из писем Ницше
(1865)
Мои дорогие мама и Лизбет,
мы снова вошли в колею привычных трудов, мыслей, хлопот, развлечений; сколь важен для меня теперь каждый день и сколь многое решается или должно решиться в тесной черепной коробке! А вы? Вам в самом деле так легко переносить все это противоречивое существование, где не ясно ничего, кроме того, что все неясно? Мне всегда кажется, что вы преодолеваете это шутя. Или я ошибаюсь? Какие же вы счастливые, если это действительно так.
...
"Исполняй свой долг!". Хорошо, мои драгоценные, я исполняю его или стремлюсь к тому, чтобы его исполнить, но только где он заканчивается? Откуда мне знать все то, что составляет мой долг? И предположим, я бы исполнял свой долг в полной мере, что же с того? Неужели вьючное животное есть нечто большее, нежели человек, коли оно точнее последнего исполняет то, что требуется?
...
Ну и как, выносима ли теперь жизнь? Конечно, ведь ее бремя становитс все легче, и никакие путы не удерживают нас более при ней. Она выносима потому, что может быть безболезненно отринута.
(1866 г.)
Тут со страшной силой разразилась гроза, с ветром и градом, - я испытал ни с чем не сравнимый подъем и явственно осознал, что по-настоящему понять природу мы можем лишь когда вырываемся к ней из наших забот и печалей. Что мне было до человека с его беспокойными желаниями! Что мне было до всех этих вечных "ты должен", "ты не должен"! Как непохожи на это молния, буря, град, свободные стихии, не ведающи морали! Как счастливы, как могучи они в своей чистой воле, не омраченной интеллектом!
Меж тем у меня набралось достаточно примеров тому, как тускло порой мерцает интеллект у нас, смертных. Недавно я разговаривал с одним, который вскоре собирается отправиться миссионером в Индию. Кое о чем я его выспросил; он не читал никаких индийских книг, в жизни не слыихивал слова "упанишады" и твердо не намерен пускаться в разговоры с брахманами, поскольку они философски чересчур подкованы. Святая простота!
(1869 г.)
.... мы можем выносить одиночество, более того, мы его любим. И когда мы оказываемся вместе, это уже не двое, а настоящая подлинная монада - только тогда мы одиноки по-настоящему и отделены от докучливого мира.
(1876 г.)
Шагает странник по тропе
В ночной тиши,
И мир по капле льется вглубь
Его души:
И этот холм, и этот лог,
И поворот
С собой он в путь, еще неведомый берет.
Вдруг слышить рядом птичье пенье:
«Ах, птичка, что за наважденье?
Зачем поешь ты сладко так,
Что сам собою медлит шаг
И в сердце больше нет покоя?
О чем же ты поешь с такою
Любовью и такой тоскою?»
Но птица говорит в ответ:
«Нет, странник, нет,
Не для тебя ни мой привет,
Ни эта песня.
Она о том, что ночь чудесна.
А твой удел - всегда идти
И быть в пути,
Но песнь мою
Тебе с собой не унести.
Едва вдали затихнет звук твоих шагов,
Как затяну я песню вновь
И буду петь до самой рани.
Прощай же, одинокий странник!»