Салют.
Подземный город был бесконечным, они поднимались по каким-то лестницам, шли мимо сияющих магазинов, темных боковых коридоров, грязных закоулков с притаишимися клошарами, опять магазинов, залитых мертвым светом мраморных площадей с пальмами -- словно подземный аэропорт, думала Дженни, подземный аэропорт, ласковый гром, надувной топор; надписи были чужими, и люди чужими, у них, кажется, не было лиц, и пахло не так как на улице -- солнечной пылью, мочой и вкусной уличной едой - под землей пахло чем-то очень старым, оно лежало где-то рядом, за стеной, еще с зимы. С ледникового периода. Здесь долгая зима, вспомнила Дженни, это север, здесь долгая зима, и зимой за этими стенами не земля, а лед, грязный лед, из которого даже слово вечность складывать противно, хорошо что рука у Николаса такая горячая, иначе вообще неизвестно как отсюда выбираться... Последняя лестница кончилась небом. Пока они плутали по подземному городу, стал вечер с пурпурными облаками, теплый, пыльный, толпа подхватила их как лошадь сахар -- аккуратно, быстро, мягкими толчками, у всех вокруг были стаканы -- с пивом, с кофе, с вином, и ничего не проливалось, просто чудо какое-то, их сносило к северу, в сторону от главной улицы, вокруг все бормотало и смеялось, сначала их окатило блюзом, потом какой-то испанской попсой, у певицы было платье и веер, и платье так сияло, что было совершенно не разобрать что она собственно поет, и захотелось домой, домой, тем более уже вечер совсем -- А потом сзади грохнуло, запахло порохом, они разом обернулись -- над площадью в конце улицы расцвел фейерверк, и они почему-то побежали со всех ног, бежали и смотрели вверх, очень, очень быстро, но все равно не успели. Последний цветок доцвел, рассыпался искрами, они остановились, и оказалось что все дело было в том чтобы бежать -- а успели они или нет -- совершенно неважно.