Добитые советской системой
Продолжение рассказа о мальчике инвалиде в "заботливом" СССР
Недобитый советской системой https://live124578.livejournal.com/533460.html
Я - девятилетний мальчик. Представьте себе парализованного человечка. Он лежит локтями на полу и раскачивается из стороны в сторону. Он что-то делает, но вы еще не понимаете что. Он ползет. Ползал я быстро, за полчаса мог проползти метров триста, если бы не уставал. Но через каждые десять-пятнадцать метров приходилось отдыхать. Но я мог ползать! Ползать в палате могли только я и Василек, - это и отличало нас от остальных.
Их было семеро. Всех имен не помню. Да и не полагалось мне знать их имена. Только Сашка Поддубный мог сидеть, и по утрам нянечки сажали его на пол перед низеньким столиком. Остальные лежали на кроватях круглые сутки. Их называли «пацаны». Уважение к ним в детдоме было абсолютное, даже пахан детдома приходил к ним советоваться. Только у нас в комнате стоял телевизор, и мы могли смотреть его когда захотим.
Я в эту палату попал случайно. Когда меня привезли, как раз один пацан умер. Это была несчастливая койка номер три. До меня на ней спали трое, и все умерли. Никто не хотел ее занимать, а я был новенький. Потом меня хотели перевести в другую палату, но Сашка Поддубный попросил, и меня оставили. Это отдельная история.
…
К нам пришли шефы. Шефами у нас были студенты из пединститута.
Нас собрали в актовом зале, шефы попели нам песенки и ушли. Вернее, ушли не все.По плану шефской помощи, студенты должны были проводить с нами какие-то мероприятия, помогать делать уроки и так далее. Но большинство смотрели на нас как на прокаженных. Это выражение «как на прокаженных» я вычитал потом, и оно мне очень понравилось. А как еще можно передать выпученные глаза и плохо скрываемое отвращение?
Но некоторые приходили. Как ни странно, это были студентки, звезд с неба не хватавшие. Природная доброта и жалость, а может быть, любопытство приводили их к нам снова и снова.
Одна такая девочка зашла и к нам.
- Мальчики, вам чем-нибудь помочь?
- Чифир будешь пить?
- Что?
- Чай крепкий.
- Буду.
- Тогда достань у меня из-под матраца кипятильник, банку из тумбочки, сходи за водой и заряди все это под кроватью.
Это говорил Вовка Москва. Кличка такая у него была: «Москва». Почему - не знаю.
Эта студентка была у нас несколько раз, пацаны угощали ее шоколадными конфетами, травили анекдоты. С ней было хорошо и весело.
Как-то раз она задержалась у нас, и ей было пора идти. Отпускать ее никому, конечно, не хотелось.
- Мальчики, ну мне надо еще физику делать и математику, а списать сразу не дадут.
- Ты на каком курсе?
- На втором.
- Учебник с собой?
- В сумке.
- Доставай, читай задание.
А это говорил Генка с угловой койки.
Достала, села читать.
- Но я тут ничего не понимаю.
- Я тоже. Я только год вышку учу. Читай вслух.
- А формулы?
- И формулы читай.
Она читала свой учебник, мы радовались, что она еще не уходит, и не сомневались, что Генка решит все ее задачи.
Она читала долго, а потом Генка велел ей сесть за стол и писать.
- Но ты же не видишь, что я пишу!
- Но ты видишь?
- Вижу.
- Ну и пиши.
Он продиктовал ей решения всех ее задач и замолчал.
- А можно я с ответом сверю? Тут у меня ответы выписаны.
- Сверяй.
- Все сошлось! Но как ты это? Не глядя в тетрадку. Ты ведь такой маленький!
Генка весил килограммов десять. Кроме того, что он не мог ходить, у него что-то еще было с щитовидкой, он не рос. Обычно его накрывали до подбородка одеялом, и из-под одеяла выглядывало личико восьмилетнего мальчика. Впрочем, это было и к лучшему. Его иногда выносили на улицу. Мы с Васильком могли выползать на асфальт сами, а остальные улицы не видели.
- Мне восемнадцать. Я такой же маленький, как и ты.
- Ой, мальчики (она называла их «мальчики», больше их так никто не называл). А я думала, вы еще в школе учитесь.
- Официально учимся. Второгодники. А некоторые по два года в одном классе сидели. Это просто у нас директор детдома добрый. Не хочет нас в дом престарелых отвозить. Там за нами ухаживать будет некому, и мы умрем.
- А чего же вы в институт не поступите? Вы же там отличниками были бы.
- В институт только ходячих берут.
Она быстро-быстро засобиралась и ушла. Я выполз в коридор. Шел дождь, и я хотел подползти к выходу.
Было прохладно - поздняя осень или ранняя весна. Входные двери не закрывали, и я любил подползать к самому выходу, смотреть на дождь. Редкие капли дождя попадали внутрь, падали на меня. Было хорошо и грустно.
Но в тот раз мое место у двери было занято. Тяжело опираясь на косяк, стояла та самая студентка и жадно, взатяг, курила. И плакала. Я не помню, во что она была одета. Помню только туфли на каблуках. Она была очень красивая. Мне показалось, что такой красивой девушки я никогда больше не увижу. Она курила и плакала. Потом докурила и пошла под дождь. Без плаща и зонтика.
Больше она к нам не приходила.
* * *
[Ну, и самый треш для всех любящих советскую систему ....]
Приехала комиссия из Москвы. Директору влепили выговор, всех пацанов отвезли в дом престарелых. Их воспитательница пришла в наш класс: «Теперь я буду у вас работать до самого выпуска». Я пошел в пятый класс, начальная группа закончилась, и теперь нам полагался «свой» классный руководитель и «своя» воспитательница.
Через месяц после того, как пацанов отвезли в дом престарелых, она поехала навестить «своих» подопечных. Приехала и рассказала все нам.
Из восьми человек выжил один Генка. Дом престарелых состоял из отдельных помещений барачного типа. Престарелые и инвалиды были рассортированы по степени инвалидности. «Наши» лежали в отдельном бараке с доходягами. Вдоль стен тянулись ряды кроватей, с которых стекала моча. К ним никто не подходил. Воспитательница привезла им компот ассорти в больших банках. Про Генку она сказала: «Злой какой-то». «А компот заберите, все равно ходячие съедят».
Я спросил ее, что будет со мной, когда я вырасту. Меня тоже отвезут в дом престарелых, и я умру?
- Конечно.
- Но мне тогда будет пятнадцать, я не хочу умирать так рано. Выходит, все зря? Зачем же тогда учиться?
- Ничего не зря. Учиться вы должны потому, что вас кормят бесплатно. И вообще, ты уроки выучил?
С тех пор я очень изменился. По малейшему поводу у меня наворачивались слезы, и я плакал. Не помогали ни уговоры, ни угрозы. Я кричал в голос.
Мне вызвали врача. Пришел молоденький парнишка, присел ко мне на пол, улыбнулся и что-то спросил. Я улыбнулся ему в ответ. Я не хотел с ним разговаривать. Но пришлось.
- Почему ты часто плачешь?
- Я не часто плачу.
- Почему ты плакал вчера?
- Я полз, ударился головой и заплакал.
- Я тебе не верю. Мне все рассказала твоя воспитательница. Ты все время плачешь. Это ненормально. Почему ты не хочешь со мной говорить?
- Потому что вы психиатр. Они все такие добрые сначала, а потом забирают в больницу. А в больнице колют уколы и дают такие таблетки, чтобы ты стал как Василек.
- Кто тебе сказал эту ерунду? Никто тебя не заберет. Кто такой Василек?
- Про больницу мне Вовка Москва рассказал.
- И где сейчас этот твой Вовка?
- Умер. Они все умерли. Они были добрые и умные. А Сашка Поддубный давал мне свои книжки читать. А теперь их нет, а Василек живой. Его в другой интернат отвезли, хороший, потому что он ползать может и сам в туалет ходит.
- А кто тебе рассказал, что они все умерли?
- Воспитательница. А еще она мне сказала, что меня тоже отвезут, когда мне будет пятнадцать. А сейчас мне десять.
Улыбающаяся воспитательница недоуменно смотрит на врача и говорит: «Ну и что? Что тут такого? Я это всему классу рассказывала». Врач закурил. Я впервые видел, как взрослый человек курит прямо в палате. Он мне почему-то нравился.
- Ты меня боишься?
- Да.
Он был совсем не злой. Докурил, посмотрел на меня и ушел.
А Генка умер очень скоро.
Рубен Давид Гонсалес Гальего (исп. Rubén David González Gallego, род. 20 сентября 1968, Москва, СССР) - писатель и журналист.
Широко известен как автор автобиографического произведения «Белое на чёрном»[1], удостоенного в 2003 году литературной премии «Букер - Открытая Россия» за лучший роман на русском языке.
Родители Рубена встретились во время учебы в МГУ имени Ломоносова. Отец Рубена - студент экономического факультета МГУ из Венесуэлы, мать - студентка филологического факультета МГУ Аурора Гальего. Аурора (Эсперанса), дочь Игнасио Гальего (исп.)русск., генерального секретаря Коммунистической партии народов Испании, впоследствии стала журналистом и переводчицей, работала на Радио Свобода. С 1974 по 1998 год была женой писателя Сергея Юрьенена.
Рубен Гальего с рождения парализован. Официальный диагноз - детский церебральный паралич. Когда ему было полтора года, матери сообщили, что ребёнок умер. На самом деле его отправили в детский дом для инвалидов. Детство провёл, скитаясь по детским домам и домам престарелых Советского Союза (Паша Ленинградской области, Трубчевск Брянской области, Нижний Ломов Пензенской и Новочеркасск).
Педагоги Нижнеломовского дома-интерната помнят Рубена. «Писать он не мог, но зато все воспроизводил по памяти, как магнитофон, - рассказывают учитель математики Ольга Амвросенкова и учитель немецкого языка Елена Дружинина. - У него было какое-то особое устройство мозгов - просто ходячая энциклопедия. Рубен перечитал несколько раз всю нашу библиотеку»[2].
Окончил Новочеркасский торгово-коммерческий техникум по специальности «Правоведение». В 2001 году встретился с матерью в Праге и остался в Европе. Жил в Мадриде, Фрайбурге. В 2007 году уехал в США, в 2014 - в Израиль.[источник не указан 825 дней]
Женат третий раз. Имеет трёх дочерей, две дочери от первых браков живут в России
Рубен Гальего
"Черным по белому"
https://azbyka.ru/fiction/chernym-po-belomu-ruben-galego/