Dostoevsky
Невесть с чего, неожиданно для самой себя, взялась читать "Преступление и наказание" в английском переводе.
Велика сила языка! Совершенно другая книга (а оригинал я помню пусть не наизусть, но отдельными кусками могу цитировать по-прежнему). Достоевский по-прежнему мне чужд и отвратителен, его герои по-прежнему вызывают желание пристрелить, чтоб не мучались (и не мучали больше никого, что еще важнее). Но в переводе он становится посторонним. Что-то вроде Диккенса.
Петербург переводного Достоевского не увязывается в сознании с тем Питером, что знаю я. Он становится городом "где-то там", где я не была и не буду, скорее всего, никогда в жизни.
Замени слово "кабак" на tavern -- и вонь сивухи и блевотины становится не такой осязаемой; она становится чем-то таким... почти безобидным.
Другое восприятие, совсем, совсем другое. Причем обратное не работает: скажем, мне все равно -- читать англоязычного писателя в переводе или в оригинале; он отстранен в любом варианте, это просто история -- хоть Лондон, хоть Валинор, какая разница, я не была ни там, ни там.
Велика сила языка! Совершенно другая книга (а оригинал я помню пусть не наизусть, но отдельными кусками могу цитировать по-прежнему). Достоевский по-прежнему мне чужд и отвратителен, его герои по-прежнему вызывают желание пристрелить, чтоб не мучались (и не мучали больше никого, что еще важнее). Но в переводе он становится посторонним. Что-то вроде Диккенса.
Петербург переводного Достоевского не увязывается в сознании с тем Питером, что знаю я. Он становится городом "где-то там", где я не была и не буду, скорее всего, никогда в жизни.
Замени слово "кабак" на tavern -- и вонь сивухи и блевотины становится не такой осязаемой; она становится чем-то таким... почти безобидным.
Другое восприятие, совсем, совсем другое. Причем обратное не работает: скажем, мне все равно -- читать англоязычного писателя в переводе или в оригинале; он отстранен в любом варианте, это просто история -- хоть Лондон, хоть Валинор, какая разница, я не была ни там, ни там.