Лаокоон в бумаге, мраморе и шоколаде
Итак, обещанный пост про Лаокоона, который я начну издалека - а именно, из питерского транспорта. Дело в том, что люди, которые ездят в этом транспорте, как ни поразительно, все еще читают бумажные книги.
О, эта гламурная дама на эскалаторе с не менее гламурной книгой в руках - я заметила сначала красивое издание в стильной твердой обложке, потом изловчилась прочесть название, частично закрытое пальцами с шикарным маникюром. "Дури еще хватает" гласило оно - и что за бред она читает? озадаченно подумала я, но тут пальцы слегка поменяли положение, и мне удалось разглядеть имя автора. Стивен Фрай! И осенило меня, что чудо-переводчики так перевели "More Fool Me" - одну из его автобиографий. Ну что ж, бывает дурь и похуже.
А тот высокий парень, который шел перед нами по одному из бесконечных переходов в метро! Взрыв рыжих кудрей, рубашка в клетку - я уже практически была готова влюбиться! Нужно только обогнать и глянуть - то ли на его лицо, то ли на книгу в его руке. И вот иду на абордаж и вижу - Достоевский. Нет, не по внешности (хотя рыжий юноша наделен вполне литературной бородой), а книга в руках - Достоевский, причем та самая, про героя с топором. Ну ладно, думаю, не буду влюбляться: пусть юноша живет безмятежно.
Но круче всех та старушка в электричке по пути в Царское село. О, какая это была старушка - глаз не оторвать! Массивные очки, толстенный обруч на редких седых волосах, строгий взгляд учительницы на пенсии, непередаваемый угол острых колен, сжимающих поставленные перед ней тяжелые сумки. И она читает, читает... Что же она читает? Я пытаюсь приглядеться, но она сидит довольно далеко. Вижу старинный женский портрет на обложке, но не могу прочитать имя автора. Кто же это, Вальтер Скотт, Шарлотта Бронте, Морис Дрюон? Напрягаю глаза, обуреваемая любопытством, и, наконец, буквы складываются в имя. И что за имя!
Маркиз де Сад...
Наверное, я заразилась чем-то в Петербурге. Подхватила от частых поездок в метро эту манию бумажного чтения. Или пересмотрела на беломраморные статуи. Или все вместе. Поскольку, когда я выбрала книги для чтения у моря (а я взяла с собой два хита и бестселлера античного мира), я с трудом осилила первую с книгу-читалки, а вторую и вовсе не могла полноценно читать с её чудесного сенсорного антибликового экрана. Первая книга (а ею был "Золотой осел" Апулея) кричала на меня, когда я пыталась следить за превратностями любовной истории Амура и Психеи, что после созерцания той божественной статуи из Юсуповского дворца - как же можно читать этот текст с экрана? Почему не шелестят страницы подобно крылам незримого любовника Психеи в ночной тиши? А вторая книга и вовсе уперлась (хоть ею стал не осел, а Эней, то есть "Энеида" Вергилия) и изрекла приблизительно следующее:
- Гнева побойся богов, обитающих в высях эфирных:
Ты святотатство свершаешь, читая Вергилия вечные строки
С этой нечистой волшбой наделенной таблички.
В общем, вернувшись в Киев, я бросилась искать бумажную "Энеиду" и даже дошла до такой крайности, как поход в библиотеку собственного университета, куда стопы мои давно забыли дорогу. Там я попросила "Энеиду" Вергилия у служительницы книжного культа, добавив, что на любом языке сойдет - русском, украинском, английском, лишь бы не на латыни, ибо я на латыни не осилю. Выслушав меня внимательно, служительница ушла в темные недра святилища знаний и очень долго не возвращалась. Когда же она снова возникла из книжного чрева, пусты были руки ее, а слова она изрекла такие:
- Вы будете смеяться, но я не могу найти "Энеиду" Котляревского.
Я и правда посмеялась, поскольку творение Котляревского читать я не собиралась. Моя школьная учительница украинской литературы, Катерина Григорівна, приложила немало усилий... да что там усилий - она душу сложила в дело своей жизни - отбить у детей начисто желание читать классику украинской литературы. Она, правда, не достигла таких высот педагогического мастерства, как Мария Ивановна, которая добилась уникальных результатов с русской литературой - как видите, даже рыжие кудри не помогают, если в руках у молодого человека Достоевский. Я кратко обрисовала библиотечной жрице глубину её заблуждений, и она снова исчезла в лабиринтах шелестящих страниц. На этот раз недолгим было её отсутствие - вскоре вернулась она с заветным Вергилием в руках. И вот уже я держу его в своих трепещущих ладонях.
Да где же уже обещанный Лаокоон?! - возопит в этом месте негодующий читатель, и его, конечно, можно понять. Обещали Лаокоона и в бумаге, и в шоколаде, и где же? Я спешу ответить тебе, о внемлющий мне поглотитель постов интернетных, что Лаокоон, а точнее его знаменитая статуя, изображающая несчастного жреца Аполлона и его двух сыновей в удушающих кольцах двух змей, находится в Ватикане. Воистину это так - я видела его там своими глазами! И копию я лицезрела - в музее в Москве на Волхонке. И это не всё - ведь есть Лаокоон и в Одессе. Стоит он под южным небом пред археологическим музеем, а змеи его все так же душат, и лицо его искажено все той же мукой (которую, наверное, ты предрекаешь уже и мне, ежели я немедленно не доберусь до сути вопроса и до шоколада. Поверь, я уже почти туда добралась! Не насылай на меня мысленных змей, читатель! Осталось всего одно лирическое отступление).
О, эта дама по имени Мария из Польши, которая на конференции в Унесче делала доклад по роману "Лавиния" Урсулы Ле Гуин! О, как пламенно говорила она, как прочувствовано! И как мало сказала она про Урсулу ЛеГуин и ее роман, и как много - про Вергилия! И говорила она (и слова эти вошли в мое сердце, как закладка с изображением профессора Снейпа - в мой не сильно потрепанный учебник латыни), что две книги повлияли на всю западноевропейскую культуру, как никакие другие. Первая, понятно дело, Библия, а вторая... не Одиссея и не Илиада, а именно Энеида, именно Вергилия, где "С теми Фортуна, кто храбр", и "Бойтесь данайцев, дары приносящих" и далее без числа. Про данайцев, конечно, сказал Лаокоон, он был очень умен, и за это его...
В общем, Мария меня убедила мгновенно, и призрак Котляревского из разума изгнав, я решила, что прочту "Энеиду" и как можно скорее. Чем я и занялась у моря, как было уже написано выше. И вот к тому моменту, когда мы оказались в Одессе и проходили мимо археологического музея, я уже успела впитать в себя эту нестареющую мудрость веков (пока книга не начала упираться и требовать бумажных старниц) и пересказать Киму историю Лаокоона близко к тексту, хотя и не дактилическим гекзаметром. Так узнал сын мой, что Лаокоон предупреждал троянцев не заносить в город сомнительного коня и даже кинул в него копье. Но троянцы его не послушали (троянцы вообще как-то удивительно глухи к прорицателям), и тот факт, что из моря явились две змеи и стали душить сыновей Лаокоона, а затем и его самого, не придал его словами убедительности. Я также добавила к своему рассказу эстетические соображения из трактата Лессинга (память порой творит чудеса), который мне когда-то пришлось прочесть, чтобы сдать в аспирантуре зачет по литературе эпохи Просвещения. Ибо какая же литература Просвещения без искаженного мукой лица Лаокоона, умудряющегося при этом сохранять спокойное величие, как жрецу Аполлона положено? (В версии Вергилия он был жрецом Нептуна, но это его тоже не спасло).
И вот с такими высокими мыслями о судьбах прекрасного спустились мы в подземелье, где обретается одесский музей шоколада. Необычен музей этот тем, что все экспонаты в нем сделаны из (вы не поверите) шоколада. В экскурсоводы достался нам парубок моторний экспрессивный молодой человек, который вещал про сложный, но триумфальный путь какао-бобов по планете. Он делал это с неистовым блеском в глазах и чуть ли не с пеной у рта, какой бы не постеснялся жрец майа, выпивающий в божественном экстазе горький темно-коричневый напиток. Часть экспозиции - это выполненные в шоколадных тонах картины, изображающие прелести Одессы. Одной из таких прелестей является наш друг Лаокоон.
- Вы, конечно, знаете, кто это, и помните его историю, - проникновенно произносит парубок свой зачин, готовясь поведать нам историю Лаокоона, поскольку явно уверен, что мы её слегка подзабыли.
- Конечно, знаем, - отвечаю я ему в тон и во второй раз за день выдаю сию трагическую историю, в этот раз уже почти срываясь на гекзаметр. И снова кричит Лаокоон троянцам: о безумцы, что же творите вы? И летит копье, и являются из пучины змеи, и снова все умерли. Хотела было добить экскурсовода, у которого стремительно менялось выражение лица, выдержками из трактата Лессинга, но все-таки рядом была пятилетняя дочка, которую мне внезапно захотелось оградить от литературы эпохи Просвещения, чтобы не портить её счастливое детство.
Но как же вы были правы, пани Мария! Этот ваш Вергилий - он же везде. И хоть он ничего не знал про шоколад, шоколад теперь много чего знает про него. А вместе с ним - и мой многострадальный читалель, который, осилив это по доброй воле в день знаний, несомненно заслужил несколько слайдов, не правда ли? Шоколад он, конечно, тоже заслужил - но за ним заходите лично, ибо, как говорил Вергилий, trahit sua quemque voluptas, что приблизительно переводится на современный язык как "от чашечки чая с шоколадкой еще никто не умирал".
Слайды:
1. Лаокоон в Ватикане (фото из сети). В своем трактате о границах живописи и поэзии Лессинг пишет о том, что древние мастера, изображая в мраморе телесную боль, стремились сохранить красоту и величие образа, а поэтому Лаокоон не кричит, безобразно раскрыв рот, а лишь стонет. Вопрос, который он затрагивает, актуален и в наши дни: как искусство должно изображать безобразное (и что есть безобразное), особенно если речь идет о боли, насилии и смерти. Некоторым современным фильммейкерам явно не помешает ежедневное профилактическое созерцание Лаокоона.
2. Амур и Психея из коллекции Юсуповского дворца (скульптор Антонио Канова). Оригинал нынче в Эрмитаже, где я им восхищалась, но не сфотографировала. Так что фото из сети.
3. Шоколадный одесский Лаокоон (из сети). Шоколад - явно не материал для правдивого отображения страдания.
4. Бабушка, читающая маркиза де Сада (не удержалась и сняла ее).
5. Картинка, которую прибило пару дней назад фейсбуком и которая вдохновила меня на написание этого поста.
Ну как, получилось у меня по-девачковому, или лирических отступлений нужно было добавить? Вот Апулей в этом плане - всем девочкам девочка, впрочем и Вергилий тоже знает в них толк. Пойду к нему, наконец, - меня ждет еще полкниги бумажных страниц!
О, эта гламурная дама на эскалаторе с не менее гламурной книгой в руках - я заметила сначала красивое издание в стильной твердой обложке, потом изловчилась прочесть название, частично закрытое пальцами с шикарным маникюром. "Дури еще хватает" гласило оно - и что за бред она читает? озадаченно подумала я, но тут пальцы слегка поменяли положение, и мне удалось разглядеть имя автора. Стивен Фрай! И осенило меня, что чудо-переводчики так перевели "More Fool Me" - одну из его автобиографий. Ну что ж, бывает дурь и похуже.
А тот высокий парень, который шел перед нами по одному из бесконечных переходов в метро! Взрыв рыжих кудрей, рубашка в клетку - я уже практически была готова влюбиться! Нужно только обогнать и глянуть - то ли на его лицо, то ли на книгу в его руке. И вот иду на абордаж и вижу - Достоевский. Нет, не по внешности (хотя рыжий юноша наделен вполне литературной бородой), а книга в руках - Достоевский, причем та самая, про героя с топором. Ну ладно, думаю, не буду влюбляться: пусть юноша живет безмятежно.
Но круче всех та старушка в электричке по пути в Царское село. О, какая это была старушка - глаз не оторвать! Массивные очки, толстенный обруч на редких седых волосах, строгий взгляд учительницы на пенсии, непередаваемый угол острых колен, сжимающих поставленные перед ней тяжелые сумки. И она читает, читает... Что же она читает? Я пытаюсь приглядеться, но она сидит довольно далеко. Вижу старинный женский портрет на обложке, но не могу прочитать имя автора. Кто же это, Вальтер Скотт, Шарлотта Бронте, Морис Дрюон? Напрягаю глаза, обуреваемая любопытством, и, наконец, буквы складываются в имя. И что за имя!
Маркиз де Сад...
Наверное, я заразилась чем-то в Петербурге. Подхватила от частых поездок в метро эту манию бумажного чтения. Или пересмотрела на беломраморные статуи. Или все вместе. Поскольку, когда я выбрала книги для чтения у моря (а я взяла с собой два хита и бестселлера античного мира), я с трудом осилила первую с книгу-читалки, а вторую и вовсе не могла полноценно читать с её чудесного сенсорного антибликового экрана. Первая книга (а ею был "Золотой осел" Апулея) кричала на меня, когда я пыталась следить за превратностями любовной истории Амура и Психеи, что после созерцания той божественной статуи из Юсуповского дворца - как же можно читать этот текст с экрана? Почему не шелестят страницы подобно крылам незримого любовника Психеи в ночной тиши? А вторая книга и вовсе уперлась (хоть ею стал не осел, а Эней, то есть "Энеида" Вергилия) и изрекла приблизительно следующее:
- Гнева побойся богов, обитающих в высях эфирных:
Ты святотатство свершаешь, читая Вергилия вечные строки
С этой нечистой волшбой наделенной таблички.
В общем, вернувшись в Киев, я бросилась искать бумажную "Энеиду" и даже дошла до такой крайности, как поход в библиотеку собственного университета, куда стопы мои давно забыли дорогу. Там я попросила "Энеиду" Вергилия у служительницы книжного культа, добавив, что на любом языке сойдет - русском, украинском, английском, лишь бы не на латыни, ибо я на латыни не осилю. Выслушав меня внимательно, служительница ушла в темные недра святилища знаний и очень долго не возвращалась. Когда же она снова возникла из книжного чрева, пусты были руки ее, а слова она изрекла такие:
- Вы будете смеяться, но я не могу найти "Энеиду" Котляревского.
Я и правда посмеялась, поскольку творение Котляревского читать я не собиралась. Моя школьная учительница украинской литературы, Катерина Григорівна, приложила немало усилий... да что там усилий - она душу сложила в дело своей жизни - отбить у детей начисто желание читать классику украинской литературы. Она, правда, не достигла таких высот педагогического мастерства, как Мария Ивановна, которая добилась уникальных результатов с русской литературой - как видите, даже рыжие кудри не помогают, если в руках у молодого человека Достоевский. Я кратко обрисовала библиотечной жрице глубину её заблуждений, и она снова исчезла в лабиринтах шелестящих страниц. На этот раз недолгим было её отсутствие - вскоре вернулась она с заветным Вергилием в руках. И вот уже я держу его в своих трепещущих ладонях.
Да где же уже обещанный Лаокоон?! - возопит в этом месте негодующий читатель, и его, конечно, можно понять. Обещали Лаокоона и в бумаге, и в шоколаде, и где же? Я спешу ответить тебе, о внемлющий мне поглотитель постов интернетных, что Лаокоон, а точнее его знаменитая статуя, изображающая несчастного жреца Аполлона и его двух сыновей в удушающих кольцах двух змей, находится в Ватикане. Воистину это так - я видела его там своими глазами! И копию я лицезрела - в музее в Москве на Волхонке. И это не всё - ведь есть Лаокоон и в Одессе. Стоит он под южным небом пред археологическим музеем, а змеи его все так же душат, и лицо его искажено все той же мукой (которую, наверное, ты предрекаешь уже и мне, ежели я немедленно не доберусь до сути вопроса и до шоколада. Поверь, я уже почти туда добралась! Не насылай на меня мысленных змей, читатель! Осталось всего одно лирическое отступление).
О, эта дама по имени Мария из Польши, которая на конференции в Унесче делала доклад по роману "Лавиния" Урсулы Ле Гуин! О, как пламенно говорила она, как прочувствовано! И как мало сказала она про Урсулу ЛеГуин и ее роман, и как много - про Вергилия! И говорила она (и слова эти вошли в мое сердце, как закладка с изображением профессора Снейпа - в мой не сильно потрепанный учебник латыни), что две книги повлияли на всю западноевропейскую культуру, как никакие другие. Первая, понятно дело, Библия, а вторая... не Одиссея и не Илиада, а именно Энеида, именно Вергилия, где "С теми Фортуна, кто храбр", и "Бойтесь данайцев, дары приносящих" и далее без числа. Про данайцев, конечно, сказал Лаокоон, он был очень умен, и за это его...
В общем, Мария меня убедила мгновенно, и призрак Котляревского из разума изгнав, я решила, что прочту "Энеиду" и как можно скорее. Чем я и занялась у моря, как было уже написано выше. И вот к тому моменту, когда мы оказались в Одессе и проходили мимо археологического музея, я уже успела впитать в себя эту нестареющую мудрость веков (пока книга не начала упираться и требовать бумажных старниц) и пересказать Киму историю Лаокоона близко к тексту, хотя и не дактилическим гекзаметром. Так узнал сын мой, что Лаокоон предупреждал троянцев не заносить в город сомнительного коня и даже кинул в него копье. Но троянцы его не послушали (троянцы вообще как-то удивительно глухи к прорицателям), и тот факт, что из моря явились две змеи и стали душить сыновей Лаокоона, а затем и его самого, не придал его словами убедительности. Я также добавила к своему рассказу эстетические соображения из трактата Лессинга (память порой творит чудеса), который мне когда-то пришлось прочесть, чтобы сдать в аспирантуре зачет по литературе эпохи Просвещения. Ибо какая же литература Просвещения без искаженного мукой лица Лаокоона, умудряющегося при этом сохранять спокойное величие, как жрецу Аполлона положено? (В версии Вергилия он был жрецом Нептуна, но это его тоже не спасло).
И вот с такими высокими мыслями о судьбах прекрасного спустились мы в подземелье, где обретается одесский музей шоколада. Необычен музей этот тем, что все экспонаты в нем сделаны из (вы не поверите) шоколада. В экскурсоводы достался нам парубок моторний экспрессивный молодой человек, который вещал про сложный, но триумфальный путь какао-бобов по планете. Он делал это с неистовым блеском в глазах и чуть ли не с пеной у рта, какой бы не постеснялся жрец майа, выпивающий в божественном экстазе горький темно-коричневый напиток. Часть экспозиции - это выполненные в шоколадных тонах картины, изображающие прелести Одессы. Одной из таких прелестей является наш друг Лаокоон.
- Вы, конечно, знаете, кто это, и помните его историю, - проникновенно произносит парубок свой зачин, готовясь поведать нам историю Лаокоона, поскольку явно уверен, что мы её слегка подзабыли.
- Конечно, знаем, - отвечаю я ему в тон и во второй раз за день выдаю сию трагическую историю, в этот раз уже почти срываясь на гекзаметр. И снова кричит Лаокоон троянцам: о безумцы, что же творите вы? И летит копье, и являются из пучины змеи, и снова все умерли. Хотела было добить экскурсовода, у которого стремительно менялось выражение лица, выдержками из трактата Лессинга, но все-таки рядом была пятилетняя дочка, которую мне внезапно захотелось оградить от литературы эпохи Просвещения, чтобы не портить её счастливое детство.
Но как же вы были правы, пани Мария! Этот ваш Вергилий - он же везде. И хоть он ничего не знал про шоколад, шоколад теперь много чего знает про него. А вместе с ним - и мой многострадальный читалель, который, осилив это по доброй воле в день знаний, несомненно заслужил несколько слайдов, не правда ли? Шоколад он, конечно, тоже заслужил - но за ним заходите лично, ибо, как говорил Вергилий, trahit sua quemque voluptas, что приблизительно переводится на современный язык как "от чашечки чая с шоколадкой еще никто не умирал".
Слайды:
1. Лаокоон в Ватикане (фото из сети). В своем трактате о границах живописи и поэзии Лессинг пишет о том, что древние мастера, изображая в мраморе телесную боль, стремились сохранить красоту и величие образа, а поэтому Лаокоон не кричит, безобразно раскрыв рот, а лишь стонет. Вопрос, который он затрагивает, актуален и в наши дни: как искусство должно изображать безобразное (и что есть безобразное), особенно если речь идет о боли, насилии и смерти. Некоторым современным фильммейкерам явно не помешает ежедневное профилактическое созерцание Лаокоона.
2. Амур и Психея из коллекции Юсуповского дворца (скульптор Антонио Канова). Оригинал нынче в Эрмитаже, где я им восхищалась, но не сфотографировала. Так что фото из сети.
3. Шоколадный одесский Лаокоон (из сети). Шоколад - явно не материал для правдивого отображения страдания.
4. Бабушка, читающая маркиза де Сада (не удержалась и сняла ее).
5. Картинка, которую прибило пару дней назад фейсбуком и которая вдохновила меня на написание этого поста.
Ну как, получилось у меня по-девачковому, или лирических отступлений нужно было добавить? Вот Апулей в этом плане - всем девочкам девочка, впрочем и Вергилий тоже знает в них толк. Пойду к нему, наконец, - меня ждет еще полкниги бумажных страниц!