Скоро декабрь
Евгений Шварц в "Телефонной книге" написал про бабушку:
"Был у нее мальчик лет пяти-шести. Бледный, истощенный и необыкновенно сосредоточенный. Он все молчал. Уложат его спать, и он молчит". Когда бабушка с отцом эвакуировались из Крыма во время войны, папа переболел туберкулезом.
Для меня это фантастика, словно бы речь не об отце, а о ком-то другом. Не помню ни его простуд, ни температур, ни что бы он когда-нибудь испытывал недомогание. Всю жизнь экспедиции, прыжки, поднятие тяжестей, походы. Он всегда был раскаченным красавчиком эталонной красоты, а вовсе не худосочным интеллигентом. Он умело обращался кулаками и вырос на улице, где в пост-военное время, мальчишки ходили драться районами на район, а папа среди них был одним из первых и стал легендой.
Он бегал и прыгал, как никто, и стал чемпионом Москвы в эстафетах по бегу. Ему пророчили звездную карьеру в спорте. И если бы не жуткая травма, неизвестно кем бы он стал. У него были феноменальные физические данные к спорту.
Например, он прыгал через четыре стула с места. Он все время прыгал, прыгал, прыгал, как заведенный. Дома натягивал веревку и без конца доводил свою маму прыжками. Когда он пришел первый раз на стадион, он добежал до планки, остановился, и только после перепрыгнул ее, ведь привык только с места. Тренер был в шоке.
Он грезил спортом всегда, и после пяти переломов таза, единственное спасение от невозможности стать профессиональным спортсменом, стала работа репортером в газете "Советский спорт". Но спорт все равно был с ним всю жизнь - походы, экспедиции, плавание до горизонта.
Мы с ним всегда смотрели Олимпиады, и как черти орали на всю квартиру, если кто-то получал золото. Мы расстраивались и злились, если наши проигрывали. Он смотрел все серьезные боксерские бои. Любил в красках рассказывать истории великих спорсменах, и восхищался ими. Для него они всегда были сверхлюдьми, особыми. Он не ложился спать, и отменял всё на свете, если был важный матч.
Этой увлеченностью заразил нас всех.
Как странно бывает принять немощь таких людей. Их невозможность повернуться, поднести руку ко рту.
Ведь кажется, это сверхчеловек, который всегда самый-самый. И кажется, что с тобой не произойдет подобное никогда.
Мы всегда должны быть красивыми и подтянутыми. Мы никогда не станем обузой.
Так и он говорил, что это ведь ужасно.
Папа принимал свое состояние смиренно, хоть бывало и кричал на всю квартиру. Выматывал нас всех, особенно маму.
Папа удивительно любил жизнь во всех ее проявлениях до последних дней.
Любил дождь, грозу и очень много говорил о море. Его любимый месяц был декабрь. Когда жуткий холод и валит снег.
Год назад, когда папа был жив, напечатала мой любимый его стих:
Мне пудра мороси
Что на щеках слезинка
Так тонко пахнет скорою зимой.
Сквозь студень дней
Неряшливых осинок
Я прохожу колеблющийся строй.
На серых костылях
Парнишкой бултыхаясь
Идет как странность -
Гладкий лилипут.
Рукам досталась жуткая усталость,
Такую остальные не поймут.
Как он идет перебирая лапки,
А скоро станет
Слюдяной мороз.
На лыжной палке - меховая шапка.
Вся мокрая от снега и от слез.
И жизнь не в жизнь -
Кому? Зачем он нужен?
А он сказал, усевшись на пенек:
"Рябины много -
Это ж птичий ужин.
Какой сегодня выдался денек!"
Андрей Борозин, 1960 г.
"Был у нее мальчик лет пяти-шести. Бледный, истощенный и необыкновенно сосредоточенный. Он все молчал. Уложат его спать, и он молчит". Когда бабушка с отцом эвакуировались из Крыма во время войны, папа переболел туберкулезом.
Для меня это фантастика, словно бы речь не об отце, а о ком-то другом. Не помню ни его простуд, ни температур, ни что бы он когда-нибудь испытывал недомогание. Всю жизнь экспедиции, прыжки, поднятие тяжестей, походы. Он всегда был раскаченным красавчиком эталонной красоты, а вовсе не худосочным интеллигентом. Он умело обращался кулаками и вырос на улице, где в пост-военное время, мальчишки ходили драться районами на район, а папа среди них был одним из первых и стал легендой.
Он бегал и прыгал, как никто, и стал чемпионом Москвы в эстафетах по бегу. Ему пророчили звездную карьеру в спорте. И если бы не жуткая травма, неизвестно кем бы он стал. У него были феноменальные физические данные к спорту.
Например, он прыгал через четыре стула с места. Он все время прыгал, прыгал, прыгал, как заведенный. Дома натягивал веревку и без конца доводил свою маму прыжками. Когда он пришел первый раз на стадион, он добежал до планки, остановился, и только после перепрыгнул ее, ведь привык только с места. Тренер был в шоке.
Он грезил спортом всегда, и после пяти переломов таза, единственное спасение от невозможности стать профессиональным спортсменом, стала работа репортером в газете "Советский спорт". Но спорт все равно был с ним всю жизнь - походы, экспедиции, плавание до горизонта.
Мы с ним всегда смотрели Олимпиады, и как черти орали на всю квартиру, если кто-то получал золото. Мы расстраивались и злились, если наши проигрывали. Он смотрел все серьезные боксерские бои. Любил в красках рассказывать истории великих спорсменах, и восхищался ими. Для него они всегда были сверхлюдьми, особыми. Он не ложился спать, и отменял всё на свете, если был важный матч.
Этой увлеченностью заразил нас всех.
Как странно бывает принять немощь таких людей. Их невозможность повернуться, поднести руку ко рту.
Ведь кажется, это сверхчеловек, который всегда самый-самый. И кажется, что с тобой не произойдет подобное никогда.
Мы всегда должны быть красивыми и подтянутыми. Мы никогда не станем обузой.
Так и он говорил, что это ведь ужасно.
Папа принимал свое состояние смиренно, хоть бывало и кричал на всю квартиру. Выматывал нас всех, особенно маму.
Папа удивительно любил жизнь во всех ее проявлениях до последних дней.
Любил дождь, грозу и очень много говорил о море. Его любимый месяц был декабрь. Когда жуткий холод и валит снег.
Год назад, когда папа был жив, напечатала мой любимый его стих:
Мне пудра мороси
Что на щеках слезинка
Так тонко пахнет скорою зимой.
Сквозь студень дней
Неряшливых осинок
Я прохожу колеблющийся строй.
На серых костылях
Парнишкой бултыхаясь
Идет как странность -
Гладкий лилипут.
Рукам досталась жуткая усталость,
Такую остальные не поймут.
Как он идет перебирая лапки,
А скоро станет
Слюдяной мороз.
На лыжной палке - меховая шапка.
Вся мокрая от снега и от слез.
И жизнь не в жизнь -
Кому? Зачем он нужен?
А он сказал, усевшись на пенек:
"Рябины много -
Это ж птичий ужин.
Какой сегодня выдался денек!"
Андрей Борозин, 1960 г.
