Спаси бобра и дерево
Был на жизненном пути Машина М.П. случай, когда он не только что не смог спасти какую-нибудь жизнь, но даже не успел такое подумать. Случилось ли это в детстве, или Михаила уже следовало тогда называть сформировавшейся личностью, сказать нельзя, мы ведь не знаем, где начинается одно состояние человека, а где кончается другое. Что касается возраста, то М.П.Машину было в тот сон десять лет.
Как сейчас он помнит, была ранняя учебная осень, сразу же забытая при погружении в спать. А уже во сне сначала снились ему нелюбимые медведи. Лоснился мех на ветру, чайка орала и облетала бурого великана, стремясь отогнать от стального гнезда на скалистом берегу. В гнезде сидел робот и целился медведю в вольную грудь шестиствольным пулеметом. Налетела волна изумительного индиго, накрыла сверкающее гнездо. Кислотой растворила робота. Медведь встал на задние лапы и с видимым удовольствием подпрыгнул вверх. Чайка лениво каркнула на волну, махнула на нее крылом, да и села неподалеку чистить перья и ласты.
Что-то обыденное выдернуло внимание Михаила из медвежьего меха, свернуло веером и раскрыло в обстановке человеческого жилища.
На заднем плане горел настоящий камин. Михаил сидел на чем-то добротном и просторном. Прямо перед Машиным в аналогичном кресле в драный добротный цветочек сидел философ, слегка подавшись вперед, чтобы загородить от Миши большую часть пламени. Философ был весь с головы до пят в буклях, кружевах, манжетах, погончиках, петличках и морских пуговицах с якорями. Он разинул рот и сказал о себе:
- Я есть философ! Наивысшей категории, заметь, Машин М.П. А ты есть мною избанный.
Миша чуть обратно веером не свернулся, так необычно на него подействовало название «Машин М.П.», его так никогда не называли. Но философ схватил кресло Миши за цепкие подлокотники невесть как вытянувшимися метра на два руками, и мир стабилизировался.
- Ты лучше молчи, если ничего еще не понимаешь. Говорить, конечно, приятнее, но ты, именно ты, здесь и сейчас помолчи, ведь я - философ.
Мишка и не собирался спорить с пенным философом, он с любопытством покрутил головой, рассматривая место беседы. Вокруг них расстилался огромный овальный кабинет, стены которого сплошняком были уставлены стеллажами с книгами. Солидные фолианты, детские книжки с яркими фамилиями авторов и ветхие от рождения корешки роман-газеты¸ пачки отдельных листков, скрепленные сургучом, тканые корешки учебников за все классы средней школы и разных институтов - все было перешано и представлено в нарочитом изобилии.
- Я прочел это все и поэтому стал философом упомянутой категории, - С самодовольной улыбкой изрек человек в буклях и морских пуговицах, - И, знаешь, что я понял? Нет! Что я изобрел!?
Михаил почувствовал крайний интерес к тому, что сейчас узнает, он даже хотел было вскочить с выпуклых цветов кресла, начинавших натирать его ноги, но философ фыркнул, призывая сидеть.
- Я изобрел самое лучшее изобретение со времен самого Леонардо Вес Пуччи! Я изобрел спасение и обретение! Я, именно я, сделал это!!! - Философ чуть не взлетел на манер чайки из предыдущего сна, так он махал руками где-то высоко над головой.
- А ты, - голос философа сделался будничным и медное эхо перестало окрашивать его в эпические тона, - сейчас узнаешь, что же именно я изобрел.
- Вот именно? - Михаил сказал такой вопрос единственный раз в жизни, в том сне.
- Именно!!! - Возопил философ, и игривое эхо вновь искупало собеседников в набате.
- Ну давай, валяй, скажи мне скорей! - Миша не должен был так. Нельзя было так с философом. Кружева и букли брезгливо вздрогнули, эхо увяло. Философ замер в своем кресле ровно, как грустный розовый столбик. Михаил собрался и медленно, как клятву, приложил палец к губам. Только тогда философ снова фыркнул, и глаза его сверкнули драгоценным светом изобретательства и рационализаторских предложений вселенского масштаба.
- Я прочел все это и понял корень всего этого. Бумага - вот носитель устремленности бумажных притязаний. Писатели - вот кто сдабривает страшную машину своим вторичным дыханием! Ты знаешь, сколько деревьев нужно живому бобру для жизни? А ты знаешь, что именно эти деревья писатели крадут у бобров и кидают в жерла целюлозных и бумажных комбинатов? Не знаешь? Так, я тебе говорю - много и много! - Философ опять чуть не взлетел. А Миша терпел и молчал из последних сил.
- Но главное! Простое и главное, которое мне открылось, состоит в том, что все, решительно все, уже изобретено и украдено до нас! Вся классика написана, все уже есть в этих прекрасных и дрянных книжках! Но писатели плодятся и размножаются, они пишут и пишут! И строятся новые заводы, чтобы сделать новую бумагу, и отнять у жизни деревья, а деревья у бобров! - Тут вышла небольшая пауза, - То есть и бобров у жизни отнять тоже! Вот кто враг жизни на земле - современные писатели! - При этих словах затаился огонь в камине, а Мишка схватил себя пальцами за губы, чтобы не сказать чего-нибудь нефилософического.
Кружева и букли, морские пуговицы и петлички, погончики и аксельбанты доверительно завибрировали и, размеренно и хрипло, голос философа нахлынул на Мишу Машина в единственной на всей кабинетной земле просьбе.
- Спаси бобра и дерево, у…
И в этот самый миг воскресное утро выдернуло Мишку из пепельных объятий сна. Он стоял у окна, прижимая к груди собранную в кубло штору. Из одежды на нем были только подлинные пионерские трусы. Сквозь затаенную прозрачность осени из дома напротив на него, склонив голову набок, смотрел седой закройщик, а за его спиной смеялись полуголые модистки.
Как сейчас он помнит, была ранняя учебная осень, сразу же забытая при погружении в спать. А уже во сне сначала снились ему нелюбимые медведи. Лоснился мех на ветру, чайка орала и облетала бурого великана, стремясь отогнать от стального гнезда на скалистом берегу. В гнезде сидел робот и целился медведю в вольную грудь шестиствольным пулеметом. Налетела волна изумительного индиго, накрыла сверкающее гнездо. Кислотой растворила робота. Медведь встал на задние лапы и с видимым удовольствием подпрыгнул вверх. Чайка лениво каркнула на волну, махнула на нее крылом, да и села неподалеку чистить перья и ласты.
Что-то обыденное выдернуло внимание Михаила из медвежьего меха, свернуло веером и раскрыло в обстановке человеческого жилища.
На заднем плане горел настоящий камин. Михаил сидел на чем-то добротном и просторном. Прямо перед Машиным в аналогичном кресле в драный добротный цветочек сидел философ, слегка подавшись вперед, чтобы загородить от Миши большую часть пламени. Философ был весь с головы до пят в буклях, кружевах, манжетах, погончиках, петличках и морских пуговицах с якорями. Он разинул рот и сказал о себе:
- Я есть философ! Наивысшей категории, заметь, Машин М.П. А ты есть мною избанный.
Миша чуть обратно веером не свернулся, так необычно на него подействовало название «Машин М.П.», его так никогда не называли. Но философ схватил кресло Миши за цепкие подлокотники невесть как вытянувшимися метра на два руками, и мир стабилизировался.
- Ты лучше молчи, если ничего еще не понимаешь. Говорить, конечно, приятнее, но ты, именно ты, здесь и сейчас помолчи, ведь я - философ.
Мишка и не собирался спорить с пенным философом, он с любопытством покрутил головой, рассматривая место беседы. Вокруг них расстилался огромный овальный кабинет, стены которого сплошняком были уставлены стеллажами с книгами. Солидные фолианты, детские книжки с яркими фамилиями авторов и ветхие от рождения корешки роман-газеты¸ пачки отдельных листков, скрепленные сургучом, тканые корешки учебников за все классы средней школы и разных институтов - все было перешано и представлено в нарочитом изобилии.
- Я прочел это все и поэтому стал философом упомянутой категории, - С самодовольной улыбкой изрек человек в буклях и морских пуговицах, - И, знаешь, что я понял? Нет! Что я изобрел!?
Михаил почувствовал крайний интерес к тому, что сейчас узнает, он даже хотел было вскочить с выпуклых цветов кресла, начинавших натирать его ноги, но философ фыркнул, призывая сидеть.
- Я изобрел самое лучшее изобретение со времен самого Леонардо Вес Пуччи! Я изобрел спасение и обретение! Я, именно я, сделал это!!! - Философ чуть не взлетел на манер чайки из предыдущего сна, так он махал руками где-то высоко над головой.
- А ты, - голос философа сделался будничным и медное эхо перестало окрашивать его в эпические тона, - сейчас узнаешь, что же именно я изобрел.
- Вот именно? - Михаил сказал такой вопрос единственный раз в жизни, в том сне.
- Именно!!! - Возопил философ, и игривое эхо вновь искупало собеседников в набате.
- Ну давай, валяй, скажи мне скорей! - Миша не должен был так. Нельзя было так с философом. Кружева и букли брезгливо вздрогнули, эхо увяло. Философ замер в своем кресле ровно, как грустный розовый столбик. Михаил собрался и медленно, как клятву, приложил палец к губам. Только тогда философ снова фыркнул, и глаза его сверкнули драгоценным светом изобретательства и рационализаторских предложений вселенского масштаба.
- Я прочел все это и понял корень всего этого. Бумага - вот носитель устремленности бумажных притязаний. Писатели - вот кто сдабривает страшную машину своим вторичным дыханием! Ты знаешь, сколько деревьев нужно живому бобру для жизни? А ты знаешь, что именно эти деревья писатели крадут у бобров и кидают в жерла целюлозных и бумажных комбинатов? Не знаешь? Так, я тебе говорю - много и много! - Философ опять чуть не взлетел. А Миша терпел и молчал из последних сил.
- Но главное! Простое и главное, которое мне открылось, состоит в том, что все, решительно все, уже изобретено и украдено до нас! Вся классика написана, все уже есть в этих прекрасных и дрянных книжках! Но писатели плодятся и размножаются, они пишут и пишут! И строятся новые заводы, чтобы сделать новую бумагу, и отнять у жизни деревья, а деревья у бобров! - Тут вышла небольшая пауза, - То есть и бобров у жизни отнять тоже! Вот кто враг жизни на земле - современные писатели! - При этих словах затаился огонь в камине, а Мишка схватил себя пальцами за губы, чтобы не сказать чего-нибудь нефилософического.
Кружева и букли, морские пуговицы и петлички, погончики и аксельбанты доверительно завибрировали и, размеренно и хрипло, голос философа нахлынул на Мишу Машина в единственной на всей кабинетной земле просьбе.
- Спаси бобра и дерево, у…
И в этот самый миг воскресное утро выдернуло Мишку из пепельных объятий сна. Он стоял у окна, прижимая к груди собранную в кубло штору. Из одежды на нем были только подлинные пионерские трусы. Сквозь затаенную прозрачность осени из дома напротив на него, склонив голову набок, смотрел седой закройщик, а за его спиной смеялись полуголые модистки.