А еще бывает страх. Не тот, который детский или после ужастика, или просто мистический (о боже, кто-то прошел по моей будущей могиле!), не фобия, а просто страх. Чистейший.
Он умело зажимает рот рукой, вдавливая голову в подушку. Когда кошмары, всегда можно проснуться. Когда этот липкий страх затапливает бодрствующее сознание, становится ясно, что бежать никуда не нужно, просто некуда. Мир очень мал (о да, и его чертовски мало, целого мира мало), и на самом деле избавление от одиночества и поиски помощи - офигительная иллюзия. То, что должно быть, оно - будет. И то, чего быть не должно ни в коем случае, через какое-то время перестанет казаться самым важным на свете. Это мудро и так же печально, как смешной факт о том, что любая безответная любовь проходит, если ее не успеть грамотно превратить в литературу. Правда, пройдет она все равно, но хоть строчки останутся. Да, иногда полезно перечитывать старые дневники - понимаешь, что над прошлыми проблемами уже можно вдоволь посмеяться.
И вот ты наедине со своим страхом, чистейшим, рафинированным, и знаешь, что никуда не деться. Можно, конечно, пойти попить чаю, подышать в окно, выкурить сигаретку, почитать или даже проверить почту. Отпустит. Но страх никуда не девается. Он просто ждет момента появиться снова.
Я могу бороться с этим только одним способом - часами топтать своими кедами хрустящий гравий дорожек в каком-нибудь спящем маленьком поселке или городке. Люди спят в уютных домиках, а может, пьют и поют песни, а может, может... в общем, к ним страх еще не приходил. Тогда я сторожу, тогда я выхожу со страхом на равных. А его и правда нет смысла бояться - есть же только мы, он и я. Помочь никто не сможет. Страшно, что никто кроме меня меня не заменит и все уже продумано. Так, задания, а не их исход.
И две вещи, которые лучше других описывают, как это:
Франц Кафка. Ночью
Погрузиться в ночь, как порою, опустив голову, погружаешься в мысли, -
вот так быть всем существом, погруженным в ночь. Вокруг тебя спят люди.
Маленькая комедия, невинный самообман, будто они спят в домах, на прочных
кроватях, под прочной крышей, вытянувшись или поджав колени на матрацах, под
простынями, под одеялами; а на самом деле все они оказались вместе, как были
некогда вместе, и потом опять, в пустынной местности, в лагере под открытым
небом, неисчислимое множество людей, целая армия, целый народ, - над ними
холодное небо, под ними холодная земля, они спят там, где стояли, ничком,
положив голову на локоть, спокойно дыша. А ты бодрствуешь, ты один из
стражей и, чтобы увидеть другого, размахиваешь горящей головешкой, взятой из
кучи хвороста рядом с тобой. Отчего же ты бодрствуешь? Но ведь сказано, что
кто-то должен быть на страже. Бодрствовать кто-то должен.
Райнер Мария Рильке. Часослов
Безумье - сторож,
ибо - сторожит.
Смеясь, для ночи ищет он имен -
семь, двадцать, триста, - словно ворожит
ночь ежечасно именует он.
И с треугольником его рука
дрожит, и он, задев о край рожка,
в который сам не может задудеть,
домам свою умеет песню спеть.
Сквозь мирный сон ребятам чуть слышна
дозорная безумья тишина.
Но псы со злости рвутся на цепях,
шаги его почуя у ворот,
дрожа, когда минует он, и страх,
что он вернется, - снова их берет.