подборка Александра Шапиро
страничка на Рифме
вошедшая в лонг-лист конкурса «Заблудившийся трамвай - 2005»
Стансы
Зенит постового сменил,
и звезды закапали. Сдуру
заляпали брызги чернил
славянскую клавиатуру.
Запутавшаяся тесьма
невыдержанного курсива
порвалась в начале письма,
настроенного на спасибо.
Спасибо жилому углу,
домашнему терпкому раю,
откуда рассветную мглу,
расслабившись, я наблюдаю.
Спасибо тому словарю,
тому языку, на котором
его же и благодарю,
ничтоже сумняшесь повтором.
Спасибочки общей беде,
привычной свободному люду:
Центр нашей вселенной - нигде,
вселенная наша - повсюду.
Мы выросли в то, что мы есть,
проголосовали ногами,
и наша неловкая честь -
ничто в государственной драме.
С повинною шеей в петле,
со сломанной шпагою в ножнах,
мы живы любовью к земле -
горчайшей земле из возможных.
Горчее, чем чайная взвесь
часов наших чернорабочих...
Земля отдаляется здесь,
сворачивается в клубочек,
и звездные стаи галдят
о чем-то своем недалече,
и руку часы холодят,
считая секунды до встречи...
***
Суббота. Прачечная. В окнах зимних
застряло солнце. В сумрачных корзинах
не наше перепутано белье.
Старухи оккупировали сушку.
Рехнувшаяся теребит подружку,
болтая бесконечно про свое.
А третья ведьма энергично слишком
колдует над свалявшимся бельишком,
раскидывает тряпки в короба.
Нас раскидало, размело когда-то...
Послушная закону автомата,
в стиральном баке крутится судьба.
***
Излечиться бы от стихотворчества.
Упростить повседневную речь.
От шипящих-свистящих не морщиться.
Полнозвучиями пренебречь.
Отказаться бы от дилетантщины,
погрузиться в работу-семью:
жизнь правдива - мечтанья обманчивы,
подозрительно близки вранью.
Темя чешется, облачко хмурится,
строчка ищется - не торопись:
не обвешаться б, не обмишуриться,
не пожертвовать всем за каприз.
Сколь ни пели, молились и плакали,
но жерлом равнодушной земли
поглощенные, наши каракули
никого еще не вознесли.
Серебристая ли, аметистовая
рифма - будет забыта, абы
жизнь бежала, сквозь зубы насвистывая
бессловесный мотивчик судьбы.
Чтобы облачко, свившись калачиком,
созерцало проем между крыш,
где играет уклончивым мячиком
увлеченный очкастый малыш...
Песенка о потерянном мгновении
Истина где-то поблизости.
В ритме холодного вальса
звон колокольный послышался,
лязгом внизу отозвался.
Медленно, медленно, медленно,
времени ток создавая,
перемещается медная
морда ночного трамвая.
В воздух над площадью Пушкина
пряною струйкою выстрелив,
прядает дерево ушками
полураскрывшихся листьев
Перед крылатою стенкою,
с крыши, окрестных волшебней,
падают капельки, тенькая
в ритме грудных сокращений.
Весточка свыше получена,
но не оплачена рвением.
Рвется вдали от полуночи
тонкая линия времени.
Скоро в прохладе предутренней
кончится оторопь птичья,
и между внешней и внутренней
жизнью не станет различья.
Костюм
Зван в церковь, а денег нет.
Смешных, извините, сумм.
Впервые за много лет
понадобился костюм.
В костюме сидеть и гроб
разглядывать час подряд.
Усопшему все равно б,
но церковь, вдова, обряд.
Короче, я занял в долг.
С получки отдам, отдам.
Все это еще задолг
предсказывал Нострадам.
Костюм как костюм. Надень,
раздень я - и вновь что был.
Вчера в нем ходил на день
рожденья. Сидел и пил.
Страдамус предвидел кровь.
Картинный закат в крови.
Он прав. Мы просрали вновь
на конкурсе Еврови.
День я проживу за грош.
Под вечер впадаю в раж.
Куда еще заведешь,
бунтующий карандаш?
Бумагу предам золе,
в сарае возьму кайло
и высеку на скале:
уныние - западло.
Смотрю на себя в трюмо
последние пять минут.
Костюм как костюм. Дерьмо
костюм. Краше в гроб кладут.
***
Чудака признаешь за версту.
Вон он ковыляет, бедолага.
Вон остановился на мосту,
не закончив начатого шага.
Странное смешное существо.
Сразу, сразу ясно, что разиня.
Вся закомплексованность его
этой остановкой выразима.
Если б он нормально, по-людски,
подыграл хмельному кукловоду:
матюкнулся, завязал шнурки,
закурил, да просто плюнул в воду,
может быть, сегодня пронесло,
пронеслось бы, не приговорило
к быстрому броску через перила,
пошлому, как мировое зло.
***
Зачем я влюбился в деревья, воздушные, как мотыльки?
Прозрачно мое оперенье, и крылья мои коротки.
Во сне моем бродят деревья, свободные, как сквозняки.
Лопочут на легких наречьях, их слог прихотлив и высок.
В их пальцах, руках и предплечьях колышется медленный сок.
Кора их в корявых увечьях, в зазубринах наискосок.
Когда-нибудь вы оживете, создания старого сна:
в одном серебристом полете - деревья, дорога, луна,
и звери из крови и плоти, и люди из воска и льна…
Выбор Лота
И как он медлил, то мужи те,
по милости к нему Господней,
взяли за руку его, и жену его, и двух
дочерей его, и вывели его,
и поставили его вне города.
Бытие, 19, 16
Это вопли Содома. Сегодня они слышны
как-то слишком уж близко. С наветренной стороны,
сладковато пованивая, приглушенно воя,
надвигается марево. Через притихший парк
проблеснули стрижи, и тяжелый вороний карк
эхом выбранил солнце, дрожащее, как живое.
Небо просто читается. Пепел и птичья взвесь,
словно буквы, выстраиваются в простую весть,
что пора, брат, пора. Ничего не поделать, надо
убираться. И странник, закутанный в полотно,
что б его ни спросили, вчера повторял одно:
Уходи. Это пламя реальней, чем пламя Ада.
Собирайся. На сборы полдня. Соберешься - в путь.
Сундуки да архивы - фигня. Населенный пункт
предназначен к зачистке. Ты выживешь. Сущий свыше
почему-то доволен. Спасает тебя, дружок.
Ты ли прежде писал, что и сам бы здесь все пожог?
Что ж, прими поздравленья. Услышан. Ты складно пишешь.
Есть одно только пламя, писал ты, и есть одна
неделимая, но умножаемая вина.
Ты хотел разделить ее. Но решено иначе.
Вот тебе к исполненью назначенная судьба:
видеть все, и, жалея, сочувствуя, не судя,
доносить до небес, как неправедники свинячат.
Ни священник, ни врач не поможет - ты будешь впредь
нам писать - ты же зряч, и не можешь того не зреть,
до чего, как тебе до Сириуса, далеко нам.
Даже если не вслух, если скажешь себе: молчи,
даже если случайно задумаешься в ночи, -
все записывается небесным магнитофоном.
Ты б слыхал целиком эту запись: густой скулеж
искалеченных шавок, которым вынь да положь
им положенное положительное положенье.
Ты б взвалил их беду, тяжелейшую из поклаж?
Неуместно, безвестно, напрасно раздавлен - дашь
передышку дыре, обрекаемой на сожженье.
Начинай с тривиального: мой заблеванных алкашей,
изумленному нищему пуговицу пришей, -
а теперь посложнее: смягчай сердца убежденных урок,
исповедуй опущенных, увещевай ментов, -
и сложнейшее: власть. С ненавистных толпе постов
поправляй, что придумает царствующий придурок:
утешай обреченных, жалей палачей и вдов…
А не можешь - проваливай. Знать, еще не готов.
Занимайся своими письменными пустяками.
И глядишь, через годы, возьми да и подфарти
пониманье, прощенье и прочее. Но в пути
лучше не оборачивайся. Превратишься в камень.
Выбор Иакова
Иаков сказал: Не отпущу Тебя, пока не благословишь меня.
Бытие, 32, 26.
Всё снаружи готово. Раскрыта щель. Выкарабкивайся, балда!
Кислый запах алькова. Щелчок клещей, отсекающих навсегда.
Но в приветственном крике - тоска, тоска. Изначально - конец, конец.
Из тебе предназначенного соска насыщается брат-близнец.
Мой большой первородный косматый брат. Исполать тебе, дураку.
Человек - это тот, кто умеет врать. Мне дано. Я могу, могу.
Мы вдвоем, мы одни, мы одних кровей. Я люблю тебя. Ты мой враг.
Полведра чечевицы - и я первей. Всё, свободен. Гуляй, дурак.
Словно черный мешок голова слепца. Он сердит, не меня зовёт.
Невеликий грешок - обмануть отца, если ставка - Завет, Завет.
Я - другой. Привлечен. Поднялся с колен. К стариковской груди прижат.
Дело кончено. Проклят. Благословен. Что осталось? Бежать, бежать.
Крики дикой чужбины. Бездонный зной. Крики чаек, скота, шпанья.
Крики самки, кончающей подо мной. Крики первенца - кровь моя.
Ненавидеть жену. Презирать нагой. Подминать на чужом одре.
В это время мечтать о другой, другой: о прекрасной сестре, сестре.
Добиваться сестрицы. Семь лет - рабом их отца. Быть рабом раба.
Загородки. Границы. Об стенку лбом. Жизнь - проигранная борьба.
Я хочу. Я хочу. На сейчас. Навек. До утра. До последних дат.
Я сильнее желания. Человек - это тот, кто умеет ждать.
До родимого дома семь дней пути. Возвращаюсь - почти сдаюсь.
Брат, охотник, кулема, прости, прости. Не сердись, я боюсь, боюсь.
… Эта пыль золотая косых песков, эта стая сухих пустот -
этот сон. Никогда я не видел снов. Человек? Человек - суть тот,
кто срывает резьбу заводных орбит, дабы вольной звездой бродить.
Человек - это тот, кто умеет бить. Слышишь, Боже? Умеет бить.
Равнозначные роли живых картин - кто по краю, кто посреди?
Это ты в моей воле, мой Господин. Победи - или отойди.
Привкус легкой победы. Дела, дела. Эко хлебово заварил.
Для семьи, для народа земля мала. Здесь зовут меня - Израиль.
Я - народ. Я - семья. Я один, как гриб. Загляни в себя: это я.
Человек? Человек - он тогда погиб. Сыновья растут, сыновья.
***
Футболяныч на детской лужайке.
Мячик скрылся, устав.
Разбежались парнишки, как зайки,
зашуршали в кустах.
Лишь дурилка в летах желторотых,
видно, позванный из
снисхожденья, торчал на воротах
и соломину грыз.
И в тяжелом, невиданном зное
назревало опять
до обиды, до боли родное...
Только что - не понять.