УЛА. МОЙ ДЕД
"- Суламита! - позвал меня дед.
- Что, дед?
- Ты не спишь?
- Нет, уже не сплю.
- Ты горюешь?
- Нет, дед. Я грущу.
- Ты грустишь из-за него?
- Из-за всего. Из-за него тоже.
- Он ушел навсегда?
- Он вернется.
- Почему же ты грустишь?
- Он уйдет снова. И вернется. И уйдет.
- Почему, янике, почему, дитя мое?
- Я старше его.
- Намного?
- Прилично. На два тысячелетия.
- Ай-яй-яй! - огорчился дед. - Он - гой?
- Да.
Дед долго молчал, раздумывал, старчески кряхтел, потом спросил мягко:
- Суламита, дитя мое, ты полна горечи и боли. Ты любишь его?
- Да, дед.
- За что?
- Он умный, нежный, он кровоточит, как свежая рана.
- И все?
- Он - мой сладостный муж, он дал мне незабываемое блаженство.
- И только?
- Он - мой ребенок, отнятый злодеями, изуродованный, и вновь найденный мной.
- А что они сделали с ним?
- Он пьяница, трус и лжец."
.....
"Тающая темнота клубилась в окне. Дед замолчал. Теперь он будет молчать долго. Я встала с постели, прошла через комнату, и холодный пол нервно ласкал босые ноги. Уселась на подоконник и стала смотреть в пустой колодец двора. Угольная чернота ночи выгорела дотла, и со дна поднимался серый рассветный дым. Надсадно шипела где-то недалеко поливальная машина. Зябко. Я видела пролетающий над домом голубой ветер, он нес меня на себе, трепещущий зеленый листочек.
И, закрыв глаза, слушала тонкий звон приближающегося света.
- Суламита! - шепнул дед.
- Что, дед?
- А почему он так смеялся, глядя на меня?
- Его рассмешил твой картуз, твои пейсы, твое пальто, застегнутое, как у женщин, на левую сторону.
- Да-а? - озабоченно переспросил дед, подумал немножко и спросил ласково:
- Суламита, дитя мое, может быть, им не надо показывать меня?
Я слезла с подоконника, подошла ближе и посмотрела ему в лицо, и глаза его были в моих глазах. Блекло-серые, выгоревшие от старости. Девяносто четыре года. Какой он маленький! Сухие неподвижные губы.
- Дед, как же мне не показывать им тебя? Я последний побег твоей усохшей ветви. Ты - начало, я - конец, ты - память моя, а я - боль твоя, ты - разум мой, а я - око души твоей. Дед, ты - это я. А я - это ты…"
(с) Аркадий и Григорий Вайнеры, "Петля и камень в зеленой траве"
- Что, дед?
- Ты не спишь?
- Нет, уже не сплю.
- Ты горюешь?
- Нет, дед. Я грущу.
- Ты грустишь из-за него?
- Из-за всего. Из-за него тоже.
- Он ушел навсегда?
- Он вернется.
- Почему же ты грустишь?
- Он уйдет снова. И вернется. И уйдет.
- Почему, янике, почему, дитя мое?
- Я старше его.
- Намного?
- Прилично. На два тысячелетия.
- Ай-яй-яй! - огорчился дед. - Он - гой?
- Да.
Дед долго молчал, раздумывал, старчески кряхтел, потом спросил мягко:
- Суламита, дитя мое, ты полна горечи и боли. Ты любишь его?
- Да, дед.
- За что?
- Он умный, нежный, он кровоточит, как свежая рана.
- И все?
- Он - мой сладостный муж, он дал мне незабываемое блаженство.
- И только?
- Он - мой ребенок, отнятый злодеями, изуродованный, и вновь найденный мной.
- А что они сделали с ним?
- Он пьяница, трус и лжец."
.....
"Тающая темнота клубилась в окне. Дед замолчал. Теперь он будет молчать долго. Я встала с постели, прошла через комнату, и холодный пол нервно ласкал босые ноги. Уселась на подоконник и стала смотреть в пустой колодец двора. Угольная чернота ночи выгорела дотла, и со дна поднимался серый рассветный дым. Надсадно шипела где-то недалеко поливальная машина. Зябко. Я видела пролетающий над домом голубой ветер, он нес меня на себе, трепещущий зеленый листочек.
И, закрыв глаза, слушала тонкий звон приближающегося света.
- Суламита! - шепнул дед.
- Что, дед?
- А почему он так смеялся, глядя на меня?
- Его рассмешил твой картуз, твои пейсы, твое пальто, застегнутое, как у женщин, на левую сторону.
- Да-а? - озабоченно переспросил дед, подумал немножко и спросил ласково:
- Суламита, дитя мое, может быть, им не надо показывать меня?
Я слезла с подоконника, подошла ближе и посмотрела ему в лицо, и глаза его были в моих глазах. Блекло-серые, выгоревшие от старости. Девяносто четыре года. Какой он маленький! Сухие неподвижные губы.
- Дед, как же мне не показывать им тебя? Я последний побег твоей усохшей ветви. Ты - начало, я - конец, ты - память моя, а я - боль твоя, ты - разум мой, а я - око души твоей. Дед, ты - это я. А я - это ты…"
(с) Аркадий и Григорий Вайнеры, "Петля и камень в зеленой траве"