Старая рецензия: А. П. Чехов "Дядя Ваня"
f_husainov
3 сентября, 2011
"Дядя Ваня"
Вчера, 2 сентября 2011 г. ходил в Театр Вахтангова на "Дядю Ваню", поэтому появился повод написать про эту пьесу. Эта четвёртая интерпретация "Дяди Вани", которую я видел и мне показалось, что замеченная мною эволюция интерпретаций может быть кому-то интересной.
Первая версия «Дяди Вани», которую я видел, была экранизация А. Кончаловского 1970 г. со Смоктуновским в роли несчастного дяди Вани и Зельдиным в роли надменного и успешного профессора Серебрякова. Дядя Ваня там - мятущийся интеллигент, из которого «мог бы получиться Шопенгауэр или Достоевский». Человек страдающий и бедный в восприятии советской интеллигенции очевидно был нравственно и духовно (и - само-собой - душевно) выше, чем успешный и богатый профессор Серебряков. Последний, хоть и написал 25 трудов и возглавлял кафедру, был обвиняем дядей Ваней в бездарности и зритель того фильма верил: конечно же бездарность, ишь какой успешный и состоятельный.
Фильм этот я посмотрел уже в 90-е годы, но было понятно, что это фильм 70-х об интеллигенции 70-х и снятый для советского зрителя 70-80-х. В конце 90-х многое в том фильме стало смотреться в интеллектуальном смысле - инфантильным и немного тенденциозным с уклоном к оправданию пьющего и никчемного дяди Вани. В некотором смысле тот фильм был отличной иллюстрацией к книжке Людвига фон Мизеса «Антикапиталистическая ментальность».
Вторую версию «Дяди Вани» я посмотрел в 2006 г. Это была постановка петербургского режиссёра Елены Чёрной на сцене Саратовского театра драмы. Это было уже другое время и тот же чеховский текст уже читался совсем иначе. Да и сама Елена Чёрная во всех интервью говорила, что это спектакль о том, что произошло в 90-е годы, точнее о том, как разные люди по разному адаптировались к переменам 90-х.
Дядя Ваня (в исполнении Виктора Мамонова), безбожно пьющий на протяжении всего спектакля графин за графином - не просто тихий, спивающийся неудачник. Дядя Ваня (который - строго говоря - Иван Петрович) - воплощение «классовой ненависти» и зависти к успешному профессору Серебрякову (его сыграл худрук Саратовского театра драмы - Г. Аредаков). Но время уже другое, и когда профессор Серебряков произносит «Дело делать надо!» - зал взрывается аплодисментами.
Когда дядя Ваня стреляет в профессора Серебрякова и промахивается, последний презрительно и надменно отвечает, что тот не только ни на какое полезное действие, но даже на то, чтоб выстрелить правильно не способен. Тут так же дядя Ваня упрекает профессорп Серебрякова в том, что тот - бездарность, что он ничего не стоит, и дядя Ваня не понимает, почему это все остальные - не только в научной среде, но и в его собственной семье (включая, maman) восхищаются профессором. И даже проскальзывает то, что Серебряков - сын простого дьячка, дослужился до профессорства и заведования кафедрой. И все обвинения дяди Вани воспринимаются как крик уязвлённого самолюбия, тем более, что молодая и красивая жена профессора вызывает у дяди Вани что-то вроде страсти, но не отвечает взаимностью, если не сказать, что отвечает презрением.
Доктор Астров упрекает дядю Ваню, что ещё каких-то десять лет назад, когда он приехал в имение он был интеллигентным человеком, с которым можно было поговорить, обсудить серьёзные вещи, который должен был начать поднимать имение, а теперь превратился в ноющее постоянно и беспросветно пьющее существо, чьи претензии на то, что из него мог бы выйти Шопенгауэр или Достоевский выглядят смешно и жалко.
В этой версии «Дяди Вани» вдруг необычайно остро понимаешь, насколько глубоким автором был А.П. Чехов, если сумел в начале XX-го века, в период увлечения писателей социалистическими идеями, в период, когда ещё совсем недавно практиковавшие «хождения в народ» бывшие дворяне и разночинцы умилялись разорившимися дворянами, проигрывающими свои имения новым Лопахиным и восхищались Челкашами и прочими босяками, не поддаться всеобщему увлечению, а сохранить трезвый и рациональный взгляд на общество.
Один из моих знакомых, как-то назвал Чехова самым безжалостным из русских писателей. Я бы сказал, что Чехов - тот редкий художник, у которого талант художника не отменил интеллекта, не отменил честного, глубокого и трезвого взгляда на мир, на общество и на человека. Не зря чехов был позитивистом, атеистом и рационалистом. Многие современники считали Чехова циником. Но ведь циник, по Ницше, это просто человек, который видит вещи такими, какие они есть, а не такими, какими они должны быть.
Заканчивался спектакль тем же монологом Сони с «небом в алмазах», актриса, читавшая монолог играла так, что зал захлёстывало её эмоциями (эмоционально это было очень сильное место, пожалуй самое сильное в спектакле; моя знакомая, с которой мы ходили на спектакль, сказала "Ей только за этот монолог можно смело давать звание "Народного артиста" и такая актриса, наверное это звание скоро получит"), но, вместе с тем был некий внутренний диссонанс между тем, о чём спектакль и этим последним монологом, было ощущение, что это не монолог, а попытка «заговаривать боль», утешить дядю Ваню словами, в которых много надежды, но в которые зритель не верит, потому что понимает, что жизнь свою дядя Ваня - «таки профукал».
В том же 2006 г. в Саратов приезжали с гастролями МХТ им. Чехова и театр-студия О.П. Табакова и они привозили «Дядю Ваню» Миндаугаса Карбаускиса. Здесь режиссёр пошёл ещё дальше в смысле удаления от советской трактовки пьесы и, кажется совсем ликвидировал последний монолог про «мы отдохнём» и про «небо в алмазах» с его возвышенной экзальтированностью. Спектакль заканчивался тем, что дядя Ваня вместе с Соней на счётах считает и записывает в тетрадь сколько продано масла, собрано зерна, гречки, сколько пудов продано. Всё это без громких монологов, под стук заколачиваемых дверей тихо и буднично. И в этой последней картинке - ключевая, на мой взгляд, идея - оказывается тихая, кропотливая, каждодневная, системная работа по приведению в порядок разорённого имения, гораздо важнее пьяных жалоб про неудавшегося Шопенгауэра и ярких монологов. Такое ощущение, что перед началом работы над спектаклем Карбаускис читал «Протестантскую этику и дух капитализма» Макса Вебера.
В постановках Елены Чёрной и Миндаугаса Карбаускиса, при всей беспросветности жизни в имении незаметно появляется какой-то оптимизм: всё-таки, всё в наших руках. И это очень созвучно ощущениям 90-первой половины 2000-х.
Постановка Римаса Туминаса, посмотренная мною вчера в театре Вахтангова никакого оптимизма не оставляет. Но не это главное. Спектакль, номинировавшийся на кучу премий (и часть их получивший) в 2010-2011 г. гораздо сильнее наследует мировоззрению советских 70-х годов, чем другие постановки.
В некотором смысле спектакль воспроизводит мировоззрение советского человека с его культом неуспеха и оправданием неуспеха тонкой внутренней душевной организацией.
Дядя Ваня (и это во многом заслуга блестящего Сергея Маковецкого) снова, как и в 70-е глубоко симпатичный, положительный герой. Когда он говорит, что последние годы он не работает, а только пьёт, а за имением следит Соня, видно, что режиссёр не осуждает своего героя, ему его немного жаль, но в целом Дядя Ваня, хоть и пытается убить профессора, тем не менее глубоко симпатичное существо.
Профессор же Серебряков - наоборот - пустозвон, бездарность и мерзавец. И почему это ему постоянно везёт в жизни- задаётся вопросом дядя Ваня - и перечисляет - восхищение учеников, успех у женщин, родство с сенатором, публикации его статей в ведущих журналах и обсуждение научной публикой и даже все глупые домашние, почему-то не на стороне благородного дяди Вани, а на стороне надменного и напыщенного пустозвона профессора. Кроме Сони (дочери профессора от первого брака), которая бросает отцу: "Снисходительнее нужно быть". А фраза профессора Серебрякова "Дело делать надо" сказана настолько шаржировано, что понятно, что для режиссёра - это пустое позёрство профессора, а не жизненное кредо, чушь несусветная, а не жизненный девиз.
При этом в спектакле очень сильно выпячен монолог доктора Астрова про то, что кругом разруха, "а нового ничего не построено". Вдовиченков произносит этот монолог так, буд-то Кургинян, обличающий реформаторов и ждёт аплодисментов. Но аплодисментов нет. Публика оказалось глубже и умнее режиссёра и прекрасно видит, что после апологии дяди Вани довольно глупо упрекать кого-то в том, что "ничего не построено". В конце спектакля - абсолютный интеллектуальный тупик: Соня призывает дядю Ваню что-то начать делать не ради успеха, не ради обретения смысла жизни в каком-то деле, а только ради того, что потом, на том свете "мы отдохнём".
На смену оптимизму 90-х и первой половины 2000-х с верой в то, что рецепт найден: "Дело делать надо", к 2010-м общество приходит с совсем другими ощущениями. Этически торжествует "совок" с его неприязнью к независимым деятельным лицам и с восторгами умиления по поводу деградирующего и опустившегося дяди Вани. Только к этой этике добавляется ощущение беспросветности, т.к. понятно же, что не дяди Вани поднимут имение и снова посадят исчезнувшие леса, о которых так печётся доктор Астров-Вдовиченков.
В некотором смысле, режиссёр Туминас напоминает человека, голосующего за левые партии: разумом понимает, что толку не будет, но их слова так симпатичны, так благородны, так красивы.
Одно утешает: мне кажется, что зрители не поверили режиссёру Туминасу.
3 сентября, 2011
"Дядя Ваня"
Вчера, 2 сентября 2011 г. ходил в Театр Вахтангова на "Дядю Ваню", поэтому появился повод написать про эту пьесу. Эта четвёртая интерпретация "Дяди Вани", которую я видел и мне показалось, что замеченная мною эволюция интерпретаций может быть кому-то интересной.
Первая версия «Дяди Вани», которую я видел, была экранизация А. Кончаловского 1970 г. со Смоктуновским в роли несчастного дяди Вани и Зельдиным в роли надменного и успешного профессора Серебрякова. Дядя Ваня там - мятущийся интеллигент, из которого «мог бы получиться Шопенгауэр или Достоевский». Человек страдающий и бедный в восприятии советской интеллигенции очевидно был нравственно и духовно (и - само-собой - душевно) выше, чем успешный и богатый профессор Серебряков. Последний, хоть и написал 25 трудов и возглавлял кафедру, был обвиняем дядей Ваней в бездарности и зритель того фильма верил: конечно же бездарность, ишь какой успешный и состоятельный.
Фильм этот я посмотрел уже в 90-е годы, но было понятно, что это фильм 70-х об интеллигенции 70-х и снятый для советского зрителя 70-80-х. В конце 90-х многое в том фильме стало смотреться в интеллектуальном смысле - инфантильным и немного тенденциозным с уклоном к оправданию пьющего и никчемного дяди Вани. В некотором смысле тот фильм был отличной иллюстрацией к книжке Людвига фон Мизеса «Антикапиталистическая ментальность».
Вторую версию «Дяди Вани» я посмотрел в 2006 г. Это была постановка петербургского режиссёра Елены Чёрной на сцене Саратовского театра драмы. Это было уже другое время и тот же чеховский текст уже читался совсем иначе. Да и сама Елена Чёрная во всех интервью говорила, что это спектакль о том, что произошло в 90-е годы, точнее о том, как разные люди по разному адаптировались к переменам 90-х.
Дядя Ваня (в исполнении Виктора Мамонова), безбожно пьющий на протяжении всего спектакля графин за графином - не просто тихий, спивающийся неудачник. Дядя Ваня (который - строго говоря - Иван Петрович) - воплощение «классовой ненависти» и зависти к успешному профессору Серебрякову (его сыграл худрук Саратовского театра драмы - Г. Аредаков). Но время уже другое, и когда профессор Серебряков произносит «Дело делать надо!» - зал взрывается аплодисментами.
Когда дядя Ваня стреляет в профессора Серебрякова и промахивается, последний презрительно и надменно отвечает, что тот не только ни на какое полезное действие, но даже на то, чтоб выстрелить правильно не способен. Тут так же дядя Ваня упрекает профессорп Серебрякова в том, что тот - бездарность, что он ничего не стоит, и дядя Ваня не понимает, почему это все остальные - не только в научной среде, но и в его собственной семье (включая, maman) восхищаются профессором. И даже проскальзывает то, что Серебряков - сын простого дьячка, дослужился до профессорства и заведования кафедрой. И все обвинения дяди Вани воспринимаются как крик уязвлённого самолюбия, тем более, что молодая и красивая жена профессора вызывает у дяди Вани что-то вроде страсти, но не отвечает взаимностью, если не сказать, что отвечает презрением.
Доктор Астров упрекает дядю Ваню, что ещё каких-то десять лет назад, когда он приехал в имение он был интеллигентным человеком, с которым можно было поговорить, обсудить серьёзные вещи, который должен был начать поднимать имение, а теперь превратился в ноющее постоянно и беспросветно пьющее существо, чьи претензии на то, что из него мог бы выйти Шопенгауэр или Достоевский выглядят смешно и жалко.
В этой версии «Дяди Вани» вдруг необычайно остро понимаешь, насколько глубоким автором был А.П. Чехов, если сумел в начале XX-го века, в период увлечения писателей социалистическими идеями, в период, когда ещё совсем недавно практиковавшие «хождения в народ» бывшие дворяне и разночинцы умилялись разорившимися дворянами, проигрывающими свои имения новым Лопахиным и восхищались Челкашами и прочими босяками, не поддаться всеобщему увлечению, а сохранить трезвый и рациональный взгляд на общество.
Один из моих знакомых, как-то назвал Чехова самым безжалостным из русских писателей. Я бы сказал, что Чехов - тот редкий художник, у которого талант художника не отменил интеллекта, не отменил честного, глубокого и трезвого взгляда на мир, на общество и на человека. Не зря чехов был позитивистом, атеистом и рационалистом. Многие современники считали Чехова циником. Но ведь циник, по Ницше, это просто человек, который видит вещи такими, какие они есть, а не такими, какими они должны быть.
Заканчивался спектакль тем же монологом Сони с «небом в алмазах», актриса, читавшая монолог играла так, что зал захлёстывало её эмоциями (эмоционально это было очень сильное место, пожалуй самое сильное в спектакле; моя знакомая, с которой мы ходили на спектакль, сказала "Ей только за этот монолог можно смело давать звание "Народного артиста" и такая актриса, наверное это звание скоро получит"), но, вместе с тем был некий внутренний диссонанс между тем, о чём спектакль и этим последним монологом, было ощущение, что это не монолог, а попытка «заговаривать боль», утешить дядю Ваню словами, в которых много надежды, но в которые зритель не верит, потому что понимает, что жизнь свою дядя Ваня - «таки профукал».
В том же 2006 г. в Саратов приезжали с гастролями МХТ им. Чехова и театр-студия О.П. Табакова и они привозили «Дядю Ваню» Миндаугаса Карбаускиса. Здесь режиссёр пошёл ещё дальше в смысле удаления от советской трактовки пьесы и, кажется совсем ликвидировал последний монолог про «мы отдохнём» и про «небо в алмазах» с его возвышенной экзальтированностью. Спектакль заканчивался тем, что дядя Ваня вместе с Соней на счётах считает и записывает в тетрадь сколько продано масла, собрано зерна, гречки, сколько пудов продано. Всё это без громких монологов, под стук заколачиваемых дверей тихо и буднично. И в этой последней картинке - ключевая, на мой взгляд, идея - оказывается тихая, кропотливая, каждодневная, системная работа по приведению в порядок разорённого имения, гораздо важнее пьяных жалоб про неудавшегося Шопенгауэра и ярких монологов. Такое ощущение, что перед началом работы над спектаклем Карбаускис читал «Протестантскую этику и дух капитализма» Макса Вебера.
В постановках Елены Чёрной и Миндаугаса Карбаускиса, при всей беспросветности жизни в имении незаметно появляется какой-то оптимизм: всё-таки, всё в наших руках. И это очень созвучно ощущениям 90-первой половины 2000-х.
Постановка Римаса Туминаса, посмотренная мною вчера в театре Вахтангова никакого оптимизма не оставляет. Но не это главное. Спектакль, номинировавшийся на кучу премий (и часть их получивший) в 2010-2011 г. гораздо сильнее наследует мировоззрению советских 70-х годов, чем другие постановки.
В некотором смысле спектакль воспроизводит мировоззрение советского человека с его культом неуспеха и оправданием неуспеха тонкой внутренней душевной организацией.
Дядя Ваня (и это во многом заслуга блестящего Сергея Маковецкого) снова, как и в 70-е глубоко симпатичный, положительный герой. Когда он говорит, что последние годы он не работает, а только пьёт, а за имением следит Соня, видно, что режиссёр не осуждает своего героя, ему его немного жаль, но в целом Дядя Ваня, хоть и пытается убить профессора, тем не менее глубоко симпатичное существо.
Профессор же Серебряков - наоборот - пустозвон, бездарность и мерзавец. И почему это ему постоянно везёт в жизни- задаётся вопросом дядя Ваня - и перечисляет - восхищение учеников, успех у женщин, родство с сенатором, публикации его статей в ведущих журналах и обсуждение научной публикой и даже все глупые домашние, почему-то не на стороне благородного дяди Вани, а на стороне надменного и напыщенного пустозвона профессора. Кроме Сони (дочери профессора от первого брака), которая бросает отцу: "Снисходительнее нужно быть". А фраза профессора Серебрякова "Дело делать надо" сказана настолько шаржировано, что понятно, что для режиссёра - это пустое позёрство профессора, а не жизненное кредо, чушь несусветная, а не жизненный девиз.
При этом в спектакле очень сильно выпячен монолог доктора Астрова про то, что кругом разруха, "а нового ничего не построено". Вдовиченков произносит этот монолог так, буд-то Кургинян, обличающий реформаторов и ждёт аплодисментов. Но аплодисментов нет. Публика оказалось глубже и умнее режиссёра и прекрасно видит, что после апологии дяди Вани довольно глупо упрекать кого-то в том, что "ничего не построено". В конце спектакля - абсолютный интеллектуальный тупик: Соня призывает дядю Ваню что-то начать делать не ради успеха, не ради обретения смысла жизни в каком-то деле, а только ради того, что потом, на том свете "мы отдохнём".
На смену оптимизму 90-х и первой половины 2000-х с верой в то, что рецепт найден: "Дело делать надо", к 2010-м общество приходит с совсем другими ощущениями. Этически торжествует "совок" с его неприязнью к независимым деятельным лицам и с восторгами умиления по поводу деградирующего и опустившегося дяди Вани. Только к этой этике добавляется ощущение беспросветности, т.к. понятно же, что не дяди Вани поднимут имение и снова посадят исчезнувшие леса, о которых так печётся доктор Астров-Вдовиченков.
В некотором смысле, режиссёр Туминас напоминает человека, голосующего за левые партии: разумом понимает, что толку не будет, но их слова так симпатичны, так благородны, так красивы.
Одно утешает: мне кажется, что зрители не поверили режиссёру Туминасу.