Сказка про одноглазого Хасана
Вернулся старый одноглазый разбойник Хасан в пещеру с награбленным добром.
Добра там видимо невидимо, много поколений разбойников хранили там награбленное до него. Ни пройти, ни нового сундука не поставить, ковра Персидского не постелить, седла богатой татарской работы не повесить.
Стал Хасан глазом сверкать сердито, громовым голосом орать, распоряжения отдавать, что несли разбойники богатства сюда, не сюда, нет, отсюда туда. Стали разбойники суетиться, спотыкаться, ваз побили несколько, диадему с изумрудами в пыль втоптали, ибо не грузчики они вовсе.
Открылись тогда богатства прошлогодние, с коврами старыми, сундуками рассохшимися, кувшинами от времени потемневшими.
Вино в них превратилось в уксус, ковры некогда дорогие, выцвели и запылились, а иные сгнили, даже на попону лошади не годятся. В сундуках иных ранее припасы хранились, а теперь лишь мыши гнездились. Нашли скелет девушки, завернутый в ковер.
Скуп и жаден был предыдущий атаман. Ничего своим воинам из добычи не отдавал, держал их в строгости. Впрочем, кроме Хасана его живым никто не помнил.
Помутилось у Хасана зрение, стал он орать, как припадочный, на визг переходя, чтоб выкинули разбойники все ветхое, да не это, да не то, да не у входа в пещеру, можно же и тайник выдать. А потом устал, упал в пыль и стал бредить в горячке. Очень жалко пропавших богатств ему было. Помнил он, как недоедал в юности.
Жалко стало и своих богатств, не на радость, а на жадность служащего.
Лежит Хасан 40 дней и 40 ночей, бредит в лихорадке. Разбойники то хлам таскают, то костры жгут, то пьют и песни поют, то в деревню за припасами метнутся. Как-то лекаря местного привезли, но не помог лекарь, по горлу полоснули его, в колодец пересохший бросили.
Тут мимо шел Хаджа Насреддин. Увидел, гуляют разбойники, но не испугался, а заговорил с ними громко да грубо. Те построились, ответ держали, к атаману отвели. У того как раз просветление на минутку приключилось.
Хаджа Насреддин с Хасаном пошептался немного, быстро разобрался во всем, пообещал, что Хасана вылечит, да награду выторговал немалую, и аванс громадный. Собрал он тогда разбойников, выбрал из них тех, что помоложе да посообразительней, по 10 золотых выдал им и отправил их в далекий Китай учиться цирковому искусству, актерскому мастерству, стихосложению, гимнастике и прочим наукам, в которых китайцы как известно большие мастера. Разбойников постарше да поглупее собрал он и отправил их на поиски диковинных зверей по всему миру. Эти вроде налегке ушли, а богатств в пещере заметно поубавилось. Сам же Ходжа то в пещеру наведается, то будет таков, то ковер унесет, то кувшин, то с ишаком вернется и сундук золота снесет, то с женщинами сомнительными и вином заявится и гудит возле пещеры несколько недель. Хасан между тем стал на свет божий выходить, на женщин поглядывать без интереса, да иногда пещеру подметал, для порядка.
Стали возвращаться из далекой страны Китай молодые соратники, одеты они были странно, дико и по разному. Крутили блестящие кольца, подбрасывали вверх шары и жонглировали горящими факелами. Некоторые были шпагоглотателями, другие гимнастами, третьи ходили по натянутой между деревьями струне. Были играющие на диковинных инструментах, издававших нежные или резкие звуки, кто-то привел группу женщин в ярких нарядах, расшитых монетами и бубенчиками, танцующих зазывающие танцы.
Явились и ловцы диких животных, привезли в клетках рычащих львов и леопардов, пантеру чернее арабской ночи, лошадей с дивными навыками редких окрасов, и без счету дрессированных попугаев, голубей, собак всех размеров и мастей. Вокруг пещеры установилась какафония, радостная болтовня, бесконечные рычание и лай, окрики погонщиков, пение и музыка разного настроения. Хасан мучился головными болями и преимущественно прятался в пещере, закрывался ковром и слал проклятия небесам. Хаджа Насредин напротив был настроен очень восторженно, бродил по лагерю, говорил со всеми, слушал истории и рассказывал свои, собирал артистов-разбойников у вечерних костров и кутил с ними так, что проклятия Хасана до небес не доходили. Привел он с собой женщин разных, красивых и не особенно, с талантами и попроще. Кого-то стал учить искусствам, кого-то к кухне приставил, а одну уважаемую Белую Госпожу приставил к снабжению лагеря провизией и инвентарем.
Белая Госпожа характером была проклятье, криклива и сурова, да на язык остра. Если вдруг кто-то не по нраву ей придется, или не послушает ее, или спорить станет - осыпет проклятьями, да высмеивать начнет, весь честной и иной тоже люд животики понадрывали. Однако провизия была в лагере исправно, всякое в котлах кипело, огонь горел круглосуточно, кормили всех щедро и с фантазией.
Тесно стало от пришлого люда около пещеры, да и невместно людям вперемешку с животными ночлег делить. С целью общих сборищ натянули шатер громадных размеров, там факелами осветили все, навесы для животных построили, от непогоды защищающие, да и людям в шатре и в пещере место нашлось. Старый Хасан под утро, когда все стихало, из пещеры выходил и с Белой Госпожой у костра тихие беседы вел, хлебал горячую похлебку, больше слушал, в старый линялый халат кутаясь от зябкого утреннего воздуха. А потом закуривал трубочку свою - табаком тоже Белая Госпожа озаботилась. Глядел он на огонь, да на предрассветные туманы, клочьями с гор спускающиеся, да слушал неспешную болтовню бабскую - и размягчалось сердце его зачерствелое.
В одно такое холодное утро явился Хаджа Насредин пыльный и пьяный в стельку, вел он за собой осла, а на осле сидел юноша, худенький, богато одетый и такой же пыльный, как и его проводник. Белая Госпожа раскудахталась, юношу умыла, накормила, спать к разбойникам отправила, а Хаджу стала выспрашивать - кто этот мальчик, да зачем его Хаджа привел с собой. Оказалось, что этот юноша был сыном далекого султана, да только болен был, то ли умом не вышел, то ли жизни в нем не осталось совсем - грустен и месяцами из комнаты не выходил. Хаджа обещал султану, что вылечит мальчика, задаток взял и увез его на осле. Задаток, разумеется, пропил. А сына возвращать не обязательно - мол отец султан без такого наследника кого-то более дельного на престол посадит.
Озадачилась тогда Белая Госпожа принца вылечить. Стала супы горячие ему варить на мясном бульоне, да всяких фокусников и жонглеров посылать развлекать его. Стал молодой человек улыбаться, потом хохотать стал, потом стал за дрессировщиками бегать, собакой лаять, птицей кричать, потом в клетку к леопарду забрался, еле вытащили. Потом дудочку нашел какую-то и стал дуть в нее что есть силы, и три дня и три ночи ото всюду можно было услышать, как он инструмент терзает. Стали у него мелодии простые получаться, стал он играть вечерами у огней и стали ему бросать за это монеты и фрукты, иногда даже не в голову попадали. Потом заметили они, что вроде и не дурачок он вовсе, просто молчун, вроде старого Хасана. Показали ему пещеру, где все еще от всех скрывался бывший атаман. Сел тогда принц около входа в пещеру, стал на дудочке играть. Хасан вышел к нему и некоторое время слушал музыку. Потом предложил юноше войти, стал показывать ему остатки сокровищ и диковины всякие показывать, да рассказывать о трудной юности своей. Об старом разбойнике, который его воспитал. А молодой человек слушает почтительно, кивает, а руки из карманов не вытаскивает, богатств не трогает. Понравилась Хасану скромность юноши. Захотел он ему что-то подарить.
Принц же ходил среди пыльных сокровищ, сундуков, ковров, подсвечников, кучек всякого хлама не разобранного, не проявляя ни к чему интереса. Думал Хасан, как подойдет юноше сабля, какой нож мог бы понравиться ему, а может его заинтересует стрельба из лука - но мальчик вдруг извлек из кучи мусора непонятной формы предмет, помахал им, постучал по нему, на всю пещеру раздался звонкий стук, задребежжали тронутые сизой патиной струны, в пару к дудочке появилась у принца домра. Засмеялся старый одноглазый Хасан, думал он о том, каким воином или разбойником предстоит стать молодому человеку, а он - балбес - только бренчать да дудеть и горазд. Да ну лишь бы не бродил грустным призраком вокруг лагеря, да играл свои незамысловатые мелодии.
Парень несколько недель у костра терзал несчастный инструмент, на что очень болезненно реагировали дикие звери и лагерные собаки, подвывавшие ночь на пролет в ответ на резкие трели пузатой деревяшки. Временами молодой человек затягивал что-то грустное на дудочке, но затем бросал и играл плясовую. Потом уходил и шептался с бывшими разбойниками, что-то втолковывал тихим голосом Хадже Насреддину, но тот полупьяный отмахивался и хохотал.
Но в один день лагерь вдруг опустел. Свернули шатер, погрузили клетки на повозки, ушли люди и принц шел впереди - задавая ритм шагов музыкой или просто отстукивая его пальцами по бокам своей домры. Процессия растянулась по дороге, пылила и была нетороплива, а около города остановилась на ночлег. Набежали зеваки, Белая Госпожа уже накормила всех ужином, костры горели, горели и факелы в шатре, и бывшие разбойники во главе с принцем устроили для зевак представление. Неделю стояли они у города - и видели их представления с дрессированными зверями, фокусниками, жонглерами, шпагоглатателями и гимнастами все его жители. Хаджа Насреддин вырядился в немыслимый колпак и бархатную мантию, с самым важным видом объявлял номера такими шумными непонятными словами на всех известных ему языках, что вызвал этим страх и уважение у зрителей.
Добра там видимо невидимо, много поколений разбойников хранили там награбленное до него. Ни пройти, ни нового сундука не поставить, ковра Персидского не постелить, седла богатой татарской работы не повесить.
Стал Хасан глазом сверкать сердито, громовым голосом орать, распоряжения отдавать, что несли разбойники богатства сюда, не сюда, нет, отсюда туда. Стали разбойники суетиться, спотыкаться, ваз побили несколько, диадему с изумрудами в пыль втоптали, ибо не грузчики они вовсе.
Открылись тогда богатства прошлогодние, с коврами старыми, сундуками рассохшимися, кувшинами от времени потемневшими.
Вино в них превратилось в уксус, ковры некогда дорогие, выцвели и запылились, а иные сгнили, даже на попону лошади не годятся. В сундуках иных ранее припасы хранились, а теперь лишь мыши гнездились. Нашли скелет девушки, завернутый в ковер.
Скуп и жаден был предыдущий атаман. Ничего своим воинам из добычи не отдавал, держал их в строгости. Впрочем, кроме Хасана его живым никто не помнил.
Помутилось у Хасана зрение, стал он орать, как припадочный, на визг переходя, чтоб выкинули разбойники все ветхое, да не это, да не то, да не у входа в пещеру, можно же и тайник выдать. А потом устал, упал в пыль и стал бредить в горячке. Очень жалко пропавших богатств ему было. Помнил он, как недоедал в юности.
Жалко стало и своих богатств, не на радость, а на жадность служащего.
Лежит Хасан 40 дней и 40 ночей, бредит в лихорадке. Разбойники то хлам таскают, то костры жгут, то пьют и песни поют, то в деревню за припасами метнутся. Как-то лекаря местного привезли, но не помог лекарь, по горлу полоснули его, в колодец пересохший бросили.
Тут мимо шел Хаджа Насреддин. Увидел, гуляют разбойники, но не испугался, а заговорил с ними громко да грубо. Те построились, ответ держали, к атаману отвели. У того как раз просветление на минутку приключилось.
Хаджа Насреддин с Хасаном пошептался немного, быстро разобрался во всем, пообещал, что Хасана вылечит, да награду выторговал немалую, и аванс громадный. Собрал он тогда разбойников, выбрал из них тех, что помоложе да посообразительней, по 10 золотых выдал им и отправил их в далекий Китай учиться цирковому искусству, актерскому мастерству, стихосложению, гимнастике и прочим наукам, в которых китайцы как известно большие мастера. Разбойников постарше да поглупее собрал он и отправил их на поиски диковинных зверей по всему миру. Эти вроде налегке ушли, а богатств в пещере заметно поубавилось. Сам же Ходжа то в пещеру наведается, то будет таков, то ковер унесет, то кувшин, то с ишаком вернется и сундук золота снесет, то с женщинами сомнительными и вином заявится и гудит возле пещеры несколько недель. Хасан между тем стал на свет божий выходить, на женщин поглядывать без интереса, да иногда пещеру подметал, для порядка.
Стали возвращаться из далекой страны Китай молодые соратники, одеты они были странно, дико и по разному. Крутили блестящие кольца, подбрасывали вверх шары и жонглировали горящими факелами. Некоторые были шпагоглотателями, другие гимнастами, третьи ходили по натянутой между деревьями струне. Были играющие на диковинных инструментах, издававших нежные или резкие звуки, кто-то привел группу женщин в ярких нарядах, расшитых монетами и бубенчиками, танцующих зазывающие танцы.
Явились и ловцы диких животных, привезли в клетках рычащих львов и леопардов, пантеру чернее арабской ночи, лошадей с дивными навыками редких окрасов, и без счету дрессированных попугаев, голубей, собак всех размеров и мастей. Вокруг пещеры установилась какафония, радостная болтовня, бесконечные рычание и лай, окрики погонщиков, пение и музыка разного настроения. Хасан мучился головными болями и преимущественно прятался в пещере, закрывался ковром и слал проклятия небесам. Хаджа Насредин напротив был настроен очень восторженно, бродил по лагерю, говорил со всеми, слушал истории и рассказывал свои, собирал артистов-разбойников у вечерних костров и кутил с ними так, что проклятия Хасана до небес не доходили. Привел он с собой женщин разных, красивых и не особенно, с талантами и попроще. Кого-то стал учить искусствам, кого-то к кухне приставил, а одну уважаемую Белую Госпожу приставил к снабжению лагеря провизией и инвентарем.
Белая Госпожа характером была проклятье, криклива и сурова, да на язык остра. Если вдруг кто-то не по нраву ей придется, или не послушает ее, или спорить станет - осыпет проклятьями, да высмеивать начнет, весь честной и иной тоже люд животики понадрывали. Однако провизия была в лагере исправно, всякое в котлах кипело, огонь горел круглосуточно, кормили всех щедро и с фантазией.
Тесно стало от пришлого люда около пещеры, да и невместно людям вперемешку с животными ночлег делить. С целью общих сборищ натянули шатер громадных размеров, там факелами осветили все, навесы для животных построили, от непогоды защищающие, да и людям в шатре и в пещере место нашлось. Старый Хасан под утро, когда все стихало, из пещеры выходил и с Белой Госпожой у костра тихие беседы вел, хлебал горячую похлебку, больше слушал, в старый линялый халат кутаясь от зябкого утреннего воздуха. А потом закуривал трубочку свою - табаком тоже Белая Госпожа озаботилась. Глядел он на огонь, да на предрассветные туманы, клочьями с гор спускающиеся, да слушал неспешную болтовню бабскую - и размягчалось сердце его зачерствелое.
В одно такое холодное утро явился Хаджа Насредин пыльный и пьяный в стельку, вел он за собой осла, а на осле сидел юноша, худенький, богато одетый и такой же пыльный, как и его проводник. Белая Госпожа раскудахталась, юношу умыла, накормила, спать к разбойникам отправила, а Хаджу стала выспрашивать - кто этот мальчик, да зачем его Хаджа привел с собой. Оказалось, что этот юноша был сыном далекого султана, да только болен был, то ли умом не вышел, то ли жизни в нем не осталось совсем - грустен и месяцами из комнаты не выходил. Хаджа обещал султану, что вылечит мальчика, задаток взял и увез его на осле. Задаток, разумеется, пропил. А сына возвращать не обязательно - мол отец султан без такого наследника кого-то более дельного на престол посадит.
Озадачилась тогда Белая Госпожа принца вылечить. Стала супы горячие ему варить на мясном бульоне, да всяких фокусников и жонглеров посылать развлекать его. Стал молодой человек улыбаться, потом хохотать стал, потом стал за дрессировщиками бегать, собакой лаять, птицей кричать, потом в клетку к леопарду забрался, еле вытащили. Потом дудочку нашел какую-то и стал дуть в нее что есть силы, и три дня и три ночи ото всюду можно было услышать, как он инструмент терзает. Стали у него мелодии простые получаться, стал он играть вечерами у огней и стали ему бросать за это монеты и фрукты, иногда даже не в голову попадали. Потом заметили они, что вроде и не дурачок он вовсе, просто молчун, вроде старого Хасана. Показали ему пещеру, где все еще от всех скрывался бывший атаман. Сел тогда принц около входа в пещеру, стал на дудочке играть. Хасан вышел к нему и некоторое время слушал музыку. Потом предложил юноше войти, стал показывать ему остатки сокровищ и диковины всякие показывать, да рассказывать о трудной юности своей. Об старом разбойнике, который его воспитал. А молодой человек слушает почтительно, кивает, а руки из карманов не вытаскивает, богатств не трогает. Понравилась Хасану скромность юноши. Захотел он ему что-то подарить.
Принц же ходил среди пыльных сокровищ, сундуков, ковров, подсвечников, кучек всякого хлама не разобранного, не проявляя ни к чему интереса. Думал Хасан, как подойдет юноше сабля, какой нож мог бы понравиться ему, а может его заинтересует стрельба из лука - но мальчик вдруг извлек из кучи мусора непонятной формы предмет, помахал им, постучал по нему, на всю пещеру раздался звонкий стук, задребежжали тронутые сизой патиной струны, в пару к дудочке появилась у принца домра. Засмеялся старый одноглазый Хасан, думал он о том, каким воином или разбойником предстоит стать молодому человеку, а он - балбес - только бренчать да дудеть и горазд. Да ну лишь бы не бродил грустным призраком вокруг лагеря, да играл свои незамысловатые мелодии.
Парень несколько недель у костра терзал несчастный инструмент, на что очень болезненно реагировали дикие звери и лагерные собаки, подвывавшие ночь на пролет в ответ на резкие трели пузатой деревяшки. Временами молодой человек затягивал что-то грустное на дудочке, но затем бросал и играл плясовую. Потом уходил и шептался с бывшими разбойниками, что-то втолковывал тихим голосом Хадже Насреддину, но тот полупьяный отмахивался и хохотал.
Но в один день лагерь вдруг опустел. Свернули шатер, погрузили клетки на повозки, ушли люди и принц шел впереди - задавая ритм шагов музыкой или просто отстукивая его пальцами по бокам своей домры. Процессия растянулась по дороге, пылила и была нетороплива, а около города остановилась на ночлег. Набежали зеваки, Белая Госпожа уже накормила всех ужином, костры горели, горели и факелы в шатре, и бывшие разбойники во главе с принцем устроили для зевак представление. Неделю стояли они у города - и видели их представления с дрессированными зверями, фокусниками, жонглерами, шпагоглатателями и гимнастами все его жители. Хаджа Насреддин вырядился в немыслимый колпак и бархатную мантию, с самым важным видом объявлял номера такими шумными непонятными словами на всех известных ему языках, что вызвал этим страх и уважение у зрителей.