Деревня Званково
До Ленинграда я доехала так же без приключений, под пристальным присмотром проводницы, коей деревенские жители передали меня с рук на руки. Мешок с подарками был тяжёлый, но проводница вызвала мне носильщика, который дотащил «сидор» до входа в метро. Вообще-то к бабушке можно было доехать и наземным транспортом - она жила на Фонтанке, недалеко от Аничкова моста, но мне хотелось на метро - на диковинном подземном транспорте. Я наменяла пятаков в призывно моргавшем красными лампочками-глазками автомате и проехала одну станцию до «Владимирской». Собой я была невероятно горда и довольна. Увидев меня, бабушка чуть в обморок не упала. Она, конечно, знала о моём исчезновении. Ибо мама, первое, что сделала, когда обнаружила мою пропажу, это понеслась на переговорный пункт - в те времена мобильных телефонов не было, да и домашние были не у всех, - и обзвонила всю нашу ленинградскую родню. А потом уже отправилась в милицию.
Пока я мылась и приводила себя в порядок, бабушка сбегала на почту и отправила телеграмму моим. Мама моя была весьма разумная женщина и вариант, что я могу сбежать в Ленинград, предусмотрела.
- Я всё равно к ним не вернусь. - сказала я бабушке, - Я хочу с тобой жить.
Бабушка была бы не против, но мы обе чувствовали, что на этот раз ничего не получится.
- Бабуль! А ты светишься вся. И искришься. - сказала я. Бабушка действительно, была словно окружена каким-то неярким, но тёплым сиянием, рассыпавшим лёгкие искры.
- Ну и хорошо. - ответила бабушка. И пока я обедала, я поведала ей свою одиссею. А заодно и то, что меня толкнуло на побег. Только про странную деревню, точнее, про произошедшее в ней, я ничего не сказала. На вопрос бабушки, откуда у меня деревенские гостинцы, ответила, что добрые люди дали.
Мама приехала за мной через два дня.
- Ты нас опозорила. - первое, что сказала она мне, едва переступила порог.
- Тогда зачем приехала? - спросила я в ответ, - Давайте, раз я позор семьи, я буду у бабушки жить. Она не считает, что я её позорю.
- Дети должны жить с родителями и слушаться маму и папу. - сказала мама каким-то заученным голосом, как на пластинке.
Дома у нас сидела Евстольевна. Такое впечатление, что она вообще никуда не уходила, пока я скиталась. Но самое интересное было не это, а родители. Они были словно связаны по рукам и ногам чем-то вроде толстой серой паутины. На ногах были путы, а верёвка на руках позволяла им шевелиться, но не особо. Что это, я не знала, но догадалась, что вижу верёвки только я, но не родители. Они, если и догадываются о чём-то, то вряд ли понимают, что происходит. И что видение моё как-то связано с происшествием в деревне. Несколько веревок тянулось от родителей к Евстольевне, словно от кукол марионеток к кукловоду. И я подумала, что это она опутала моих папу и маму.
- А, нашлась пропажа! - заголосила Евстольевна, едва мы вошли в прихожую, - Что ж ты, шаромыжница, родителей-то позоришь? Да кто ж тебя научил-то такому?
Её-то какое дело?!
- А ну, пошла вон отсюда! - неожиданно для всех, а больше для самой себя, заорала я, - И верёвки свои забери! Ещё раз сюда появишься - в порошок сотру!
Верёвки действительно лопнули. Но только те, которые тянулись от родителей к Евстольевне. Те, что были у них на руках и ногах так и остались. Евстольевна хотела что-то возразить, но посмотрела на меня и заткнулась, а потом вдруг как-то быстро, бочком, по-крабьи, прошмыгнула к двери и выскочила вон.
Папино лицо перекосила гримаса, очки съехали к кончику носа, волосы надо лбом встали дыбом, что означало страшный гнев. Он вознамерился наградить меня затрещиной в честь приезда. И уже занёс карающую длань над моей бедовой головушкой. Я посмотрела ему в глаза. И папа, издав какой-то непонятный горловой звук, вдруг застыл в нелепой позе с поднятой рукой. Буквально окаменел, как в сказке. В этой нелепой позе отец простоял до вечера. Мама сначала испугалась, потом рассердилась, потом хотела вызвать «скорую», но я сказала, что лучше не надо. И до вечера, мама тихо рыдала в их с папой спальне. Брат смотрел на меня с суеверным ужасом. А я прошла в комнату и демонстративно включила телевизор.
********
Октябрьский вечер тихо линял в глухую темень. Ветер срывал с ветвей последние намокшие жёлтые листья вывешенные к 7 ноября флаги и отсыревшие лозунги. На плакате перед Горсоветом мускулистый мужчина с правильным лицом и аккуратно зачёсанными назад волосами придерживал рукой исполинских размеров фолиант, на котором было написано «Материалы XXVI съезда КПСС». Фолиант был ему по пояс. Ниже было написано: «Решения съезда - выполним!». Лицо рабочего выражало мужественную решимость немедленно выполнять. Дождь тихо барабанил по плакату. Улица была совершенно пуста в этот хмурый час. Все нормальные люди давно были дома. И никто не видел, как черты лица и вся фигура рабочего на плакате вдруг обрели объёмность, а потом и сам он тихо вышел из своего плаката, отодвинув фолиант в сторону. Отделившись от стены человек быстро зашагал в осенние сумерки и скоро слился с ними.
( продолжение следует...)
Пока я мылась и приводила себя в порядок, бабушка сбегала на почту и отправила телеграмму моим. Мама моя была весьма разумная женщина и вариант, что я могу сбежать в Ленинград, предусмотрела.
- Я всё равно к ним не вернусь. - сказала я бабушке, - Я хочу с тобой жить.
Бабушка была бы не против, но мы обе чувствовали, что на этот раз ничего не получится.
- Бабуль! А ты светишься вся. И искришься. - сказала я. Бабушка действительно, была словно окружена каким-то неярким, но тёплым сиянием, рассыпавшим лёгкие искры.
- Ну и хорошо. - ответила бабушка. И пока я обедала, я поведала ей свою одиссею. А заодно и то, что меня толкнуло на побег. Только про странную деревню, точнее, про произошедшее в ней, я ничего не сказала. На вопрос бабушки, откуда у меня деревенские гостинцы, ответила, что добрые люди дали.
Мама приехала за мной через два дня.
- Ты нас опозорила. - первое, что сказала она мне, едва переступила порог.
- Тогда зачем приехала? - спросила я в ответ, - Давайте, раз я позор семьи, я буду у бабушки жить. Она не считает, что я её позорю.
- Дети должны жить с родителями и слушаться маму и папу. - сказала мама каким-то заученным голосом, как на пластинке.
Дома у нас сидела Евстольевна. Такое впечатление, что она вообще никуда не уходила, пока я скиталась. Но самое интересное было не это, а родители. Они были словно связаны по рукам и ногам чем-то вроде толстой серой паутины. На ногах были путы, а верёвка на руках позволяла им шевелиться, но не особо. Что это, я не знала, но догадалась, что вижу верёвки только я, но не родители. Они, если и догадываются о чём-то, то вряд ли понимают, что происходит. И что видение моё как-то связано с происшествием в деревне. Несколько веревок тянулось от родителей к Евстольевне, словно от кукол марионеток к кукловоду. И я подумала, что это она опутала моих папу и маму.
- А, нашлась пропажа! - заголосила Евстольевна, едва мы вошли в прихожую, - Что ж ты, шаромыжница, родителей-то позоришь? Да кто ж тебя научил-то такому?
Её-то какое дело?!
- А ну, пошла вон отсюда! - неожиданно для всех, а больше для самой себя, заорала я, - И верёвки свои забери! Ещё раз сюда появишься - в порошок сотру!
Верёвки действительно лопнули. Но только те, которые тянулись от родителей к Евстольевне. Те, что были у них на руках и ногах так и остались. Евстольевна хотела что-то возразить, но посмотрела на меня и заткнулась, а потом вдруг как-то быстро, бочком, по-крабьи, прошмыгнула к двери и выскочила вон.
Папино лицо перекосила гримаса, очки съехали к кончику носа, волосы надо лбом встали дыбом, что означало страшный гнев. Он вознамерился наградить меня затрещиной в честь приезда. И уже занёс карающую длань над моей бедовой головушкой. Я посмотрела ему в глаза. И папа, издав какой-то непонятный горловой звук, вдруг застыл в нелепой позе с поднятой рукой. Буквально окаменел, как в сказке. В этой нелепой позе отец простоял до вечера. Мама сначала испугалась, потом рассердилась, потом хотела вызвать «скорую», но я сказала, что лучше не надо. И до вечера, мама тихо рыдала в их с папой спальне. Брат смотрел на меня с суеверным ужасом. А я прошла в комнату и демонстративно включила телевизор.
********
Октябрьский вечер тихо линял в глухую темень. Ветер срывал с ветвей последние намокшие жёлтые листья вывешенные к 7 ноября флаги и отсыревшие лозунги. На плакате перед Горсоветом мускулистый мужчина с правильным лицом и аккуратно зачёсанными назад волосами придерживал рукой исполинских размеров фолиант, на котором было написано «Материалы XXVI съезда КПСС». Фолиант был ему по пояс. Ниже было написано: «Решения съезда - выполним!». Лицо рабочего выражало мужественную решимость немедленно выполнять. Дождь тихо барабанил по плакату. Улица была совершенно пуста в этот хмурый час. Все нормальные люди давно были дома. И никто не видел, как черты лица и вся фигура рабочего на плакате вдруг обрели объёмность, а потом и сам он тихо вышел из своего плаката, отодвинув фолиант в сторону. Отделившись от стены человек быстро зашагал в осенние сумерки и скоро слился с ними.
( продолжение следует...)