Syg.ma публикует интервью Жоржа Перека о работе памяти
- Как рождается воспоминание?
- В случае с книгой «Я помню»это спровоцированные воспоминания, все то забытое, чему я помогаю вновь появиться, анамнез, то есть то, что противоположно забыванию. Это довольно любопытное занятие: я сижу за своим письменным столом, в кафе, в аэропорту или в поезде и пытаюсь найти событие, не имеющее значения, событие заурядное, уже неактуальное, но которое - в момент, когда я его нахожу, - что-то вызывает. В некотором смысле начальная идея не моя, я ее полностью позаимствовал. Она принадлежит американскому поэту Джо Брэйнарду; по сути, его «I Remember» - замаскированная автобиография, выстроенная вокруг микровоспоминаний. «Я помню» развивает ту же тему, то есть пытается найти вещи, которые сплетаются в повседневность, но остаются почти всегда незамеченными. Самый явный пример: в метро мы протягивали свой билетик контролеру, и тот его компостировал. Никто на это не обращал внимания! Сейчас, если эту деталь отметить в какой-нибудь книге, то она станет частью памяти. Кстати, где-то на линии Со, которая, впрочем уже не называется линия Со, я увидел ангар, заполненный старыми турникетами метро; так вот, для меня это что-то вроде активной памяти. Я стараюсь вспоминать, заставляю себя вспоминать. Думаю, возьмем-ка тему питания, спорта, политики, эстрады или «воспоминания о каникулах», понимаешь?
- Да, я вижу в этом две установки: работать с повседневностью, а еще десакрализовывать память или, по крайней мере, событие, которое ты выявляешь. Ты согласен с этим?
- Да, десакрализовать событие и вместе с тем восстановить его, скажем, в общественном владении. Для меня в работе над книгой «Я помню» наиболее явно то, что я вспоминаю не в одиночку. Это книга, которую я мог бы назвать «симпатичной»; я имею в виду то, что она обращена к читателям с симпатией и в ней читатели находят себя. Это срабатывает как общий призыв памяти, поскольку разделяется всеми. Это очень отличается от автобиографии, от исследования личных воспоминаний, событий, оставивших отпечаток, но утаенных. Эта работа исходит от памяти всеобщей, от памяти коллективной.
- Здесь ты затрагиваешь тему, которую я как раз хотел тебе предложить: «коллективная память» и «индивидуальная память». Первая кажется мне чем-то вроде магмы, из которой мы все вышли. Похоже, общая память, события, принадлежащие всем, тебе интересны, но ты представляешь их без драматизма, словно хочешь отвергнуть трагичность автобиографии, выявить свою собственную историю…
- Это другой вид работы. Я написал автобиографию под названием «W, или Воспоминание детства»; там автобиографическая работа происходила вокруг единственного воспоминания, которое для меня было глубоко сокрытым, глубоко упрятанным и в каком-то смысле отметаемым. Проблема заключалась в том, как избежать приближения, скажем, к моей личной истории. Книга «Я помню» родилась почти в то же самое время. Это два разных, не совсем параллельных пути, которые где-то сходятся, а исходят из одной и той же потребности обойти что-то, чтобы это локализовать. Это не дается мгновенно. И самое главное, не должно подаваться трагически в сопровождении скрипок! Это должно оставаться все время скрытым! Автобиография детства отталкивалась от описаний фотографий, фотографии служили связующими этапами, помогали подступиться к действительности, о которой, по моему утверждению, у меня не было воспоминаний. По сути, автобиография создавалась посредством кропотливого, неотвязного - в результате всех уточнений и подробностей, - почти навязчивого исследования. В этом щепетильном разборе что-то действительно проявилось. А книга «Я помню» находилась на перепутье и могла в любой момент от коллективного восприятия соскользнуть в мое личное отношение к тому или иному воспоминанию. Когда я пишу: «Я помню, что у моего первого велосипеда были литые шины», - это далеко не так просто и невинно! У меня до сих пор сохранилось то физическое ощущение, однако на первый взгляд заявление нейтрально.
- Да, что касается псевдопростоты, ложно заявленной нейтральности, ты не думаешь, что мог бы запросто работать с архивными документами неизвестной тебе семьи? Кто- нибудь принес бы тебе коробку с фотографиями, и ты получил бы материал для вымышленного произведения?
- У меня такое было! Я принимал участие в телевизионной передаче под названием «Снятая жизнь французов», писал комментарий для фильма, смонтированного из любительских лент с 1930-го по 1936 год. Так мне довелось работать с материалами, в которых я нашел чуть ли не свою собственную историю. Действие одной из этих лент происходит в квартале моего детства, и казалось, что там должны быть и я сам, и моя мать, и мои родственники! В одном из начатых недавно проектов есть то, что можно назвать вымышленной памятью, памятью, которая могла бы мне принадлежать. Скоро мы с Робером Бобером поедем снимать фильм об Эллис-Айленде, это остров в Нью-Йорке, недалеко от статуи Свободы. С 1880-го по 1940 год там находился центр для фильтрации эмигрантов. Через это место, превращенное теперь в музей, прошло не знаю сколько миллионов европейцев, особенно итальянцев, а также евреев из России и Польши. Эдакое горнило Америки. Мы собираемся снять фильм, который напоминал бы об этом перемещении, которое ни Робер, ни я не познали (поскольку мы остались во Франции), но которое мы могли бы познать, которое осталось вписанным в наше возможное (поскольку Робер приехал из Берлина, а мои родители из маленького города под Варшавой)… Это работа с памятью, с затрагивающей нас памятью, пусть и не являющейся нашей, но - так сказать - рядом с нашей, определяет нас почти так же, как и наша история. Итак, если угодно, в работе над воспоминанием есть три аспекта. Прежде всего разложенная по полочкам повседневность, затем обычные поиски моей собственной истории и, наконец, эта вымышленная память. Есть даже четвертый аспект, из области - как бы это сказать - «шифровки»; совершенно зашифрованное вписывание, запись элементов воспоминаний в такую вымышленность, как «Жизнь способ употребления», но для внутреннего пользования. Я хочу сказать, есть только я и еще несколько человек, которые могут быть к этому восприимчивы. Это что-то вроде отзвука, тема, которая тянется под выдуманной историей, которая ее подпитывает, но не проявляется как таковая…
-…что предполагает прочтение с разными уровнями интерпретации в зависимости от того, что известно о тебе и твоей жизни?
- Да, внедрение биографических или повседневных элементов имеет в вымысле свою функцию. Это можно сблизить с техникой Берроуза, потому что это почти биографический «cut-off».
Продолжение по ссылке: http://syg.ma/@furqat/o-rabotie-pamiati-iz-sbornika-avtobioghrafichieskoi-prozy-zhorzha-pierieka
- В случае с книгой «Я помню»это спровоцированные воспоминания, все то забытое, чему я помогаю вновь появиться, анамнез, то есть то, что противоположно забыванию. Это довольно любопытное занятие: я сижу за своим письменным столом, в кафе, в аэропорту или в поезде и пытаюсь найти событие, не имеющее значения, событие заурядное, уже неактуальное, но которое - в момент, когда я его нахожу, - что-то вызывает. В некотором смысле начальная идея не моя, я ее полностью позаимствовал. Она принадлежит американскому поэту Джо Брэйнарду; по сути, его «I Remember» - замаскированная автобиография, выстроенная вокруг микровоспоминаний. «Я помню» развивает ту же тему, то есть пытается найти вещи, которые сплетаются в повседневность, но остаются почти всегда незамеченными. Самый явный пример: в метро мы протягивали свой билетик контролеру, и тот его компостировал. Никто на это не обращал внимания! Сейчас, если эту деталь отметить в какой-нибудь книге, то она станет частью памяти. Кстати, где-то на линии Со, которая, впрочем уже не называется линия Со, я увидел ангар, заполненный старыми турникетами метро; так вот, для меня это что-то вроде активной памяти. Я стараюсь вспоминать, заставляю себя вспоминать. Думаю, возьмем-ка тему питания, спорта, политики, эстрады или «воспоминания о каникулах», понимаешь?
- Да, я вижу в этом две установки: работать с повседневностью, а еще десакрализовывать память или, по крайней мере, событие, которое ты выявляешь. Ты согласен с этим?
- Да, десакрализовать событие и вместе с тем восстановить его, скажем, в общественном владении. Для меня в работе над книгой «Я помню» наиболее явно то, что я вспоминаю не в одиночку. Это книга, которую я мог бы назвать «симпатичной»; я имею в виду то, что она обращена к читателям с симпатией и в ней читатели находят себя. Это срабатывает как общий призыв памяти, поскольку разделяется всеми. Это очень отличается от автобиографии, от исследования личных воспоминаний, событий, оставивших отпечаток, но утаенных. Эта работа исходит от памяти всеобщей, от памяти коллективной.
- Здесь ты затрагиваешь тему, которую я как раз хотел тебе предложить: «коллективная память» и «индивидуальная память». Первая кажется мне чем-то вроде магмы, из которой мы все вышли. Похоже, общая память, события, принадлежащие всем, тебе интересны, но ты представляешь их без драматизма, словно хочешь отвергнуть трагичность автобиографии, выявить свою собственную историю…
- Это другой вид работы. Я написал автобиографию под названием «W, или Воспоминание детства»; там автобиографическая работа происходила вокруг единственного воспоминания, которое для меня было глубоко сокрытым, глубоко упрятанным и в каком-то смысле отметаемым. Проблема заключалась в том, как избежать приближения, скажем, к моей личной истории. Книга «Я помню» родилась почти в то же самое время. Это два разных, не совсем параллельных пути, которые где-то сходятся, а исходят из одной и той же потребности обойти что-то, чтобы это локализовать. Это не дается мгновенно. И самое главное, не должно подаваться трагически в сопровождении скрипок! Это должно оставаться все время скрытым! Автобиография детства отталкивалась от описаний фотографий, фотографии служили связующими этапами, помогали подступиться к действительности, о которой, по моему утверждению, у меня не было воспоминаний. По сути, автобиография создавалась посредством кропотливого, неотвязного - в результате всех уточнений и подробностей, - почти навязчивого исследования. В этом щепетильном разборе что-то действительно проявилось. А книга «Я помню» находилась на перепутье и могла в любой момент от коллективного восприятия соскользнуть в мое личное отношение к тому или иному воспоминанию. Когда я пишу: «Я помню, что у моего первого велосипеда были литые шины», - это далеко не так просто и невинно! У меня до сих пор сохранилось то физическое ощущение, однако на первый взгляд заявление нейтрально.
- Да, что касается псевдопростоты, ложно заявленной нейтральности, ты не думаешь, что мог бы запросто работать с архивными документами неизвестной тебе семьи? Кто- нибудь принес бы тебе коробку с фотографиями, и ты получил бы материал для вымышленного произведения?
- У меня такое было! Я принимал участие в телевизионной передаче под названием «Снятая жизнь французов», писал комментарий для фильма, смонтированного из любительских лент с 1930-го по 1936 год. Так мне довелось работать с материалами, в которых я нашел чуть ли не свою собственную историю. Действие одной из этих лент происходит в квартале моего детства, и казалось, что там должны быть и я сам, и моя мать, и мои родственники! В одном из начатых недавно проектов есть то, что можно назвать вымышленной памятью, памятью, которая могла бы мне принадлежать. Скоро мы с Робером Бобером поедем снимать фильм об Эллис-Айленде, это остров в Нью-Йорке, недалеко от статуи Свободы. С 1880-го по 1940 год там находился центр для фильтрации эмигрантов. Через это место, превращенное теперь в музей, прошло не знаю сколько миллионов европейцев, особенно итальянцев, а также евреев из России и Польши. Эдакое горнило Америки. Мы собираемся снять фильм, который напоминал бы об этом перемещении, которое ни Робер, ни я не познали (поскольку мы остались во Франции), но которое мы могли бы познать, которое осталось вписанным в наше возможное (поскольку Робер приехал из Берлина, а мои родители из маленького города под Варшавой)… Это работа с памятью, с затрагивающей нас памятью, пусть и не являющейся нашей, но - так сказать - рядом с нашей, определяет нас почти так же, как и наша история. Итак, если угодно, в работе над воспоминанием есть три аспекта. Прежде всего разложенная по полочкам повседневность, затем обычные поиски моей собственной истории и, наконец, эта вымышленная память. Есть даже четвертый аспект, из области - как бы это сказать - «шифровки»; совершенно зашифрованное вписывание, запись элементов воспоминаний в такую вымышленность, как «Жизнь способ употребления», но для внутреннего пользования. Я хочу сказать, есть только я и еще несколько человек, которые могут быть к этому восприимчивы. Это что-то вроде отзвука, тема, которая тянется под выдуманной историей, которая ее подпитывает, но не проявляется как таковая…
-…что предполагает прочтение с разными уровнями интерпретации в зависимости от того, что известно о тебе и твоей жизни?
- Да, внедрение биографических или повседневных элементов имеет в вымысле свою функцию. Это можно сблизить с техникой Берроуза, потому что это почти биографический «cut-off».
Продолжение по ссылке: http://syg.ma/@furqat/o-rabotie-pamiati-iz-sbornika-avtobioghrafichieskoi-prozy-zhorzha-pierieka