СОЦИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ ВЕРНУЛОСЬ В ЛИТЕРАТУРУ? Статья вторая
Новые писатели
Алексей ЦВЕТКОВ
Молодые писатели, заявившие о себе уже в новом веке, оказываются намного жестче и однозначнее в своих социальных оценках. Им ближе лобовое внятное сообщение вместо красивой двусмысленности. Им не пришлось прощаться с пониманием литературы как не очень дорогой отрасли индустрии развлечений, в которой главная задача писателя - вызвать набор стандартных эмоций, соблюдая жанровые требования и заработать на этом немного денег и известности. Такого понимания в стиле 90-х годов у них не было с самого начала именно потому, что оно недавно объявлено господствующим и вызывает у новых авторов нормальную поколенческую неприязнь. Скорее можно заметить возврат к пониманию писателя как диагностика, носителя специфического опыта, способного изменить нашу общую жизнь, человека, который проделал за нас некую социально важную работу и делится ее результатами.
Прилепин - Шаргунов - Ключарева - Медведев и другие
Еще пару лет назад легко было отмахнуться от них, как от досадной аномалии. Сегодня социальный радикализм становится паролем нового литературного поколения.
Самый громкий пример - проза номинанта «Нацбеста» и «Букера» Захара Прилепина, воспевающего героические будни юных радикалов в романе «Санькя». Вселенная этого романа трехэтажна: вымирающая провинция, молодые бунтари, которые дерзко бьют городские витрины, враждебные бунтарям и равнодушные к провинции чиновники, ответственные за любые беды, включая низкую рождаемость и пьянство. Из такой вселенной остается один выход - сопротивление. Но без позитивной программы и конкретики оно становится у Прилепина способом коллективного самоубийства романтиков, решивших, что они слишком хороши для этого мира. Важнейшим для себя писателем и заочным учителем Прилепин часто называет Максима Горького. Нередко высказывается он и по конкретно-политическим вопросам. Так, например, недавно писателя возмутили попытки отдельных депутатов реабилитировать «светлый образ» тех «героев» белого движения, которые, эмигрировав, сотрудничали с фашистами, готовившими нападение на Советский Союз.
Сквозная тема новых рассказов Прилепина (сборник «Ботинки, полные горячей водкой») - опасные приключения охранников, грузчиков и чеченских ветеранов в большом и враждебном им городе. Рассказы скорее напоминают чисто коммерческих и безыдейных «Гопников» Козлова, и некоторые поклонники Захара, прочитав «Ботинки», уже назвали его на своем форуме «мелкобуржуазным писателем, постепенно забывающим о своем пролетарском прошлом». То есть сравнение с Горьким продолжает работать теперь уже в головах читателей и помогает формировать претензии к автору. В отличие от Максима Горького, Прилепин не видит пока рационального выхода из столь остро ощущаемых им народных проблем. И дело тут не в недостатках оптики автора, но скорее в самой ситуации, не предлагающей ему столь конкретного субъекта и проекта освобождения, который был сто лет назад у Горького. Невыносимой «норме жизни» в прозе Прилепина противопоставлен личный экзистенциальный опыт обреченного борца без надежды на победу или столь же крайний опыт военных действий в горячих точках (роман «Патологии»).
В прозе другого молодого писателя, Сергея Шаргунова, политика всегда была одной из постоянных тем, но в новом романе «Птичий грипп» стала главной. Гротескное описание почти всех молодежных политических организаций нынешней России, грубо сцепившихся друг с другом в последнем и решительном бою, читается как комикс со всеми положенными преувеличениями. Либеральный активист навсегда меняет политическую ориентацию под сапогами скинхедов. Ленин с советского календарика оказывается чудотворным ликом, к которому тянутся все потенциально «красные» жители страны. И т.п. Специально искать материал автору не приходилось, учитывая его бурную политическую активность. Работая над романом, он успел поучаствовать в акциях оппозиции и даже угодить за это в отделение милиции, потом выступил с манифестом «Революции не будет», требовал в телешоу обложить всех богатых драконовским налогом на роскошь, числился третьим номером в избирательном списке «Справедливой России», со скандалом был вычищен оттуда за юношеские связи с экстремистами - и с тех пор не оставляет планов объединения всей политически активной молодежи страны в некоем новом аморфном движении.
Сергею вторит и Наталья Ключарева. Отмеченная критикой и премиями в начале нулевых годов как поэтесса, недавно она перешла к социальной прозе. «Россия: общий вагон» - ее первый провокационный роман о голодающих детях, торгующих носками на улицах родителях и хмурых стариках, дерущихся из-за отмены льгот с ОМОНом. Череда трогательных, сирых и жалких персонажей нужна, чтобы оправдать молодых мечтателей, примеряющих на себя роли новых подпольщиков и бомбистов. Для тех, кто не умер и не эмигрировал, в «Общем вагоне» Ключаревой нет другого будущего.
Симптоматично, что у всех трех названных выше авторов отсутствие достижимой цели и рациональной победы сопротивления приводит к мистическим решениям в пространстве личной судьбы, и нигде пока не случается обратного движения - от личных озарений героев к хоть сколько-нибудь результативной политической активности.
Диа Диникин, Ксения Венгелинская и Наталья Курчатова, Дмитрий Черный - политически внятных молодых писателей все больше на полках гуманитарных книжных магазинов. Издавать их больше не означает «ставить эксперимент», как это было еще недавно, во времена «Ультра.Культуры» Ильи Кормильцева, кроме которого на такие опыты мало кто решался. Коллеги-издатели сомневались, будет ли спрос, а Илья отвечал им в том смысле, что спрос - не главное. Спрос, кстати, превзошел ожидания в разы. Сегодня у новой социальной прозы есть устойчиво растущая аудитория.
Отдельно стоит сказать об актуальных поэтах. Броские политически провокативные строчки, рассчитанные на эпатаж медиа, и раньше во множестве встречались у Александра Бреннера, Тимофея Фрязинского, Шиша Брянского и многих других. Но первым, кто в наши дни начал с завидной регулярностью писать стихи по старому доброму принципу «утром в газете - вечером в куплете», был Всеволод Емелин. Получается остроумная рифмованная публицистика по всему спектру, от войны в Грузии до экономического кризиса, а отдельные удачи - «Оцинкованный лист» и «Рабочие районы, где нету работы» - стали точной симптоматикой жизни гастарбайтеров или классового расслоения больших постсоветских городов.
Особое место в ряду социально ангажированных поэтов занял Кирилл Медведев. Зарекомендовав себя сначала как блестящий переводчик и автор оригинальных верлибров (несколько поэтических премий), Кирилл удивил столичную литературную сцену эффектной акцией - объявил забастовку, то есть принципиально запретил где бы то ни было публиковать свои новые стихи, протестуя против политической пассивности и конформизма коллег-литераторов, равнодушных к вопросам справедливости, социальной ответственности, войны и мира. Забастовка эта напоминает, конечно, знаменитую «арт-страйк» известного лондонского писателя-ситуациониста Стюарта Хоума, принесшую ему не меньше славы, чем гротескно-нигилистическая проза. Однако мораторий на публикации не стал для Кирилла временем высокомерного бездействия. В московских книжных магазинах Медведев со своими новыми товарищами-троцкистами провел ряд выступлений в пользу бастующих рабочих разных российских предприятий и создал собственное «Новое марксистское издательство», где в своеобразной манере эстетского самиздата делает брошюры по важным для него политическим вопросам. Последние две - критическое стихотворение Пазолини о бунтующих студентах 68-го года и сборник статей/интервью о реакции левых на пражские события 68-го.
Я назвал только самые заметные фамилии новых социальных писателей. Им сопутствует и постепенная политизация критики, готовой порой закрыть глаза на художественные недостатки, лишь бы никто не заподозрил ее в замалчивании правд и зажимании свобод. Так, например, в рецензиях известного критика Льва Данилкина (журнал «Афиша») не в первый уже раз повторяется такая оценка: написано, может, оно и не очень, но зато насколько остро тут чувство справедливости, сколько гражданского горения!
Восприятие любого текста зависит от эпохи и аудитории. В толпе митингующих самая невинная лирика понимается как политический намек, и наоборот, даже призывы и проклятия в салоне легко можно выдать за нейтральную систему метафор и рифм. Со времен формалистов известна теория, согласно которой в основе художественного творчества лежит «остранение» - преодоление автоматизма нашего привычного восприятия. Автоматизм этот есть следствие отчуждения людей друг от друга и даже от самой своей жизни. Такое отчуждение получается из социального неравенства и взаимного угнетения. Поэтому любое творчество имеет социальные причины и несет в себе заряд освобождения. Но в моменты политизации литературы автор не просто все это осознает, но и выбирает особенный материал. Сознательно рассчитывает именно на политическую оценку своих текстов.
В России такая политизация накрепко связана с возрождением мифа о писателе, как представителе народных интересов перед лицом власти и вообще элиты. Захар Прилепин участвовал во встрече с президентом, и его поклонники до сих пор спорят, было ли это правильно. Сергей Шаргунов претендовал на депутатское место в блоке «системных левых», и об этом также судачат до сих пор.
Нравится нам это или нет, но в отсутствии более адекватного представительства власть нередко признавала писателя «выразителем воли и сознания» таинственного народа и общалась с ним именно в этой роли - либо как с советователем, либо как с политическим противником. Конечно, это не очень логично. Читатели, даже если их многие десятки тысяч, писателя вроде бы «говорить за них» не уполномочивали, и потому его политический капитал фиктивен. Но для нашей истории - модель традиционная. Не касается она только совсем уж массовой литературы, этого удивительного заповедника исторических фантазмов и нарциссических народных утопий. Но об этом будет следующая статья.
rabkor.ru