В "Новом мире" Сергей Костырко рассказывает о "Неизвестных письмах" Олега Юрьева
Трилогия Олега Юрьева, представляющая собой художественной исследование ментальности русской литературы и, соответственно, русской истории; и составленная, естественно, из трех текстов: письмо немецкого писателя Я.М.Р. Ленца - Н.М. Карамзину, написанное в 1792 году: И.Г. Прыжова - Ф.М. Достоевскому (1885); Л.И. Добычина - К.И. Чуковскому (1994). Двое из героев книги (Ленц и Добычин) остались в истории значительными явлениями культуры, третий (Прыжов) да, разумеется, литератором (второго-третьего ряда), но больше - выразительнейшим персонаже русской литературной и общественной ("Дело Нечаева) жизни, а также в качестве прототипа одного из героев "Бесов", с чего, собственно, - с укоров, и начинается письмо Достоевскому, с которым Прыжов чувствует некоторое родство не только по принадлежности к "нечаевскому сюжету), но и по рождению - оба они родились и провели детство в служебных квартирах Марьинской больницы на Божедомке.
Стилистика книги определяется в первой части, здесь повествователем выступает Якоб Ленц, знаменитый немецкий поэт, друг и литературный соратник Гете, последние 10 лет жизни которого прошли в Москве, где он умер «под забором в лопухах» (у Юрьева - буквально). Письмо Ленца во многом - хроника последней ночи в его жизни .которую он проводит, скитаясь по московским улицам. Ленц не может вернутся домой, поскольку там, как он предполагает, его ждут стражники, чтобы увезти в крепость, как уже увезли его друга, журналиста и издателя Николая Новикова, - в Москве идут аресты «масонов» и людей их круга. К тому же сам он, как понимает Ленц, совершил некое, по московским понятиям, почти преступное деяние: обратился к императрице с предложением «перелить Царь-пушку в Царь-печатню для Новикова», то есть перспективу «утопления» - удушения Ленц воспринимает как более, чем реальную.
Главным художественным средством Юрьев делает сам язык письма Ленца, который пишет по-русски, пишет как бы на чужом для себя языке, но пишет именно русским языком, даже в своих языковых ошибках (как у детей) воспроизводя его внутренний код. Пишет неправильно, не так, как принято было «писать литературу» в конце XVIII века, и поэтому с неожиданной свободой, открывающей в получужом для него языке скрытые изобразительные возможности («Московский заказ тонкую святящейся пылью сыпется с запада неба»). Язык повествователя здесь не только «способ передачи информации», но - прежде всего- языковая персонификация и героя и его ситуации, такую же функцию будет выполнять язык и в двух последующих повестях-«письмах». В дыхании речи Ленца ужас психически неуравновешенного литератора, точнее, запуганного до смерти ребенка, который пытается вымолить у высокопоставленного друга защиту от властей, а также - у другого адресата его письма, друга юности Гете, окончательного выяснения их отношений. Ну а главное здесь - изнеможение человека, которому уже не по силам переносить «московский климат» с висящим на каждым возможностью в любой момент оказаться клиентом Тайной канцелярии. И одновременно в этой же речи - просветленное упоение красотой майской московской ночи и, соответственно, непроизвольно идущий творческий процесс( в конце письма есть мимоходом сделанная разработка сюжетов и образов для будущих авторов «Муму»и «Каштанки»).
Мотив «московской погоды» продолжен в письме Ивана Прыжова, но с неожиданным усложнением - страдалец-изгой Прыжов возникает в тексте еще и как часть той самой мертвящей силы, которая и есть «московская погода» (то есть к своему прославленному адресату Прыжов не вполне и «маргинал» - «литературно-идеологическая кровь» у них, по сути одна).
«Утопления» избегает Леонид Добычин, сгинувший, по воле Юрьева, не в масляных водах Невы после печально знаменитого собрания ленинградский писателей в 1936 году, а растворившийся (но отнюдь не до конца) в серой массе низовых сов. служащих, тем самым как бы высвободивший себя из движения времени и получивший возможность наблюдать за процессом со стороны, - наблюдать за бывшими коллегами, которых время понесло дальше, но и которые сами движение это определяли.
Книга есть в нашем интернет-магазине: http://limbakh.ru/index.php?id=3342
http://www.nm1925.ru/Archive/Journal6_2015_3/Content/..
Стилистика книги определяется в первой части, здесь повествователем выступает Якоб Ленц, знаменитый немецкий поэт, друг и литературный соратник Гете, последние 10 лет жизни которого прошли в Москве, где он умер «под забором в лопухах» (у Юрьева - буквально). Письмо Ленца во многом - хроника последней ночи в его жизни .которую он проводит, скитаясь по московским улицам. Ленц не может вернутся домой, поскольку там, как он предполагает, его ждут стражники, чтобы увезти в крепость, как уже увезли его друга, журналиста и издателя Николая Новикова, - в Москве идут аресты «масонов» и людей их круга. К тому же сам он, как понимает Ленц, совершил некое, по московским понятиям, почти преступное деяние: обратился к императрице с предложением «перелить Царь-пушку в Царь-печатню для Новикова», то есть перспективу «утопления» - удушения Ленц воспринимает как более, чем реальную.
Главным художественным средством Юрьев делает сам язык письма Ленца, который пишет по-русски, пишет как бы на чужом для себя языке, но пишет именно русским языком, даже в своих языковых ошибках (как у детей) воспроизводя его внутренний код. Пишет неправильно, не так, как принято было «писать литературу» в конце XVIII века, и поэтому с неожиданной свободой, открывающей в получужом для него языке скрытые изобразительные возможности («Московский заказ тонкую святящейся пылью сыпется с запада неба»). Язык повествователя здесь не только «способ передачи информации», но - прежде всего- языковая персонификация и героя и его ситуации, такую же функцию будет выполнять язык и в двух последующих повестях-«письмах». В дыхании речи Ленца ужас психически неуравновешенного литератора, точнее, запуганного до смерти ребенка, который пытается вымолить у высокопоставленного друга защиту от властей, а также - у другого адресата его письма, друга юности Гете, окончательного выяснения их отношений. Ну а главное здесь - изнеможение человека, которому уже не по силам переносить «московский климат» с висящим на каждым возможностью в любой момент оказаться клиентом Тайной канцелярии. И одновременно в этой же речи - просветленное упоение красотой майской московской ночи и, соответственно, непроизвольно идущий творческий процесс( в конце письма есть мимоходом сделанная разработка сюжетов и образов для будущих авторов «Муму»и «Каштанки»).
Мотив «московской погоды» продолжен в письме Ивана Прыжова, но с неожиданным усложнением - страдалец-изгой Прыжов возникает в тексте еще и как часть той самой мертвящей силы, которая и есть «московская погода» (то есть к своему прославленному адресату Прыжов не вполне и «маргинал» - «литературно-идеологическая кровь» у них, по сути одна).
«Утопления» избегает Леонид Добычин, сгинувший, по воле Юрьева, не в масляных водах Невы после печально знаменитого собрания ленинградский писателей в 1936 году, а растворившийся (но отнюдь не до конца) в серой массе низовых сов. служащих, тем самым как бы высвободивший себя из движения времени и получивший возможность наблюдать за процессом со стороны, - наблюдать за бывшими коллегами, которых время понесло дальше, но и которые сами движение это определяли.
Книга есть в нашем интернет-магазине: http://limbakh.ru/index.php?id=3342
http://www.nm1925.ru/Archive/Journal6_2015_3/Content/..