Вспомнили о моральном духе
Ну, почитаем о совковом воспитании савецкого человека и зачем недобитой творческой интеллихенции пришлось приложить немало сил, дабы поднять дух молодых строителей коммунизма, воспитанных партией, в войне с немецкими пролетариями
"Дух" это что-то из поповских сказок, правда ведь, товарищи совкодрочеры и идейные атеисты?
Но за неимением лучшего пришлось пользоваться буржуазно-эксплуататорской терминологией и вытаскивать из прошлого, где до этого были лишь одни эксплуататогы тгудового нагода разных буржуев и классовых вгагов савецкой власти, как то князей, бояр, графьев с царями и показывать их в качестве примера савецким людям, вместо прогнившей теории тунеядца и бездельника вовки ульянова о единении пролетариев всего мира в борьбе против эксплуататоров
В начале войны у наших бойцов не только не было ненависти к врагу, в них жило некоторое уважение к немцам, связанное с преклонением перед внешней культурой. Это тоже было результатом воспитания. (О как! прямым текстом, чуть уточним: в результате совкового воспитания) В двадцатые и тридцатые годы любой советский школьник знал, каковы показатели культуры того или иного народа - густота железнодорожных сетей, количество автомашин, наличность передовой индустрии, распространенность образования, социальная гигиена. Во всем этом Германия занимала одно из первых мест. В вещевых мешках пленных красноармейцы находили книги и тетради для дневников, усовершенствованные бритвы, а в карманах фотографии, замысловатые зажигалки, самопишущие ручки. «Культура!» - восхищенно и в то же время печально говорили мне красноармейцы, пензенские колхозники, показывая немецкую зажигалку, похожую на крохотный револьвер.
Помню тяжелый разговор на переднем крае с артиллеристами. Командир батареи получил приказ открыть огонь по шоссе. Бойцы не двинулись с места. (Охринеть, тут совки потоянно вещают о том, что только благодаря партии все как один бросились на фошиздов, а тут савецкие бойцы по приказу савецкого командира не захотели стрелять во врагов) Я вышел из себя, назвал их трусами. Один мне ответил: «Нельзя только и делать, что палить по дороге, а потом отходить, нужно подпустить немцев поближе, попытаться объяснить им, что пора образумиться, восстать против Гитлера, и мы им в этом поможем». Другие сочувственно поддакивали. Молодой и на вид смышленый паренек говорил: «А в кого мы стреляем? В рабочих и крестьян. Они считают, что мы против них, мы им не даем выхода...» (вот они совковое воспитание и теория дедульки)
Конечно, самым страшным было в те месяцы превосходство немецкой военной техники: красноармейцы с «бутылками» шли на танки. Но меня не менее страшили благодушие, наивность, растерянность.
Я помнил «странную войну» - торжественные похороны немецкого летчика, рев громкоговорителей... Война - страшное, ненавистное дело, но не мы ее начали, а враг был силен и жесток. Я знал, что мой долг показать подлинное лицо фашистского солдата, который отменной ручкой записывает в красивую тетрадку кровожадный, суеверный вздор о своем расовом превосходстве, вещи бесстыдные, грязные и свирепые, способные смутить любого дикаря. Я должен был предупредить наших бойцов, что тщетно рассчитывать на классовую солидарность немецких рабочих, на то, что у солдат Гитлера заговорит совесть, не время искать в наступающей вражеской армии «добрых немцев», отдавая на смерть наши города и села. Я писал: «Убей немца!»
______________________________________
Илья Эренбург. Люди, годы, жизнь. Книга 5
Москва, Советский писатель, 1990. Т.2, стр. 247-248
"Дух" это что-то из поповских сказок, правда ведь, товарищи совкодрочеры и идейные атеисты?
Но за неимением лучшего пришлось пользоваться буржуазно-эксплуататорской терминологией и вытаскивать из прошлого, где до этого были лишь одни эксплуататогы тгудового нагода разных буржуев и классовых вгагов савецкой власти, как то князей, бояр, графьев с царями и показывать их в качестве примера савецким людям, вместо прогнившей теории тунеядца и бездельника вовки ульянова о единении пролетариев всего мира в борьбе против эксплуататоров
В начале войны у наших бойцов не только не было ненависти к врагу, в них жило некоторое уважение к немцам, связанное с преклонением перед внешней культурой. Это тоже было результатом воспитания. (О как! прямым текстом, чуть уточним: в результате совкового воспитания) В двадцатые и тридцатые годы любой советский школьник знал, каковы показатели культуры того или иного народа - густота железнодорожных сетей, количество автомашин, наличность передовой индустрии, распространенность образования, социальная гигиена. Во всем этом Германия занимала одно из первых мест. В вещевых мешках пленных красноармейцы находили книги и тетради для дневников, усовершенствованные бритвы, а в карманах фотографии, замысловатые зажигалки, самопишущие ручки. «Культура!» - восхищенно и в то же время печально говорили мне красноармейцы, пензенские колхозники, показывая немецкую зажигалку, похожую на крохотный револьвер.
Помню тяжелый разговор на переднем крае с артиллеристами. Командир батареи получил приказ открыть огонь по шоссе. Бойцы не двинулись с места. (Охринеть, тут совки потоянно вещают о том, что только благодаря партии все как один бросились на фошиздов, а тут савецкие бойцы по приказу савецкого командира не захотели стрелять во врагов) Я вышел из себя, назвал их трусами. Один мне ответил: «Нельзя только и делать, что палить по дороге, а потом отходить, нужно подпустить немцев поближе, попытаться объяснить им, что пора образумиться, восстать против Гитлера, и мы им в этом поможем». Другие сочувственно поддакивали. Молодой и на вид смышленый паренек говорил: «А в кого мы стреляем? В рабочих и крестьян. Они считают, что мы против них, мы им не даем выхода...» (вот они совковое воспитание и теория дедульки)
Конечно, самым страшным было в те месяцы превосходство немецкой военной техники: красноармейцы с «бутылками» шли на танки. Но меня не менее страшили благодушие, наивность, растерянность.
Я помнил «странную войну» - торжественные похороны немецкого летчика, рев громкоговорителей... Война - страшное, ненавистное дело, но не мы ее начали, а враг был силен и жесток. Я знал, что мой долг показать подлинное лицо фашистского солдата, который отменной ручкой записывает в красивую тетрадку кровожадный, суеверный вздор о своем расовом превосходстве, вещи бесстыдные, грязные и свирепые, способные смутить любого дикаря. Я должен был предупредить наших бойцов, что тщетно рассчитывать на классовую солидарность немецких рабочих, на то, что у солдат Гитлера заговорит совесть, не время искать в наступающей вражеской армии «добрых немцев», отдавая на смерть наши города и села. Я писал: «Убей немца!»
______________________________________
Илья Эренбург. Люди, годы, жизнь. Книга 5
Москва, Советский писатель, 1990. Т.2, стр. 247-248