Раз...
Подумалось, что надо «распечатать» и этот аккаунт какой-нибудь писулькой. Вот как раз появился повод. Раз уж львиная доля моих мыслей на данный момент принадлежит фигурному катанию, то и запись тоже довольно фигурнокатательная. 
Название: «Be my boy»
Автор: lilova_ya
Вид: фик
Жанр: по большей части - angst
Пейринг: Вейр/Лайсачек
Герои: Эван, Джонни и все-все-все.
Рейтинг: PG
Описание: Многолетние мытарства Олимпийского чемпиона Лайсачека, а во всём виноват супер-дива-ДжонниВейр
Предупреждение: слэш, всё вымышлено, сходства с реальными событиями случайны.
Картинка не моя. К сожалению, уже не помню, откуда её подняла, но ооочень она мне нравится.
Если не смущает rps, то
Be My Boy
Олимпийская лихорадка была в самом разгаре - Чехарда с четверным прыжком и пресловутыми транзишенами и программа маскулинизации фигурного катания, затеянная канадцами, расшатывали и без того хрупкое психическое здоровье спортсменов. СМИ, словно кривое зеркало, отражали, искажали и выпячивали творившееся вокруг сумасшествие. Но Эван упорно скупал всю тематическую прессу, увесистая стопка которой, уже занимала весь прикроватный столик.
Эван не видел Джонни уже около месяца с национального чемпионата. За это время многое могло поменяться в мире фигурного катания - тем более накануне Игр, но не в отношении Вейра. Все скрытые тенденции спортивного судейства сложились ещё к началу сезона. И у Джонни не было шансов. Политика и стереотипы их, вообще, мало кому оставляли. Эвану, как и любому профи в фигурном катании, это было ясно, как божий день. И он даже не особо понимал, откуда Джонни, вообще, брал мужество, отправляясь в Ванкувер и зная, что медаль ему не светит.
Но и газеты тоже, не имея понятия или не интересуясь спортивными прогнозами, настолько широко освещали появление Джонни в Олимпийской деревне, что порой даже казалось, что пресса Ванкувера соперничает со съемочной группой его реалити-шоу. Было очевидно, что мир журналов и ТВ живёт по своим законам: про пух лисицы, кокетливо украшающий исхудавшее плечо «самой кровожадной дивы» фигурного катания» и без конца дразнящий «зелёных», про соседство с Танит и гору чемоданов с розовыми свечками, коврами и занавесками, которую Джонни прихватил с собой в Олимпийскую деревню, не писал только ленивый. В одном из журналов Эван нашел немного и про себя. Журналистка упирала на то, что загорелый Эван с гелем на волосах в дизайнерских костюмах от Веры Вонг не так уж далёк от фееричного Джонни Вейра. Эвана удивляло, насколько некоторые журналисты в своей невообразимой паранойе иногда на самом деле угадывали истинное положение вещей. За последнее время Эван и в самом деле старался быть ближе и к оборотной стороне своего спорта, где царствовали бархат и стеклярус, и к Джонни-фэшениста, каким он несомненно был. И пусть иногда это получалось даже странновато. Но когда Эван с тоской и с удовольствием разглядывал свой маникюр, он был уверен, что по крайней мере Вейр бы оценил.
Эван тряхнул ворохом пестрой бумаги и вздохнул, словно вынырнув на поверхность из причудливого, черно-розового, местами чрезмерного, очень живого и пульсирующего страстями мира Джонни Вейра. С одной стороны Эвану казалось даже странным всё это, ведь у него самого за два дня его пребывания в Ванкувере не взяли ни одного внятного интервью. Но в целом это и не смущало, ведь прямо над изголовьем его кровати красовалась надпись «Занимайся своим делом», старательно прилепленная им сразу же по приезду сюда. Эван, в общем-то, и собирался заниматься только своим делом. И он был уверен, что Вейр, наверняка, тоже занимается своим делом - ведь в представлении Эвана розовые кисточки и мех были просто неотделимы от Джонни. И это мирило Эвана со многим и с тем что, последнее его интервью состояло лишь из вопроса, готов ли Эван к старту. Эван был готов - как никогда ещё и по всем фронтам. Отличная физическая форма как следует подкреплялась высоким рейтингом и тщательной политической наработкой Американской федерации.
Эван сидел на кровати, отражаясь в зеркале под углом и наблюдая себя будто со стороны. И опять ему казалось, что всё идёт по кругу. Даже комната слишком уж напоминала все вместе взятые номера, в которых он останавливался. Год за годом, зеркало за зеркалом - менялось только отражение. А ведь казалось, что ещё совсем недавно на стеклянной поверхности отражался совсем другой Эван. «Солнечный» - Эван даже улыбнулся, вспомнив это определение, данное ему несколько лет назад.
Как трансформер из любимого в детстве комикса - в угоду многим вещам он менял себя - и внешность, и нутро, да так, что сейчас уже с трудом отличал - какие изменения он делал по собственному побуждению, а какие из необходимости. С тех пор, вообще, всё изменилось. Ведь и Джонни теперь был совершенно другим - порой до неузнаваемости. Эван не раз думал, что и как поменял в себе Джонни, и какие на то были причины. Или всё это уже сидело в нём с самого начала?
Не то, чтобы Эван тоже жаждал всех этих кисточек и боа, нет, но с теперешним Вейром у него были свои отношения. И хотя такой - самолюбующийся, дерзкий и игривый, словно кошка - Джонни скорее повергал в смятение и даже пугал, иногда Эвану становилось невмоготу от желания просто схватить Джонни в охапку словно куклу, слизывая краску с разукрашенной скулы. Вместе с тем, довольно часто Эвану случалось заметить, как вдруг сквозь весь этот забойный образ и чрезмерный макияж Джонни проглядывало всё то же выражение лица, как раньше - утомленное, задумчивое, даже наивное. Вообще, память подсовывала Эвану всегда именно такого Джонни - беззащитного и естесственного. Пожалуй, с этим-то Джонни ему и было комфорнее всего. Когда он задумывался о том, какой же Вейр на самом деле, когда остается наедине с собой, без мишуры и дерзкого образа на показ, память уносила в воспоминания ранней юности. Наверно, там-то и таился настоящий Джонни без вычурной обёртки.
Джонни, каким его впервые на предварительных прокатах увидел Эван, тогда и в голову бы не пришло назвать ярким или фееричным - короткостриженного мальчишку с лисьими глазками, в шарфе с бахрамушкой и странных меховых варежках. И хотя уже тогда все отмечали его исключительный талант, не это было удивительным. Трудно было объяснить, но с первых же минут Джонни, раскатывающийся в противоположном углу - сосредоточенный, погруженный в себя, и по-балетному вскидывающий руки в так мелодии, не просто привлёк, а захватил всё внимание Эвана. И к концу тренировки Эван, уже и вовсе перекочевав в тот же угол, стоял у бортика и, забыв о всяких приличиях, наблюдал, как мама укутывает Джонни в пуховый платок. А Джонни, молча кивая головой на мамины увещевания и прижимаясь щекой к мягкой пуховой ткани, искоса поглядывал на Эвана. И хотя они тогда и словом не обмолвились, Эвану показалось, будто вместе с их встретившимися взглядам установился какой-то невидимый, бессловесный контакт. Поначалу для Эвана, на каждой тренировке теперь всегда оказывавшемуся неподалёку от Джонни, общение казалось даже чем-то избыточным. Ведь он итак, словно черпал для себя информацию с лихвой, даже просто наблюдая за Джонни с трибуны. А было столько всего - Джонни смеялся, огорчался, пил воду из бутылки, поправлял одежду, не говоря уже о всей невероятной пластике его катания. Иногда Джонни вдруг резко оборачивался в сторону Эвана, оглядывая трибуны и словно выискивая глазами невидимый, но ощущаемый источник беспокойства. И только на третий день Эван стал подбираться ближе - вдруг стало дико интересно, что же это за Джонни, о чем он говорит с мамой, тренером, с людьми вокруг. Но поводов к общению особо не прибавилось, даже когда их представили друг другу, только так - привет, да пока. Да и Джонни не казался особо разговорчивым, за исключением посиделок в кафешке катка, куда он всегда спускался после тренировки. И Эван, сидя неподалёку, всегда старался вслушиваться в такую болтавню об обычных вещах, которую немного отстраненный на льду Вейр вдруг выкладывал пачками подружкам, потягивая коктейль через трубочку, словно этот шейк из молока и сока развязывал ему язык. Уже тогда Эвану хотелось разузнать абсолютно всё: чем живёт Джонни, что любит, а что непереносит, какую музыку слушает, в какой кинотеатр ходит и что любит на завтрак. И так хотелось рассмотреть поближе, как он смеётся и закрывает глаза руками, склоняет голову на бок, отвечая на вопрос, и как вздыхая, припадает к плечу Кэрри - просто так, погруженный в свои мысли. Но в этот тесный коктейльный кружок было не так легко попасть. Эван, даже если и садился где-то совсем рядом, никогда не участвовал в таких беседах. Его не прогоняли и ладно - ведь мог же кто-то в конце концов просто послушать да поглазеть. Необъяснимо, но разглядывая Джонни, Эван сам себе казался каким-то совсем обычным что ли. У Эвана в Напервилле - в его привычной жизни, в обычном городке - и знакомых-то таких, как Джонни, даже близко не было. А из друзей фигурное катание и вовсе никого не волновало. Но даже это не давало достаточных объяснений - как ни крути, но всё было в Джонни каким-то другим - как если бы у него там, в Делавере, и лёд был не такой, и арахисовое масло на завтрак другое, и кола с жевачкой, и магазины, и кинотеатры. Ведь не мог же быть Вейр просто не такой сам по себе. А по возвращении домой Эвану вдруг перестало хватать радости от любимых вещей и привычных занятий, и когда лето совсем стало клониться к концу, а под ногами зашуршали опавшие листья, нетерпение Эвана уже набрало обороты.
И где-то за месяц до соревнований Эван упросил бабушку заехать в этот Делавер - якобы посмотреть каток. Эван тогда долго бродил вдоль бортика ледовой арены, и сидя в кафе катка, смотрел на оранжевый пластик пустующих столиков, на деревья с облетающей листвой из окна кафе, чёртово колесо где-то вдалеке за парком и на высокие гранитные ступени у входа. А потом Эван спускался по ним и думал, как Джонни, вот так вот, тоже каждый день поднимается и спускается, смотрит в это окно на гнущиеся ветки - и во всем угадывался Вейр. Нет, самого Джонни Эван так тогда и не встретил - был поздний вечер субботы. В кафе и вовсе лишь задержавшиеся мальчишки в тяжелых ботинках и растянутых футболках в самом углу доигрывали в настольный хоккей. Трудно описать, что это были за впечатления, - отдалённо они были сравнимы с первым походом в Диснейленд, но это было совсем по-другому - будто Эван побывал в параллельном мире. Таком, какого в мире Диснея отродясь и не было. И сестре приходилось потом ещё месяц выслушивать снова и снова и про серые ступени, и про деревья, гнущие ветви от ветра. Лаура недоумевала и через пять минут выслушивания одной и той же истории про поездку в Дэлавер морщила нос и вяло повторяла «Ну хватит, Эван». Ей было и невдомёк, что в голове Эвана эти ступени входили просто в какой-то умопомрачительный контраст с Джонни, а в линиях ветвей Эван напротив угадывал движения и силуэт самого Джонни.
На следующих же соревнованиях, сидя в баре ледового дворца Эван обронил, что был в Делавере - тогда Джонни, склонив голову и заинтересованно выждав секунду, спросил: «Правда? А ты видел нашу кафешку, а хоккеистов, а...?» И тогда-то Эван и стал полноправным участником этих посиделок с кружкой кофейного напитка и узнал то, что хотел: и про завтрак, и про киношки, и музыку, от которой у Джонни захватывало дух и многое другое. А ещё Джонни положил голову на плечо Эвану - на пару секунд. И хорошо, что это были лишь какие-то мгновения - потому что Эвану показалось, что в эти секунды он не мог даже дышать.
Потом уже, через пару лет, Эван уже многое понял. Окончательно - и про Джонни, и главное, про себя. На чемпионате в Софии всплыла история про Стэфана и Джереми. Застигли их в неудобный момент за определенным занятием. И хотя потом ещё неделю все судачили о них вполголоса, казалось, никого это, кроме Эвана, не поражало. Тогда же - в окружении дурацкого серого кафеля в неудобной душевой кабинке софийской гостиницы Эван разрядил себя дважды, не в силах больше сдерживаться и без конца вспоминая Вейра, обыгравшего его на несколько баллов, мокрого и со сбитым дыханием, едва вылетевшего с арены и сразу же после объявления оценок прижавшегося к Эвану, чтобы подскочивший репортёр смог сделать первые снимки победителей.
А совсем скоро в следующем сезоне у Эвана случился первый раз, оставивший в самом Эване очень спорное, странное ощущение чего-то, сводившего с ума от одного воспоминания и будоражащего до колик в животе, и в то же время в высшей мере постыдного и запретного. Чего-то, в чем Эван и сам не был уверен до конца.
Следующий сезон по трудности превзошел вообще все предыдущие годы, что Эван посвятил фигурному катанию. Превозмогая последствия травмы и переупрямив мать, всерьёз обеспокоенную здоровьем сына, перспективы которого, к тому же, по давнему мнению тренера, в этом спорте представлялись туманными, Эван вновь примкнул к списку соревновавшихся на турнире в Спокане. Ступив на территорию ледового дворца и идя по длинным коридорам с коньками наперевес, Эван испытал волнение человека, разлученного на время со своей страстью и, наконец, вновь её обретшего. А когда на разминке он стал всматриваться в лица соперников, понял, что ожидание встречи с Джонни оказалось не менее волнительным, чем сами соревнования.
Рассмотрел Джонни он только после проката короткой, когда все дожидались автобуса. Эван увидел Вейра в компании ребят, изменившегося за полтора года, вытянувшегося, похудевшего, с русыми кудрями, обрамлявшими гладкий лоб. Джонни кокетничал, улыбался, болтал - и в то же время - заметив какую дистанцию держит Джонни даже с ребятами, Эван так и не решился подойти. Он долго стоял возле кучи чемоданов, переминаясь с ноги на ногу, пока Джонни сам не облегчил ситуацию, завидев его и помахав ему рукой. От дистанции не осталось и следа. Через секунду Джонни уже привставал на цыпочки, пытаясь дотянуться до макушки Эвана и повторяя: «Это невероятно, Лайсачек, какой ты стал совсем...», словно он только сейчас заметил, какой Эван вымахал.
А уже на следующий день в ожидании фуршета они болтали в номере Эвана, часа два или больше - обо всем на свете, вспоминая с улыбкой сложности прошедших сезонов, перебирая все новости и сплетни, имевшие место за последние полтора года. И Джонни даже приглушал голос, как будто кто-то мог его подслушать, когда рассказывал Эвану особенно пикантные моменты. Эван больше слушал, и может быть эти скольские моменты из уст Джонни, а может сама интимность их уединения на него так действовала. Но когда он в очередной раз заметил, как взгляд Джонни застревает на его груди в расстегнутом вороте рубашки и то, как Джонни потом поспешно отвёл глаза, в тот момент Эван даже приподнялся, желая скрыть своё стеснение и возникшую неловкость. И тогда же Эвану показалось, что эта заминка, эти молчаливые секунды, были как один из тех моментов в кино - когда вдруг что-то особенное и малообъяснимое случается между героями. И тогда Эван одним порывом оперевшись коленом на кровать рядом с Джонни, чмокнул его в губы. Джонни в попытке оттолнуть Эвана двумя руками только совсем завалился навзничь на покрывало. Словно подчиняясь некому инстинкту, Эван тут же подмял его под себя, а желание разом вдарило в голову. И хотя руки Джонни упирались ему в грудь, это вялое сопротивление не трудно было побороть, а тепло от ладоней Джонни отдавало напряжением внизу живота. И это было совсем не так, как в его первый раз с Тимом год назад. Эвану было с чем сравнивать. Джонни тогда удалось выбраться из-под Эвана и отскочить к окну. Запыхавшийся, покрасневший Джонни не казался разозленным или напуганным, скорее изумленным и растерянным. Эвану и оставалось-то либо сейчас же извиниться, либо продолжать. Поднявшись, раскрыв ладони и пожимая плечами он нерешительно шагнул к Джонни, и осторожно взяв его за руку, потянул на себя. Покорность, с которой Джонни вдруг поддался и прильнул к нему, оказалась такой неожиданной и пьянящей. Эван обхватив его обеими руками, прижал к себе, уже не встречая ни тени сопротивления. Эван чувствовал прикосновение губ Джонни на своей груди, и сам не верил своим ощущениям. Прижимая голову Джонни к своей груди, Эван запустил руку в волосы, нарушив порядок джонниных завитушек. От желания ещё сильнее прижать к себе всего Джонни без остатка, закрыть, накрыть собою и никогда не отпускать, становилось тяжело дышать. И Эван тыкаясь без разбору раскрытым ртом в висок, ухо, скулу Джонни, норовил поймать губы, но Джонни прятал лицо в складках его рубашки. И лишь рукой потянув за кудри и закинув голову Джонни назад Эван добрался до его губ. Накинулся на него, вцеловываясь в рот Джонни как голодный, второпях, ещё больше запутавая пальцы в уложенных локонах и словно боясь, что Джонни может передумать и уйти. Подавшись назад, Эван присел на край подоконника между шторкой и ночником, который тут же повалился на пол, погрузив комнату в приятный полумрак, и притянул Джонни за талию к себе между разведенных колен. Джонни обнимал его в ответ, прерывисто дыша и прижимаясь лицом к его плечу, а Эван шарил руками по телу Джонни, гладил по спине, вверх и вниз по пояснице, норовил ниже, под штаны, но неэластичная ткань брюк никак не давала этого сделать, хоть Джонни и прогибал поясницу под рукой Эвана, вжимаясь животом в его живот. Эван не решался расстегнуть брюки Джонни вот так вот сразу, а сам Джонни почему-то этого не делал. В конце концов пуговица не выдержала, и просто оторвавшись, дала Эвану чуть больше свободы в исследовании тела Джонни. Тот лишь вздрогнул и совсем затаился, когда рука Эвана заскользила между округлостями его ягодиц. В тот же самый момент в комнату постучали. Это были Бэн и Танит. В совершенном замешательстве Эван медлил, и так и не открыв, а лишь подойдя к двери, процедил сквозь зубы, что сейчас спустится. И было слышно, как Танит стучит в соседнюю дверь к Джонни, который, само собой, так и не отозвался. Ситуация вообще никуда не годилась, времени на раздумья не было, и они спустились к автобусу практически сразу - Джонни, всклокоченный, с пуговицей в зажатом кулаке и обиженным выражением лица, и Эван, разозленный до предела. Бэн и Танит были напрочь сбиты с толку и не знали, что и думать. И как Танит потом спустя какое-то время призналась, все тогда решили, что Эван и Джонни подрались или типа того.
На вечеринке Эван переваривал случившееся за столиком в противоположном от Джонни углу зала. И там-то Эван и узнал про Джонни новость, совершенно его поразившую и обескуражевшую. Все только и обсуждали, как Джонни всё время разговаривая по телефону, приглушал голос до шепотота или и вовсе уходил в дальний угол. Оказалось, шептал и прятался Джонни, потому что ему не нужны были свидетели, ведь в разговорах с любовником обычно свидетели не нужны. Тем более, если твой любовник - парень Дрю из твоей же сборной. А светился и смущался Джонни, как оказалось, потому что был, можно сказать, ещё самый что ни на есть медовый месяц. Весь тот вечер Эван так и просидел на стуле за праздничным столом, придавленный тяжелой смесью ревности, уязвлённости и растерянности, и выслушивая все подробности этой новой сплетни.
Через месяц на сборах Эван рассмотрел этого Дрю - улыбчивый, модный, он держался самодостаточно и даже надменно. Эван злился на себя за то, что не мог глаз отвести от угла, где секретничали Джонни и Дрю. Джонни кокетничал, смеялся, и опуская глаза, иногда брал Дрю за руку. И Эван был поражен, что они делали это так открыто. Ему ужасно хотелось оказаться с Джонни опять один на один. Но всё время вне льда Джонни теперь проводил с Дрю. А Эван робел даже приблизиться к ним двоим. Оставалось только с тоской наблюдать их со стороны. И хотя случай оказаться с Джонии наедине всё-таки представился, всё вышло вообще наоборот - у Эвана тогда словно ком в горле застрял, и разговор совсем не пошел.
- Ну что, Эван? Что ты на нас пялишься всю дорогу? - спросил Джонни с места в карьер, едва за ними двумя закрылась дверь.
- А не надо так... так выставляться....
- Эван, знаешь, отстань. Не твоё дело, вообще.
И Джонни ушел - резко развернувшись - так, что скрипнула подошва кроссовок, махнув шарфом и обдав Эвана запахом своего цветочного одеколона. Эван остался стоять словно пьяный - и от запаха Джонни, и от того количества адреналина, разом вылившегося ему в вены и пылавшего теперь на его шеках. От того, чтобы не кинуться следом, не вернуть Джонни, не догнать и не прижать его к себе, Эвана удержало только то, что кто-то мог это увидеть.
А вот от Тима Эван сам шарахался как от чумы. Внимание Тима так напрягало, что Эван готов был под землю провалиться. Еще ему с ужасом мерещилось, что кто-то может заподозрить и всё узнать, как узнали про Дрю с Джонни. И когда Тиму удалось-таки затащить Эвана к себе в номер, Тим долго уговаривал его не психовать на пустом месте и не напрягаться так, уверяя, что в таких делах любой напряг только скорее всем всё выдаст. В тот раз, последний, Эван уже не позволил обращаться с собой, как в первый раз, и Тим, примерно понимая, в чем дело, и доведя Эвана до грани возбуждения, позволил Эвану быть сверху.
Но уже тогда Эван, дошедший за время сборов практически до нервного истощения, был готов на что угодно, чтобы с Тимом больше не встречаться и даже назвал ему неправильный номер своего мобильника, который Тим, по всей видимости, опробовал в тот же вечер, потому что больше Эвана не тревожил и не донимал своим вниманием, и лишь через пару дней, когда все стали разъезжаться, Тим, прощаясь, потрепал Эвана по голове и сказал:
- Пока, Лайсачек... и не бойся ты так.
- Я не боюсь, мне просто это не надо.
- Ну...называй это, как хочешь.
Это был последний раз, когда они болтали с Тимом подобным образом, да и вообще были просто вдвоем наедине. А Джонни...
.....Продолжение следует
Название: «Be my boy»
Автор: lilova_ya
Вид: фик
Жанр: по большей части - angst
Пейринг: Вейр/Лайсачек
Герои: Эван, Джонни и все-все-все.
Рейтинг: PG
Описание: Многолетние мытарства Олимпийского чемпиона Лайсачека, а во всём виноват супер-дива-ДжонниВейр
Предупреждение: слэш, всё вымышлено, сходства с реальными событиями случайны.
Картинка не моя. К сожалению, уже не помню, откуда её подняла, но ооочень она мне нравится.
Если не смущает rps, то
Be My Boy
Олимпийская лихорадка была в самом разгаре - Чехарда с четверным прыжком и пресловутыми транзишенами и программа маскулинизации фигурного катания, затеянная канадцами, расшатывали и без того хрупкое психическое здоровье спортсменов. СМИ, словно кривое зеркало, отражали, искажали и выпячивали творившееся вокруг сумасшествие. Но Эван упорно скупал всю тематическую прессу, увесистая стопка которой, уже занимала весь прикроватный столик.
Эван не видел Джонни уже около месяца с национального чемпионата. За это время многое могло поменяться в мире фигурного катания - тем более накануне Игр, но не в отношении Вейра. Все скрытые тенденции спортивного судейства сложились ещё к началу сезона. И у Джонни не было шансов. Политика и стереотипы их, вообще, мало кому оставляли. Эвану, как и любому профи в фигурном катании, это было ясно, как божий день. И он даже не особо понимал, откуда Джонни, вообще, брал мужество, отправляясь в Ванкувер и зная, что медаль ему не светит.
Но и газеты тоже, не имея понятия или не интересуясь спортивными прогнозами, настолько широко освещали появление Джонни в Олимпийской деревне, что порой даже казалось, что пресса Ванкувера соперничает со съемочной группой его реалити-шоу. Было очевидно, что мир журналов и ТВ живёт по своим законам: про пух лисицы, кокетливо украшающий исхудавшее плечо «самой кровожадной дивы» фигурного катания» и без конца дразнящий «зелёных», про соседство с Танит и гору чемоданов с розовыми свечками, коврами и занавесками, которую Джонни прихватил с собой в Олимпийскую деревню, не писал только ленивый. В одном из журналов Эван нашел немного и про себя. Журналистка упирала на то, что загорелый Эван с гелем на волосах в дизайнерских костюмах от Веры Вонг не так уж далёк от фееричного Джонни Вейра. Эвана удивляло, насколько некоторые журналисты в своей невообразимой паранойе иногда на самом деле угадывали истинное положение вещей. За последнее время Эван и в самом деле старался быть ближе и к оборотной стороне своего спорта, где царствовали бархат и стеклярус, и к Джонни-фэшениста, каким он несомненно был. И пусть иногда это получалось даже странновато. Но когда Эван с тоской и с удовольствием разглядывал свой маникюр, он был уверен, что по крайней мере Вейр бы оценил.
Эван тряхнул ворохом пестрой бумаги и вздохнул, словно вынырнув на поверхность из причудливого, черно-розового, местами чрезмерного, очень живого и пульсирующего страстями мира Джонни Вейра. С одной стороны Эвану казалось даже странным всё это, ведь у него самого за два дня его пребывания в Ванкувере не взяли ни одного внятного интервью. Но в целом это и не смущало, ведь прямо над изголовьем его кровати красовалась надпись «Занимайся своим делом», старательно прилепленная им сразу же по приезду сюда. Эван, в общем-то, и собирался заниматься только своим делом. И он был уверен, что Вейр, наверняка, тоже занимается своим делом - ведь в представлении Эвана розовые кисточки и мех были просто неотделимы от Джонни. И это мирило Эвана со многим и с тем что, последнее его интервью состояло лишь из вопроса, готов ли Эван к старту. Эван был готов - как никогда ещё и по всем фронтам. Отличная физическая форма как следует подкреплялась высоким рейтингом и тщательной политической наработкой Американской федерации.
Эван сидел на кровати, отражаясь в зеркале под углом и наблюдая себя будто со стороны. И опять ему казалось, что всё идёт по кругу. Даже комната слишком уж напоминала все вместе взятые номера, в которых он останавливался. Год за годом, зеркало за зеркалом - менялось только отражение. А ведь казалось, что ещё совсем недавно на стеклянной поверхности отражался совсем другой Эван. «Солнечный» - Эван даже улыбнулся, вспомнив это определение, данное ему несколько лет назад.
Как трансформер из любимого в детстве комикса - в угоду многим вещам он менял себя - и внешность, и нутро, да так, что сейчас уже с трудом отличал - какие изменения он делал по собственному побуждению, а какие из необходимости. С тех пор, вообще, всё изменилось. Ведь и Джонни теперь был совершенно другим - порой до неузнаваемости. Эван не раз думал, что и как поменял в себе Джонни, и какие на то были причины. Или всё это уже сидело в нём с самого начала?
Не то, чтобы Эван тоже жаждал всех этих кисточек и боа, нет, но с теперешним Вейром у него были свои отношения. И хотя такой - самолюбующийся, дерзкий и игривый, словно кошка - Джонни скорее повергал в смятение и даже пугал, иногда Эвану становилось невмоготу от желания просто схватить Джонни в охапку словно куклу, слизывая краску с разукрашенной скулы. Вместе с тем, довольно часто Эвану случалось заметить, как вдруг сквозь весь этот забойный образ и чрезмерный макияж Джонни проглядывало всё то же выражение лица, как раньше - утомленное, задумчивое, даже наивное. Вообще, память подсовывала Эвану всегда именно такого Джонни - беззащитного и естесственного. Пожалуй, с этим-то Джонни ему и было комфорнее всего. Когда он задумывался о том, какой же Вейр на самом деле, когда остается наедине с собой, без мишуры и дерзкого образа на показ, память уносила в воспоминания ранней юности. Наверно, там-то и таился настоящий Джонни без вычурной обёртки.
Джонни, каким его впервые на предварительных прокатах увидел Эван, тогда и в голову бы не пришло назвать ярким или фееричным - короткостриженного мальчишку с лисьими глазками, в шарфе с бахрамушкой и странных меховых варежках. И хотя уже тогда все отмечали его исключительный талант, не это было удивительным. Трудно было объяснить, но с первых же минут Джонни, раскатывающийся в противоположном углу - сосредоточенный, погруженный в себя, и по-балетному вскидывающий руки в так мелодии, не просто привлёк, а захватил всё внимание Эвана. И к концу тренировки Эван, уже и вовсе перекочевав в тот же угол, стоял у бортика и, забыв о всяких приличиях, наблюдал, как мама укутывает Джонни в пуховый платок. А Джонни, молча кивая головой на мамины увещевания и прижимаясь щекой к мягкой пуховой ткани, искоса поглядывал на Эвана. И хотя они тогда и словом не обмолвились, Эвану показалось, будто вместе с их встретившимися взглядам установился какой-то невидимый, бессловесный контакт. Поначалу для Эвана, на каждой тренировке теперь всегда оказывавшемуся неподалёку от Джонни, общение казалось даже чем-то избыточным. Ведь он итак, словно черпал для себя информацию с лихвой, даже просто наблюдая за Джонни с трибуны. А было столько всего - Джонни смеялся, огорчался, пил воду из бутылки, поправлял одежду, не говоря уже о всей невероятной пластике его катания. Иногда Джонни вдруг резко оборачивался в сторону Эвана, оглядывая трибуны и словно выискивая глазами невидимый, но ощущаемый источник беспокойства. И только на третий день Эван стал подбираться ближе - вдруг стало дико интересно, что же это за Джонни, о чем он говорит с мамой, тренером, с людьми вокруг. Но поводов к общению особо не прибавилось, даже когда их представили друг другу, только так - привет, да пока. Да и Джонни не казался особо разговорчивым, за исключением посиделок в кафешке катка, куда он всегда спускался после тренировки. И Эван, сидя неподалёку, всегда старался вслушиваться в такую болтавню об обычных вещах, которую немного отстраненный на льду Вейр вдруг выкладывал пачками подружкам, потягивая коктейль через трубочку, словно этот шейк из молока и сока развязывал ему язык. Уже тогда Эвану хотелось разузнать абсолютно всё: чем живёт Джонни, что любит, а что непереносит, какую музыку слушает, в какой кинотеатр ходит и что любит на завтрак. И так хотелось рассмотреть поближе, как он смеётся и закрывает глаза руками, склоняет голову на бок, отвечая на вопрос, и как вздыхая, припадает к плечу Кэрри - просто так, погруженный в свои мысли. Но в этот тесный коктейльный кружок было не так легко попасть. Эван, даже если и садился где-то совсем рядом, никогда не участвовал в таких беседах. Его не прогоняли и ладно - ведь мог же кто-то в конце концов просто послушать да поглазеть. Необъяснимо, но разглядывая Джонни, Эван сам себе казался каким-то совсем обычным что ли. У Эвана в Напервилле - в его привычной жизни, в обычном городке - и знакомых-то таких, как Джонни, даже близко не было. А из друзей фигурное катание и вовсе никого не волновало. Но даже это не давало достаточных объяснений - как ни крути, но всё было в Джонни каким-то другим - как если бы у него там, в Делавере, и лёд был не такой, и арахисовое масло на завтрак другое, и кола с жевачкой, и магазины, и кинотеатры. Ведь не мог же быть Вейр просто не такой сам по себе. А по возвращении домой Эвану вдруг перестало хватать радости от любимых вещей и привычных занятий, и когда лето совсем стало клониться к концу, а под ногами зашуршали опавшие листья, нетерпение Эвана уже набрало обороты.
И где-то за месяц до соревнований Эван упросил бабушку заехать в этот Делавер - якобы посмотреть каток. Эван тогда долго бродил вдоль бортика ледовой арены, и сидя в кафе катка, смотрел на оранжевый пластик пустующих столиков, на деревья с облетающей листвой из окна кафе, чёртово колесо где-то вдалеке за парком и на высокие гранитные ступени у входа. А потом Эван спускался по ним и думал, как Джонни, вот так вот, тоже каждый день поднимается и спускается, смотрит в это окно на гнущиеся ветки - и во всем угадывался Вейр. Нет, самого Джонни Эван так тогда и не встретил - был поздний вечер субботы. В кафе и вовсе лишь задержавшиеся мальчишки в тяжелых ботинках и растянутых футболках в самом углу доигрывали в настольный хоккей. Трудно описать, что это были за впечатления, - отдалённо они были сравнимы с первым походом в Диснейленд, но это было совсем по-другому - будто Эван побывал в параллельном мире. Таком, какого в мире Диснея отродясь и не было. И сестре приходилось потом ещё месяц выслушивать снова и снова и про серые ступени, и про деревья, гнущие ветви от ветра. Лаура недоумевала и через пять минут выслушивания одной и той же истории про поездку в Дэлавер морщила нос и вяло повторяла «Ну хватит, Эван». Ей было и невдомёк, что в голове Эвана эти ступени входили просто в какой-то умопомрачительный контраст с Джонни, а в линиях ветвей Эван напротив угадывал движения и силуэт самого Джонни.
На следующих же соревнованиях, сидя в баре ледового дворца Эван обронил, что был в Делавере - тогда Джонни, склонив голову и заинтересованно выждав секунду, спросил: «Правда? А ты видел нашу кафешку, а хоккеистов, а...?» И тогда-то Эван и стал полноправным участником этих посиделок с кружкой кофейного напитка и узнал то, что хотел: и про завтрак, и про киношки, и музыку, от которой у Джонни захватывало дух и многое другое. А ещё Джонни положил голову на плечо Эвану - на пару секунд. И хорошо, что это были лишь какие-то мгновения - потому что Эвану показалось, что в эти секунды он не мог даже дышать.
Потом уже, через пару лет, Эван уже многое понял. Окончательно - и про Джонни, и главное, про себя. На чемпионате в Софии всплыла история про Стэфана и Джереми. Застигли их в неудобный момент за определенным занятием. И хотя потом ещё неделю все судачили о них вполголоса, казалось, никого это, кроме Эвана, не поражало. Тогда же - в окружении дурацкого серого кафеля в неудобной душевой кабинке софийской гостиницы Эван разрядил себя дважды, не в силах больше сдерживаться и без конца вспоминая Вейра, обыгравшего его на несколько баллов, мокрого и со сбитым дыханием, едва вылетевшего с арены и сразу же после объявления оценок прижавшегося к Эвану, чтобы подскочивший репортёр смог сделать первые снимки победителей.
А совсем скоро в следующем сезоне у Эвана случился первый раз, оставивший в самом Эване очень спорное, странное ощущение чего-то, сводившего с ума от одного воспоминания и будоражащего до колик в животе, и в то же время в высшей мере постыдного и запретного. Чего-то, в чем Эван и сам не был уверен до конца.
Следующий сезон по трудности превзошел вообще все предыдущие годы, что Эван посвятил фигурному катанию. Превозмогая последствия травмы и переупрямив мать, всерьёз обеспокоенную здоровьем сына, перспективы которого, к тому же, по давнему мнению тренера, в этом спорте представлялись туманными, Эван вновь примкнул к списку соревновавшихся на турнире в Спокане. Ступив на территорию ледового дворца и идя по длинным коридорам с коньками наперевес, Эван испытал волнение человека, разлученного на время со своей страстью и, наконец, вновь её обретшего. А когда на разминке он стал всматриваться в лица соперников, понял, что ожидание встречи с Джонни оказалось не менее волнительным, чем сами соревнования.
Рассмотрел Джонни он только после проката короткой, когда все дожидались автобуса. Эван увидел Вейра в компании ребят, изменившегося за полтора года, вытянувшегося, похудевшего, с русыми кудрями, обрамлявшими гладкий лоб. Джонни кокетничал, улыбался, болтал - и в то же время - заметив какую дистанцию держит Джонни даже с ребятами, Эван так и не решился подойти. Он долго стоял возле кучи чемоданов, переминаясь с ноги на ногу, пока Джонни сам не облегчил ситуацию, завидев его и помахав ему рукой. От дистанции не осталось и следа. Через секунду Джонни уже привставал на цыпочки, пытаясь дотянуться до макушки Эвана и повторяя: «Это невероятно, Лайсачек, какой ты стал совсем...», словно он только сейчас заметил, какой Эван вымахал.
А уже на следующий день в ожидании фуршета они болтали в номере Эвана, часа два или больше - обо всем на свете, вспоминая с улыбкой сложности прошедших сезонов, перебирая все новости и сплетни, имевшие место за последние полтора года. И Джонни даже приглушал голос, как будто кто-то мог его подслушать, когда рассказывал Эвану особенно пикантные моменты. Эван больше слушал, и может быть эти скольские моменты из уст Джонни, а может сама интимность их уединения на него так действовала. Но когда он в очередной раз заметил, как взгляд Джонни застревает на его груди в расстегнутом вороте рубашки и то, как Джонни потом поспешно отвёл глаза, в тот момент Эван даже приподнялся, желая скрыть своё стеснение и возникшую неловкость. И тогда же Эвану показалось, что эта заминка, эти молчаливые секунды, были как один из тех моментов в кино - когда вдруг что-то особенное и малообъяснимое случается между героями. И тогда Эван одним порывом оперевшись коленом на кровать рядом с Джонни, чмокнул его в губы. Джонни в попытке оттолнуть Эвана двумя руками только совсем завалился навзничь на покрывало. Словно подчиняясь некому инстинкту, Эван тут же подмял его под себя, а желание разом вдарило в голову. И хотя руки Джонни упирались ему в грудь, это вялое сопротивление не трудно было побороть, а тепло от ладоней Джонни отдавало напряжением внизу живота. И это было совсем не так, как в его первый раз с Тимом год назад. Эвану было с чем сравнивать. Джонни тогда удалось выбраться из-под Эвана и отскочить к окну. Запыхавшийся, покрасневший Джонни не казался разозленным или напуганным, скорее изумленным и растерянным. Эвану и оставалось-то либо сейчас же извиниться, либо продолжать. Поднявшись, раскрыв ладони и пожимая плечами он нерешительно шагнул к Джонни, и осторожно взяв его за руку, потянул на себя. Покорность, с которой Джонни вдруг поддался и прильнул к нему, оказалась такой неожиданной и пьянящей. Эван обхватив его обеими руками, прижал к себе, уже не встречая ни тени сопротивления. Эван чувствовал прикосновение губ Джонни на своей груди, и сам не верил своим ощущениям. Прижимая голову Джонни к своей груди, Эван запустил руку в волосы, нарушив порядок джонниных завитушек. От желания ещё сильнее прижать к себе всего Джонни без остатка, закрыть, накрыть собою и никогда не отпускать, становилось тяжело дышать. И Эван тыкаясь без разбору раскрытым ртом в висок, ухо, скулу Джонни, норовил поймать губы, но Джонни прятал лицо в складках его рубашки. И лишь рукой потянув за кудри и закинув голову Джонни назад Эван добрался до его губ. Накинулся на него, вцеловываясь в рот Джонни как голодный, второпях, ещё больше запутавая пальцы в уложенных локонах и словно боясь, что Джонни может передумать и уйти. Подавшись назад, Эван присел на край подоконника между шторкой и ночником, который тут же повалился на пол, погрузив комнату в приятный полумрак, и притянул Джонни за талию к себе между разведенных колен. Джонни обнимал его в ответ, прерывисто дыша и прижимаясь лицом к его плечу, а Эван шарил руками по телу Джонни, гладил по спине, вверх и вниз по пояснице, норовил ниже, под штаны, но неэластичная ткань брюк никак не давала этого сделать, хоть Джонни и прогибал поясницу под рукой Эвана, вжимаясь животом в его живот. Эван не решался расстегнуть брюки Джонни вот так вот сразу, а сам Джонни почему-то этого не делал. В конце концов пуговица не выдержала, и просто оторвавшись, дала Эвану чуть больше свободы в исследовании тела Джонни. Тот лишь вздрогнул и совсем затаился, когда рука Эвана заскользила между округлостями его ягодиц. В тот же самый момент в комнату постучали. Это были Бэн и Танит. В совершенном замешательстве Эван медлил, и так и не открыв, а лишь подойдя к двери, процедил сквозь зубы, что сейчас спустится. И было слышно, как Танит стучит в соседнюю дверь к Джонни, который, само собой, так и не отозвался. Ситуация вообще никуда не годилась, времени на раздумья не было, и они спустились к автобусу практически сразу - Джонни, всклокоченный, с пуговицей в зажатом кулаке и обиженным выражением лица, и Эван, разозленный до предела. Бэн и Танит были напрочь сбиты с толку и не знали, что и думать. И как Танит потом спустя какое-то время призналась, все тогда решили, что Эван и Джонни подрались или типа того.
На вечеринке Эван переваривал случившееся за столиком в противоположном от Джонни углу зала. И там-то Эван и узнал про Джонни новость, совершенно его поразившую и обескуражевшую. Все только и обсуждали, как Джонни всё время разговаривая по телефону, приглушал голос до шепотота или и вовсе уходил в дальний угол. Оказалось, шептал и прятался Джонни, потому что ему не нужны были свидетели, ведь в разговорах с любовником обычно свидетели не нужны. Тем более, если твой любовник - парень Дрю из твоей же сборной. А светился и смущался Джонни, как оказалось, потому что был, можно сказать, ещё самый что ни на есть медовый месяц. Весь тот вечер Эван так и просидел на стуле за праздничным столом, придавленный тяжелой смесью ревности, уязвлённости и растерянности, и выслушивая все подробности этой новой сплетни.
Через месяц на сборах Эван рассмотрел этого Дрю - улыбчивый, модный, он держался самодостаточно и даже надменно. Эван злился на себя за то, что не мог глаз отвести от угла, где секретничали Джонни и Дрю. Джонни кокетничал, смеялся, и опуская глаза, иногда брал Дрю за руку. И Эван был поражен, что они делали это так открыто. Ему ужасно хотелось оказаться с Джонни опять один на один. Но всё время вне льда Джонни теперь проводил с Дрю. А Эван робел даже приблизиться к ним двоим. Оставалось только с тоской наблюдать их со стороны. И хотя случай оказаться с Джонии наедине всё-таки представился, всё вышло вообще наоборот - у Эвана тогда словно ком в горле застрял, и разговор совсем не пошел.
- Ну что, Эван? Что ты на нас пялишься всю дорогу? - спросил Джонни с места в карьер, едва за ними двумя закрылась дверь.
- А не надо так... так выставляться....
- Эван, знаешь, отстань. Не твоё дело, вообще.
И Джонни ушел - резко развернувшись - так, что скрипнула подошва кроссовок, махнув шарфом и обдав Эвана запахом своего цветочного одеколона. Эван остался стоять словно пьяный - и от запаха Джонни, и от того количества адреналина, разом вылившегося ему в вены и пылавшего теперь на его шеках. От того, чтобы не кинуться следом, не вернуть Джонни, не догнать и не прижать его к себе, Эвана удержало только то, что кто-то мог это увидеть.
А вот от Тима Эван сам шарахался как от чумы. Внимание Тима так напрягало, что Эван готов был под землю провалиться. Еще ему с ужасом мерещилось, что кто-то может заподозрить и всё узнать, как узнали про Дрю с Джонни. И когда Тиму удалось-таки затащить Эвана к себе в номер, Тим долго уговаривал его не психовать на пустом месте и не напрягаться так, уверяя, что в таких делах любой напряг только скорее всем всё выдаст. В тот раз, последний, Эван уже не позволил обращаться с собой, как в первый раз, и Тим, примерно понимая, в чем дело, и доведя Эвана до грани возбуждения, позволил Эвану быть сверху.
Но уже тогда Эван, дошедший за время сборов практически до нервного истощения, был готов на что угодно, чтобы с Тимом больше не встречаться и даже назвал ему неправильный номер своего мобильника, который Тим, по всей видимости, опробовал в тот же вечер, потому что больше Эвана не тревожил и не донимал своим вниманием, и лишь через пару дней, когда все стали разъезжаться, Тим, прощаясь, потрепал Эвана по голове и сказал:
- Пока, Лайсачек... и не бойся ты так.
- Я не боюсь, мне просто это не надо.
- Ну...называй это, как хочешь.
Это был последний раз, когда они болтали с Тимом подобным образом, да и вообще были просто вдвоем наедине. А Джонни...
.....Продолжение следует