Дневник павшей / Tagebuch einer Verlorenen (1929) Georg Wilhelm Pabst
С самого начала зрителя поджидают большие трудности. Наверное, зрителю эпохи Веймарской республики было просто схватывать кто эти люди и что происходит, но сегодня это проблема. Пабст спотыкается об самое обычное повествование. Вот бульварная психология с клише начала XX века - это к нему, а чтобы понятно рассказать о месте действия и персонажах, то зритель должен попотеть.
Но кажется, место действия - аптека. Такая типичная двухэтажная аптека, на первом этаже которой находится само заведение, где работает мордатый бугай с зализанными по последней моде волосами, рассматривающий картинки с голыми жопами в свободное время и мечтающий хотя бы об одной такой в тридэ. На втором этаже находятся жилые помещения хозяина. Начало фильма начинается именно там: рассчитывают прежнюю экономку. По интертитрам хозяйки понятно, что её старый хрыч муж совратил невинное дитя, а на неё валят все грехи этого козла. Дитя в ажитации сбегает по лестнице, пробегает мимо мордатого аптекаря и выбегает в стеклянную дверь, чтобы раствориться в туманах безрадостых переулков Берлина. На всё это глядит и не понимает почему выгоняют Лизку девушка в белом. Это Луиза Брукс, муза Пабста и наша главная героиня, немного забежав вперёд скажу я. Её одели во всё белое, а чтобы мало не показалось натянули ещё и венок на голову. Эта девушка-цветочек - дочь хозяина, о чём можно судить уверенно всего только через 10-15 минут после начала, судя по её поведению. Вскоре в аптеку притаскивают хладный труп прежней экономки, которая, оказывается, прямо по переулкам помчалась к набережной и ухнула в Рейн. Капли по её щекам текут словно слёзы, а Луиза Брукс, наконец-то поняв что произошло, падает в обморок.
Но быстро отходит. Страстный аптекарь приглашает её ночью в аптеку, чтобы рассказать что произошло с Лизкой. Луиза Брукс всё уже и так знает, иначе зачем нам показывали обморок. Но всё равно приходит. Там она признаётся что одинока, у любителя интересных картинок начинают деревенеть отдельные части тела и в этот момент Луиза Брукс опять хлопается в обморок. Он уже совершенно никак не объясним, всё показывается с такой степенью условности, что это даже трудно сравнить с другим кино. Обморок нужен затем, чтобы аптекарь удовлетворил свою страсть. И вот внезапно проходит срок, положенный, чтобы Луиза Брукс выносила ребёнка и нам уже показывают коляску с дитём. Она стоит перед столом, за которым, словно группа строгих экзаменаторов, собралась вся семья (сплошные упыри на вид), которая должна родить решение проблемы, находящейся перед ними. И они решают: Она должна выйти за Него замуж. Всё-таки удивительно насколько чисто Пабст вырезал из жизни людей эти 9 месяцев. Их буквально нет. Не только в фильме, их нет в жизни людей, показанных в фильме. Луиза Брукс отказывается, потому что Его не любит. Похотливый фармацевт тоже не хочет - то ли ему раз в год надо удовлетворять свою страсть и срок следующего спаривания ещё не пришёл, то ли ещё чего, я даже думать не хочу.
Короче, Луизу Брукс отправляют в исправительное заведение, отобрав ребёнка и вручив его новой экономке. По своей внешности ей далеко до демонической ростовщицы из "Безрадостного переулка" того же Пабста, но характеры у них явно схожи. Читается по уголкам их глаз. Дитя уносят по лестнице к кормилице, а безутешная Луиза Брукс в плавательной шапочке из которой выбивается её удивительная, словно нарисованная прямо на голове тонким карандашом, причёска, страдает на груди отца. В обморок не хлопается, что свидетельствует о её возросших душевных силах. Подготовив её таким вот образом Пабст готовится вывалить не падшую новый ушат страданий.
В общем, Пабст не может снимать людей. Он не может рассказывать истории про людей.
Часть вторая. Исправительное учреждение.
Пабст снимает забористое эксплуатационное кино с уродливыми карикатурами на людей. С чудовищными харями. Это такой прообраз WIP (women in prison, бабы в клетках). Все должны знать хотя бы тип такого кино: невиновная женщина попадает в тюрьму, где её насилует садист-охранник, потом насилуют сокамерницы, потом она сдруживается с последними и вместе насилуют первых, но тут входит начальник тюрьмы, который никого не насилует, но никому от того не легче, потому что в начальники берут главных садюг. Выдержав все издевательства героиня устривает бунт. Ломая кости, выдавливая глаза и получая ожоги третьей степени от начавшегося в тюрьме пожара она неукротимо рвётся на волю.
Вот у Пабста всё то же самое, но детсадовский вариант. Но эмоции все те же.
Часть третья. Бордель.
После небольшой трагической интермиссии, где Луиза Брукс, поспешив после побега к ребёнку, встречает его на лестнице в маленьком гробике. Выхода нет, будущего нет, она идёт к подружке, с которой они вместе сбежали.
Пабст опять в своей среде. Пьяные гулянки, хозяйка борделя восседает такой себе Джаббой посреди наваленных матрацов, французских поцелуев со вкусом шампанского, и полупрозрачных одеяний своего живого товара. Луизу Брукс приодевают, небольшие соски смотрят сквозь одежду на клиентов собравшихся поглядеть на новую кожу вокруг влагалища. Ей наливают шампанского, с каждым глотком счастья прибывает у всех, у мужчин маслянистые глаза и приоткрытые рты. Складки лица Джаббы изгибаются в чудовищную улыбку.
Подвыпившую один бокал шампанского Луизу Брукс начинает кружить в танце какой-то джынтыльмен и тут это происходит снова. Она опять грохается в обморок. Но как бы не совсем настоящий. Ноги продолжают ходить в танце, а вот голова бедняжки уже не с нами. Джынтыльмен предприимчиво тащит тело в заманчивый полумрак спальни, видимый в проёме внезапно открывшейся двери.
Обморок - это чудесный драматический приём, чтобы сохранить невинность духа нашей юной леди. Утром она проснётся как ни в чём не бывало и даже с негодованием отвергнет подсовываемый конверт с деньгами от её первого клиента. Там вскоре пройдёт три года, а невинность (духа конечно) будет всё так же при ней, а это значит, что спасительные обмороки никуда не подевались. Наверное, этот фильм стоило бы назвать не "Дневник падшей", а "Дневник падающей" в честь этого вклада в искусство драматургии.
Часть борделя длинная. Тут Пабста кидает от совершенно восхитительного кэмпа и танца с бубном (я не шучу) до сцен, которые, наверное, и стоило ожидать от такой железной классики.
Дальше ещё много чего будет, но не пересказывать же весь фильм. Его лучше посмотреть. Технически он хорош, да и в киноприёмах он замечателен. Последнее в том смысле, что драматургический смысл киноприёмов тут понятен и прозрачен. Например, как структурируются сцены, драматический акцент на деталях при помощи коротких врезок, снятых крупным планом. Вроде бы простой приём, который есть в кажом фильме, но это всегда возмжность посмотреть для чего этот приём предназначался.
И потом.
Я не пытаюсь издеваться над мелодраматическими условностями. Просто в них нет гармонии. Если хотите - достаточной монструозности. Например, у Дугласа Сирка она есть. Его чудовищая гармония. Он точно знает что он снимает, его фильм всегда остаётся кэмпом, и в этой форме он всё равно говорит то, что собирался. Талант Пабста, а он безусловно есть и большой, это талант великого танцора, который строил дома. У него иногда получалось мощно танцевать об архитектуре, но это как бы слишком разные вещи. Все его фильмы иногда вспыхивают монументальными сценами, чтобы тут же обрушиться и похоронить под обломками всё, что было создано.
Но кажется, место действия - аптека. Такая типичная двухэтажная аптека, на первом этаже которой находится само заведение, где работает мордатый бугай с зализанными по последней моде волосами, рассматривающий картинки с голыми жопами в свободное время и мечтающий хотя бы об одной такой в тридэ. На втором этаже находятся жилые помещения хозяина. Начало фильма начинается именно там: рассчитывают прежнюю экономку. По интертитрам хозяйки понятно, что её старый хрыч муж совратил невинное дитя, а на неё валят все грехи этого козла. Дитя в ажитации сбегает по лестнице, пробегает мимо мордатого аптекаря и выбегает в стеклянную дверь, чтобы раствориться в туманах безрадостых переулков Берлина. На всё это глядит и не понимает почему выгоняют Лизку девушка в белом. Это Луиза Брукс, муза Пабста и наша главная героиня, немного забежав вперёд скажу я. Её одели во всё белое, а чтобы мало не показалось натянули ещё и венок на голову. Эта девушка-цветочек - дочь хозяина, о чём можно судить уверенно всего только через 10-15 минут после начала, судя по её поведению. Вскоре в аптеку притаскивают хладный труп прежней экономки, которая, оказывается, прямо по переулкам помчалась к набережной и ухнула в Рейн. Капли по её щекам текут словно слёзы, а Луиза Брукс, наконец-то поняв что произошло, падает в обморок.
Но быстро отходит. Страстный аптекарь приглашает её ночью в аптеку, чтобы рассказать что произошло с Лизкой. Луиза Брукс всё уже и так знает, иначе зачем нам показывали обморок. Но всё равно приходит. Там она признаётся что одинока, у любителя интересных картинок начинают деревенеть отдельные части тела и в этот момент Луиза Брукс опять хлопается в обморок. Он уже совершенно никак не объясним, всё показывается с такой степенью условности, что это даже трудно сравнить с другим кино. Обморок нужен затем, чтобы аптекарь удовлетворил свою страсть. И вот внезапно проходит срок, положенный, чтобы Луиза Брукс выносила ребёнка и нам уже показывают коляску с дитём. Она стоит перед столом, за которым, словно группа строгих экзаменаторов, собралась вся семья (сплошные упыри на вид), которая должна родить решение проблемы, находящейся перед ними. И они решают: Она должна выйти за Него замуж. Всё-таки удивительно насколько чисто Пабст вырезал из жизни людей эти 9 месяцев. Их буквально нет. Не только в фильме, их нет в жизни людей, показанных в фильме. Луиза Брукс отказывается, потому что Его не любит. Похотливый фармацевт тоже не хочет - то ли ему раз в год надо удовлетворять свою страсть и срок следующего спаривания ещё не пришёл, то ли ещё чего, я даже думать не хочу.
Короче, Луизу Брукс отправляют в исправительное заведение, отобрав ребёнка и вручив его новой экономке. По своей внешности ей далеко до демонической ростовщицы из "Безрадостного переулка" того же Пабста, но характеры у них явно схожи. Читается по уголкам их глаз. Дитя уносят по лестнице к кормилице, а безутешная Луиза Брукс в плавательной шапочке из которой выбивается её удивительная, словно нарисованная прямо на голове тонким карандашом, причёска, страдает на груди отца. В обморок не хлопается, что свидетельствует о её возросших душевных силах. Подготовив её таким вот образом Пабст готовится вывалить не падшую новый ушат страданий.
В общем, Пабст не может снимать людей. Он не может рассказывать истории про людей.
Часть вторая. Исправительное учреждение.
Пабст снимает забористое эксплуатационное кино с уродливыми карикатурами на людей. С чудовищными харями. Это такой прообраз WIP (women in prison, бабы в клетках). Все должны знать хотя бы тип такого кино: невиновная женщина попадает в тюрьму, где её насилует садист-охранник, потом насилуют сокамерницы, потом она сдруживается с последними и вместе насилуют первых, но тут входит начальник тюрьмы, который никого не насилует, но никому от того не легче, потому что в начальники берут главных садюг. Выдержав все издевательства героиня устривает бунт. Ломая кости, выдавливая глаза и получая ожоги третьей степени от начавшегося в тюрьме пожара она неукротимо рвётся на волю.
Вот у Пабста всё то же самое, но детсадовский вариант. Но эмоции все те же.
Часть третья. Бордель.
После небольшой трагической интермиссии, где Луиза Брукс, поспешив после побега к ребёнку, встречает его на лестнице в маленьком гробике. Выхода нет, будущего нет, она идёт к подружке, с которой они вместе сбежали.
Пабст опять в своей среде. Пьяные гулянки, хозяйка борделя восседает такой себе Джаббой посреди наваленных матрацов, французских поцелуев со вкусом шампанского, и полупрозрачных одеяний своего живого товара. Луизу Брукс приодевают, небольшие соски смотрят сквозь одежду на клиентов собравшихся поглядеть на новую кожу вокруг влагалища. Ей наливают шампанского, с каждым глотком счастья прибывает у всех, у мужчин маслянистые глаза и приоткрытые рты. Складки лица Джаббы изгибаются в чудовищную улыбку.
Подвыпившую один бокал шампанского Луизу Брукс начинает кружить в танце какой-то джынтыльмен и тут это происходит снова. Она опять грохается в обморок. Но как бы не совсем настоящий. Ноги продолжают ходить в танце, а вот голова бедняжки уже не с нами. Джынтыльмен предприимчиво тащит тело в заманчивый полумрак спальни, видимый в проёме внезапно открывшейся двери.
Обморок - это чудесный драматический приём, чтобы сохранить невинность духа нашей юной леди. Утром она проснётся как ни в чём не бывало и даже с негодованием отвергнет подсовываемый конверт с деньгами от её первого клиента. Там вскоре пройдёт три года, а невинность (духа конечно) будет всё так же при ней, а это значит, что спасительные обмороки никуда не подевались. Наверное, этот фильм стоило бы назвать не "Дневник падшей", а "Дневник падающей" в честь этого вклада в искусство драматургии.
Часть борделя длинная. Тут Пабста кидает от совершенно восхитительного кэмпа и танца с бубном (я не шучу) до сцен, которые, наверное, и стоило ожидать от такой железной классики.
Дальше ещё много чего будет, но не пересказывать же весь фильм. Его лучше посмотреть. Технически он хорош, да и в киноприёмах он замечателен. Последнее в том смысле, что драматургический смысл киноприёмов тут понятен и прозрачен. Например, как структурируются сцены, драматический акцент на деталях при помощи коротких врезок, снятых крупным планом. Вроде бы простой приём, который есть в кажом фильме, но это всегда возмжность посмотреть для чего этот приём предназначался.
И потом.
Я не пытаюсь издеваться над мелодраматическими условностями. Просто в них нет гармонии. Если хотите - достаточной монструозности. Например, у Дугласа Сирка она есть. Его чудовищая гармония. Он точно знает что он снимает, его фильм всегда остаётся кэмпом, и в этой форме он всё равно говорит то, что собирался. Талант Пабста, а он безусловно есть и большой, это талант великого танцора, который строил дома. У него иногда получалось мощно танцевать об архитектуре, но это как бы слишком разные вещи. Все его фильмы иногда вспыхивают монументальными сценами, чтобы тут же обрушиться и похоронить под обломками всё, что было создано.