Герника
Пишу друзьям в письмах: так, мол, и так, жизнь идет, но работы много, завалы. А потом вижу в новостях: ракетные удары, жилые дома в Запорожье, общежитие в Ржищеве, под завалами люди. Под завалами люди. Под завалами. И не могу снова написать это слово в письме - жизнь идет, завалы… У кого-то жизнь остановилась - под завалами.
Так же со многими словами. Мертвые смыслы в них оживают - ценой чьей-то жизни. So shoot me - хочется написать порой, цитируя Локи. Но даже трикстерам порой становится совсем несмешно. Пусть бы лучше люди жили, а метафоры были мертвы. Но нет, орки продолжают испражняться бессмысленной злобой.
Искусство. Столько всего отзывалось в галереях Вены и Братиславы, но не могу написать об этом, потому что зава… потому что у меня много работы. Сегодня, ловя относительно свободные минуты, рисовала сама, глядя на референс - «Гернику» Пикассо. Вгляделась в нее, в детали, в ее сломанную музыку, как никогда раньше. И она тоже ожила для меня, со всеми ее ужасами, закричала, разлетелась взорванным мостом.
Вышла из дому, чтобы прийти в себя, гуляла, зашла в кафе, стащила с полки National Geographic, принялась бездумно листать, пока не журнал не раскрылся на статье про Пикассо. Я смотрела на фотографию в полный разворот - на «Гернику», кричащую, воющую, живую в каждой своей мертвой детали - и на детей, которые сидели перед ней и смотрели.
Пусть она для них не оживет. Пусть будет просто краской на холсте странного художника. Пусть забудут про день, когда видели ее в музее, и не вспомнят больше о «Гернике» никогда. Пусть она молчит.
Так же со многими словами. Мертвые смыслы в них оживают - ценой чьей-то жизни. So shoot me - хочется написать порой, цитируя Локи. Но даже трикстерам порой становится совсем несмешно. Пусть бы лучше люди жили, а метафоры были мертвы. Но нет, орки продолжают испражняться бессмысленной злобой.
Искусство. Столько всего отзывалось в галереях Вены и Братиславы, но не могу написать об этом, потому что зава… потому что у меня много работы. Сегодня, ловя относительно свободные минуты, рисовала сама, глядя на референс - «Гернику» Пикассо. Вгляделась в нее, в детали, в ее сломанную музыку, как никогда раньше. И она тоже ожила для меня, со всеми ее ужасами, закричала, разлетелась взорванным мостом.
Вышла из дому, чтобы прийти в себя, гуляла, зашла в кафе, стащила с полки National Geographic, принялась бездумно листать, пока не журнал не раскрылся на статье про Пикассо. Я смотрела на фотографию в полный разворот - на «Гернику», кричащую, воющую, живую в каждой своей мертвой детали - и на детей, которые сидели перед ней и смотрели.
Пусть она для них не оживет. Пусть будет просто краской на холсте странного художника. Пусть забудут про день, когда видели ее в музее, и не вспомнят больше о «Гернике» никогда. Пусть она молчит.