на ней, тяжело дыша. Тут же время начало безудержно дробится, дни, часы, месяцы невозвратимо разбивались на секунды-осколочки, те на что-то еще более мелкое, пространство голубой лентой свертывалось в исполинский клубок, время текло обратно.
Сразу стало все меняться,
Дымом и костром запахло…
Сразу руки посинели…
Как во сне или полубреду сиротка гладил люк руками, нащупывая щели, куда можно было бы приткнуться. Вначале он пытался пролезть сквозь щель между форточкой и ее порогом, а потом догадался о более легком и верном пути - и, сжавшись, в мгновение сократившись, как пиявка пролез через замочную скважину внутрь. Там его ждала фиолетовая дама (блондинка куда-то ушла), которая участливо спросила: « Ну как, ведь ничего страшного нет, правда?».
Поезд отходил от станции. Мальчик вдруг проснулся, вскочил с сидения и, бросив свою синюю сумку оземь, стремглав бросился в тамбур к неисправной (наполовину незакрывающейся) входной двери. И выкинулся из нее, подняв сжатые замком руки над головой, как заправский пловец-ныряльщик.
На месте гибели этого мальчика, у железнодорожного плато, установили большую скульптурную композицию из массивных деревянных идолов с китайскими лицами. Ее хорошо видно проходящим поездам с умными мордами откормленных крыс.
Несколько дней спустя друзья погибшего ехали на вручение премии «Голубое Яйцо», которую он должен был получить. Они еще не знали о его смерти. Смотрели по сторонам, из окошек. «Какие уродские фигуры поставили» - сказала девочка. «Где?» - спросил ее товарищ. «А вон там, у деревушки какой-то» - ответила она.
Истинно, истинно, все боятся закрыть эту дверку. Он тоже боялся. Но не надо понимать все так однолинейно. Смерть успокаивают жертвами, телом, земным телом. С одной стороны дверки, в вагоне, жизнь и бессмертие, а снаружи - только смерть. Но кто сказал, что переход невозможен?
Кто-то сказал…Вначале они не поняли, что именно. А затем в ужасе глянули друг на друга, вспомнив о китайских фигурах на краю деревушки.
Они отравились этой новостью.
Введение (продолжение)
Ходила по саду, устав от его однообразности, вяло открыла калитку и побрела по тропинке в лес. Оттуда вышла в пучащееся как живот поле с синеющем в небесной дымке храмом. Шелестели осины. В траве чей-то беззвучной и легкой рукой был выкошен крест.
Из середины небосвода лился непрерывный радостный младенческий смех. Смеющийся захлебывался счастливым хохотом и пытался произнести сквозь него такие слова:
«Вы - как мы - должны стать выше, лучше, чтобы подняться сюда, вы все словно поднимаетесь по лестнице на небосвод своими живыми поступками, чтобы быть достойными этого бескрайнего неба…Вот поднимаетесь по лестнице, а на поясе у вас такие мешочки, в которые вы попутно складываете счастье…»
И такое облегчение на душе, будто услышал ангела.
Показания директору всего и вся
«Я видела из-за угла. Она вышла из комнаты, но забыла запереть дверь. Подождав, пока звук ее удаляющихся шагов застынет, я забежала в учительскую и вскоре уже неслась по коридору в противоположную сторону, прижимая к себе волшебные одежды Елены. «Выбросить и забыть, где они, выбросить и забыть, вот единственный выход… Чтобы никто их не украл и не смог использовать бессмысленно и по-злому..» Я закинула их куда-то за кухонный бабушкин шкаф. Конечно, та учительница была разъярена такой потерей. Она очень злилась на меня. Я спросила у нее, какой ее самый нелюбимый поэт Серебреного века. Почему-то была уверена, что она ответит «Мандельштам» и я вволю нарадуюсь в глубине души на ее ограниченность. А еще учительница! Но она назвала Олега Горина. О таком я никогда не слышала, поэтому задала противоположный вопрос: « А какой любимый?» Учительница откликнулась именем Хлебникова, и я окончательно смутилась, так как это был и мой любимый поэт тоже…
Далее я вспомнила, что мне пора на урок, и, заговорив меня непонятными ответами, зло победило, так как наступало время звонка, а опоздание на урок у нас в школе каралось смертью. У столовой я встретила толстых и обеспокоенных учеников. Все вместе мы бежали вниз по улице, к даче Маргариты, где проходили занятия. Бежали быстро, в боку кололо неимоверно, сердце готово было выпорхнуть из груди, но жизнь была для нас дороже остановки. Когда перебегали перекресток, в конце боковой дороги, у леса, я заметила красно-черную Ост. Ее красная часть состояла из сырого мяса.
Наконец добежали до заброшенной дачи, в помещениях которой проводились занятия. Лучших учеников нашей школы мы ежегодно выдвигаем на соискание престижной премии «Голубое Яйцо», и они нередко ее получают. В канаве у калитки школы лежали тельца белочек с оторванными Ост хвостами. Сильно пахло насекомыми и еще сильнее - бледнокостами. С толпой учеников (многих из которых я побаивалась) зайдя в класс, я застала сидящим на моем месте Игоря Ивановича, тоже работающего в нашем лицее педагогом. Видимо, он и отвел от меня беду, со звонком сев на мое место, пока оно не начало истерически пищать. Но оказалось, что он здесь по другой причине:
« Я уже думал оставаться одинок, но, памятуя о твоем разрыве с Бледнокостом и туманной королевой…»
Я отвела глаза. Ну что ж, еще один мистический брак, к которому я отношусь равнодушно».
Как у Мартовского зайца
А на веранде в это время как всегда пили чай. Старичок-сосед пролил немного из чашки на скатерть, и, пока я убирала, решил в знак признательности поделиться своей новой, пока еще тайной и от этого немножко интересной научной гипотезой:
«В будущем людям будут вкалывать радиоактивные уколы - жуя собственные губы, гнусавил он - Ради прочности или опасности каждой особи. И тогда из них - ну то есть нас - вновь выродятся боги и титаны: те, кто будет пестовать нас и огромные мускулистые люди. И те и те, при своей доброте к людям и благообразном виде - появившиеся в результате всеобщей радиации монстры, уроды, мутанты. Их будут любить только за то, что они новы» - закончил он.
Матушка продолжала полусонно вязать. Думаю, она и не слышала его прогнозов. Малыши смотрели на деда с ужасом, не понимая смысла его речи, но пугаясь издаваемых его старческим ртом непонятных звуков.
Конец
12.2007.
Вчера, когда я пыталась уснуть, свесив ногу с кровати, меня посетил Трехколесный человек. Лениво оглядев комнату и побродив по ней, представился, поскучал, и, разведав что и как все, исчез. «Был первый час ночи» - сказал он.
Во втором часу явился кто-то другой - темная фигура на фоне двери. Этот товарищ назвал себя сразу: «Я Бледнокост - улыбнулся он - В моем случае это имя, а не название целого класса существ)) «Зачем? Зачем мне? Зачем служители туманной королевы? Красно-черная Ост, что послала тебя, лишь пугает меня, как любую учительницу…»
Он тоже растворился в воздухе. В квадрат окна медленно вливалась сгущенка.
Мы сидели на веранде, пили чай. Теплый летний день, оранжевый полдень обнимал всю нашу семью, мы смеялись, гремели большими чашками, украшенными на каком-то подмосковном фарфоровом заводе крупными розовыми цветами, сбегали с веранды в сад и бегали по лужайке с тминовыми булочками в руках. Самые младшенькие катались на красном четырехколесном велосипеде марки «Бабочка».
Вышла во двор отдышаться. Высокое радостное небо, на зависть Шмелеву, блестящие березовые листочки в щелях забора. На серо-желтом песке рыженькие петушиные перышки.
Шмели гудят. То один то другой вываливаются из цветков, наевшись до отвала, полностью, с головы до ног вымазавшись в цветочных внутренностях. Противно, но весело. Таков привычный летний оксюморон.
Младшенькие уже бросили велосипед возле поливочного шланга и теперь по совету взрослых (к которым себя не отношу) дуют из блюдечек варенье, предварительно усеяв клеенку выуженными оттуда трупиками ос. Едят румяненькие садовые яблоки, поговорив с каждым и погладив его перед тем, как пихнуть в рот.
Издалека кажется, что пока едим, мы целуемся с пищей. Как удавы, улыбающиеся кролику перед заглатыванием, как преусловутые шмели, ухаживающие за цветами в период бытность последних бутонами.
А я не обязана кушать. Пару таких же теплых деньков назад вследствие бессмысленных истерик, скандалов и шума (немалую роль в котором сыграли малыши, стучащие ложками о безвинную плоть стола) и «Я не хочу, почему я должна, я хочу как бабочка, как солнца луч, не хочу, не хочу осквернять себя пищей» отныне я не должна. Вот так вот.
При дыхании сердце скрипит.
Странное семейство. И сказки перед сном там насказывают странные.
Форточка из смерти в «сметь»
Поезд (открыла гусеница рот, //А в ней людишек целый рой, //И пар исходит от нее, //Ой, мчится прямо на Восток) ехал по шпалам, как и положено. Снаружи висел мальчик лет семнадцати и думал о смерти. Он ехал на вручение выигранной им премии «Голубое яйцо», которую мечтал получить многие-многие годы. Однако подросток уже знал, что не приедет и относился к этому равнодушно, даже радовался.
Все пассажиры думали, что мальчик с ними, в поезде - вон сидит впереди с синей спортивной сумкой. Физически он и был там, немой и бесчувственный, как манекен, по-настоящему висел снаружи поезда.
Наружные стены поезда были синие, густо пожранные ржавчиной. На уровне глаз мальчика находилась маленькая открытая дверка, наподобие входа в люк для топки, форточки-окна в вагон или кошачьей дверцы. Сквозь нее виднелся угловой срез нескольких сидений, пола, потолка и прочих внутренностей поезда. Несмотря на параллельный поезду ветер, то и дело норовящий захлопнуть дверку, он изо всех сил держал ее распахнутой. Изнутри на него смотрели две полные женщины лет сорока - одна в ярко-фиолетовом платье, другая блондинка с лицом многодетной матери. Обе улыбались и кивали ему. Женщина в фиолетовом помахивала рукой: «Закрой, закрой ее, мы простудимся, хватит». Мальчик возражал: «Я ж помру, если ее закрою. Нет, нет, я не буду». Все боятся закрыть эту дверцу, он тоже боялся и отчаянно сражался за это со своими врагами во время жизни. Гнущиеся расплывающиеся деревья, свинцовое выгибающееся, топорщащееся вниз дном небо, протяжный вой кустов с ранней зеленью - ВСЕ гудело, что закрытие дверцы неминуемо грозит перечеркиванием жизни, неминуемой смертью, неминуемым путешествием, экспрессионизмом. Дверца захлопывается - и время вмиг начинает плавиться, из твердого состояния переходя в кипучую лаву, движения тела и события начинают меняться силою мысли, вокруг вырастает толпа ежесекундно меняющихся хамелеонов, а тени живых становятся прозрачно-сизыми призраками…
Сквозь рев несущегося поезда он пытался понять, что, улыбаясь, говорит дама в фиолетовом платье. Что-то в ее словах показалось ему утешительным и единственно правильным. Лицо по непонятным причинам всеми обожаемого сироты озарила тихая и лукавая радость. Он кивком согласился с дамой и продолжал улыбаться.
В вагоне взъерошенный, постриженный ежиком мальчик с синей спортивной сумкой во сне низко наклонил голову и всхрапнул.
Теперь ветер дул немного в другом направлении и, как всегда мешая в любом начинании, сопротивлялся захлопыванию люка. Казалось, вот-вот он оторвет дверцу нафиг и унесет ее куда-нибудь за тридевят земель. Но все-таки мальчугану удалось ее захлопнуть - вначале с силой оттянув, а затем, с силой ветра хлопнув ею по вагону и распластавшись на ней, тяжело дыша. Тут же время начало безудержно дробится, дни, часы, месяцы невозвратимо разбивались на секунды-осколочки, те на что-то еще более мелкое, пространство голубой лентой свертывалось в исполинский клубок, время текло обратно.
Сразу стало все меняться,
Дымом и костром запахло…
Сразу руки посинели…
Как во сне или полубреду сиротка гладил люк руками, нащупывая щели, куда можно было бы приткнуться. Вначале он пытался пролезть сквозь щель между форточкой и ее порогом, а потом догадался о более легком и верном пути - и, сжавшись, в мгновение сократившись, как пиявка пролез через замочную скважину внутрь. Там его ждала фиолетовая дама (блондинка куда-то ушла), которая участливо спросила: « Ну как, ведь ничего страшного нет, правда?».
Поезд отходил от станции. Мальчик вдруг проснулся, вскочил с сидения и, бросив свою синюю сумку оземь, стремглав бросился в тамбур к неисправной (наполовину незакрывающейся) входной двери. И выкинулся из нее, подняв сжатые замком руки над головой, как заправский пловец-ныряльщик.
На месте гибели этого мальчика, у железнодорожного плато, установили большую скульптурную композицию из массивных деревянных идолов с китайскими лицами. Ее хорошо видно проходящим поездам с умными мордами откормленных крыс.
Несколько дней спустя друзья погибшего ехали на вручение премии «Голубое Яйцо», которую он должен был получить. Они еще не знали о его смерти. Смотрели по сторонам, из окошек. «Какие уродские фигуры поставили» - сказала девочка. «Где?» - спросил ее товарищ. «А вон там, у деревушки какой-то» - ответила она.
Истинно, истинно, все боятся закрыть эту дверку. Он тоже боялся. Но не надо понимать все так однолинейно. Смерть успокаивают жертвами, телом, земным телом. С одной стороны дверки, в вагоне, жизнь и бессмертие, а снаружи - только смерть. Но кто сказал, что переход невозможен?
Кто-то сказал…Вначале они не поняли, что именно. А затем в ужасе глянули друг на друга, вспомнив о китайских фигурах на краю деревушки.
Они отравились этой новостью.
Введение (продолжение)
Ходила по саду, устав от его однообразности, вяло открыла калитку и побрела по тропинке в лес. Оттуда вышла в пучащееся как живот поле с синеющем в небесной дымке храмом. Шелестели осины. В траве чей-то беззвучной и легкой рукой был выкошен крест.
Из середины небосвода лился непрерывный радостный младенческий смех. Смеющийся захлебывался счастливым хохотом и пытался произнести сквозь него такие слова:
«Вы - как мы - должны стать выше, лучше, чтобы подняться сюда, вы все словно поднимаетесь по лестнице на небосвод своими живыми поступками, чтобы быть достойными этого бескрайнего неба…Вот поднимаетесь по лестнице, а на поясе у вас такие мешочки, в которые вы попутно складываете счастье…»
И такое облегчение на душе, будто услышал ангела.
Показания директору всего и вся
«Я видела из-за угла. Она вышла из комнаты, но забыла запереть дверь. Подождав, пока звук ее удаляющихся шагов застынет, я забежала в учительскую и вскоре уже неслась по коридору в противоположную сторону, прижимая к себе волшебные одежды Елены. «Выбросить и забыть, где они, выбросить и забыть, вот единственный выход… Чтобы никто их не украл и не смог использовать бессмысленно и по-злому..» Я закинула их куда-то за кухонный бабушкин шкаф. Конечно, та учительница была разъярена такой потерей. Она очень злилась на меня. Я спросила у нее, какой ее самый нелюбимый поэт Серебреного века. Почему-то была уверена, что она ответит «Мандельштам» и я вволю нарадуюсь в глубине души на ее ограниченность. А еще учительница! Но она назвала Олега Горина. О таком я никогда не слышала, поэтому задала противоположный вопрос: « А какой любимый?» Учительница откликнулась именем Хлебникова, и я окончательно смутилась, так как это был и мой любимый поэт тоже…
Далее я вспомнила, что мне пора на урок, и, заговорив меня непонятными ответами, зло победило, так как наступало время звонка, а опоздание на урок у нас в школе каралось смертью. У столовой я встретила толстых и обеспокоенных учеников. Все вместе мы бежали вниз по улице, к даче Маргариты, где проходили занятия. Бежали быстро, в боку кололо неимоверно, сердце готово было выпорхнуть из груди, но жизнь была для нас дороже остановки. Когда перебегали перекресток, в конце боковой дороги, у леса, я заметила красно-черную Ост. Ее красная часть состояла из сырого мяса.
Наконец добежали до заброшенной дачи, в помещениях которой проводились занятия. Лучших учеников нашей школы мы ежегодно выдвигаем на соискание престижной премии «Голубое Яйцо», и они нередко ее получают. В канаве у калитки школы лежали тельца белочек с оторванными Ост хвостами. Сильно пахло насекомыми и еще сильнее - бледнокостами. С толпой учеников (многих из которых я побаивалась) зайдя в класс, я застала сидящим на моем месте Игоря Ивановича, тоже работающего в нашем лицее педагогом. Видимо, он и отвел от меня беду, со звонком сев на мое место, пока оно не начало истерически пищать. Но оказалось, что он здесь по другой причине:
« Я уже думал оставаться одинок, но, памятуя о твоем разрыве с Бледнокостом и туманной королевой…»
Я отвела глаза. Ну что ж, еще один мистический брак, к которому я отношусь равнодушно».
Как у Мартовского зайца
А на веранде в это время как всегда пили чай. Старичок-сосед пролил немного из чашки на скатерть, и, пока я убирала, решил в знак признательности поделиться своей новой, пока еще тайной и от этого немножко интересной научной гипотезой:
«В будущем людям будут вкалывать радиоактивные уколы - жуя собственные губы, гнусавил он - Ради прочности или опасности каждой особи. И тогда из них - ну то есть нас - вновь выродятся боги и титаны: те, кто будет пестовать нас и огромные мускулистые люди. И те и те, при своей доброте к людям и благообразном виде - появившиеся в результате всеобщей радиации монстры, уроды, мутанты. Их будут любить только за то, что они новы» - закончил он.
Матушка продолжала полусонно вязать. Думаю, она и не слышала его прогнозов. Малыши смотрели на деда с ужасом, не понимая смысла его речи, но пугаясь издаваемых его старческим ртом непонятных звуков.
Конец
12.2007.