Из воспоминаний К. Коровина
Утопленник
По окончании Школы живописи и ваяния в Москве, на 21-м году жизни, я поступил в театр писать декорации. Молодые актрисы производили на меня впечатление неотразимое. Нравились мне все без исключения. Какие глаза, и в глазах какая душа! У одной они большие, открытые, у другой - как у Джиоконды, с опущенными ресницами. А как говорят! Одна совсем поразила мне сердце. Она меня называла «мой Зибель, мой паж».
Но скоро она куда-то уехала, пропала… Прошло лет пять, и я встретил ее случайно на развеселом вечере, в компании артистов, где шел кутеж и гремела гитара. А затем я получил от нее телеграмму: «Мой витязь, жду». «Витязь, - подумал я, - какой я витязь?» Но на вокзал помчался.
* * *
Ночь, глубокое небо; звезды играют в тихом лунном воздухе, насыщенном запахом трав и лесов; щелкают соловьи. На террасе деревянной дачи под Москвой горит лампа: розовый бумажный абажур виден издалека - с дороги, по которой я еду со станции. Вот ближе, и вижу лицо - ее прекрасное лицо. Она наклонилась над книгой. Ждет меня…
Быстро вбегаю на террасу.
- Ах, - вскрикивает она, - мой коробейник!
- Почему - коробейник?
- Да, сегодня вы коробейник, - отвечает она и весело напевает: «Пожалей, моя зазнобушка, молодецкого плеча».
- Аннушка, подайте чай. А мы пойдем - пойдем в рожь, в рожь высокую! - И она пропела: «Только знала рожь высокая».
Я говорю:
- Но рожь еще не высокая. Зачем идти в рожь?
- Нет, нет, идем. Ты мой коробейник!
Как молния пронизывает меня странное чувство, где-то там в душе глубоко: «мой коробейник, рожь высокая», и зачем это? Зачем?
Но мы идем. Она говорит опять:
- Слушайте: «Была ночь, они шли вдвоем, он дал ей руку…» Подайте мне руку!
Я подал ей руку.
- «Они шли и молчали, - продолжала актриса. - Она положила ему голову на плечо». - И она прислонилась головой к моему плечу. - «Тогда он впился в ее влажные губы своими губами…» Ну же! Впивайтесь!
Я впиваюсь… Но почему-то так нехорошо на душе…
- Скажи мне: «Я твой!»
Я говорю: «Я твой».
Слева начинается ржаное поле.
- Рожь, рожь, - восклицает она. - Пусть знает рожь высокая, только она…
Но рожь еще совсем низкая… Май месяц, весна в начале… Заметив обильную росу на ржи, она выскакивает из нее на дорогу.
- Зачем рожь? - говорю я. - Вот лес. «Там опять в ночи туманы. Отдаленные леса, белые дреманы».
Она спросила: «Это чье?»
- Как чье? Фирдоуси, - вру я.
Мы идем в лес. Во мне чувство какого-то негодования. Странное и горькое. Хотелось сказать, спросить: почему не просто так - вот вы и я, почему я - то Базаров, то Алеша Карамазов, коробейник, Фома Гордеев, Чацкий, Лель и еще черт его знает, кто?!
А она не унималась:
- Милый, молю, ты знаешь - Виктор клялся возлюбленной: «Я умираю от любви». Ну и ты скажи. Умоляю!
Думаю: «Откуда взялся этот Виктор?» - и отвечаю прямо:
- От любви умереть не могу. Откровенно признаюсь: не могу.
Она посмотрела на меня своими прекрасными глазами, огорченно и удивленно. Выражение ее лица было какое-то печальное и жалкое.
- Нет, правда? Ты не знаешь, как умирают от любви?.. А ты не можешь украсть для меня, как Виктор?
- Что украсть?
- Все.
- То есть как - все?
- Виктор сказал Ольге: «Все брошу к твоим ногам».
- Ворованное?
- Как это пошло, не тонко!
Какой-то особенный, злой огонек мелькнул в ее глазах.
В конце концов - мы повздорили. А соловьи заливались… Я возвращался на станцию один. Пахло рекой. Проходя по мосту, я остановился и стал смотреть на воду. Темны были отражения берегов, и в глубине сияли звезды. На душе было тихо, странно, радостно. Вдруг слышу крик: «Постой, умоляю!» Я обернулся и увидел бегущую фигуру в белом платье. Она!
- Я поняла, я все поняла! - подбежала актриса ко мне. - Ты хочешь броситься в воду. Я знала, я чувствовала. Но я спасу тебя.
- А вам бы понравилось, кабы из любви к вам кто-нибудь утопился или застрелился?..
- Еще бы, - ответила она, не задумываясь, - вот из-за Ады Дурвенд четверо застрелились. А в меня - трое стреляли.
Луна осветила ее на фоне темных ольх. В тишине ночи она была торжественно-прекрасна.
- Прощай! - крикнул я и бросился в воду.
Послышался ее отчаянный крик.
Река несла меня по течению. Было глубоко, но я хорошо плавал. И вижу - уже вдали мост, на котором я был. Бегут люди с фонарем, крики, ее крик «спасите», кто-то вопит «караул»… За заворотом реки подплываю к берегу и хватаюсь за ветки ольхи. Мне бросают веревку. Вылезаю. На берегу - люди, дачники. Один из них наливает мне в стакан какого-то вина, говорит: «Скорей пейте», - держит меня за пульс. Он взволнованно шепчет: «Я все знаю. Идемте».
- Куда?
- К нам. Она у нас, там доктор. Хорошо, что спасли вас. Петр Сергеевич смотрит с террасы, говорит: «Вот на мосту человек. Наверно топиться хочет. Ночью в реку смотрят не зря…» А та, барынька ваша, кричит: «Это из-за меня, утонет!» Плачет… Идемте… Если бы не Петр Сергеевич, то - ау! Уж вы начали за ветки хвататься… Ну, не стоит говорить. Не унывайте, молодой человек.
Мы пришли на большую дачу. Я переоделся. Мне дали очень широкие панталоны и японский женский халат, все что попало под руку. Народу полна дача - все милейшие люди. С террасы доносятся голоса: «Утопленник».
- Вот история! - думал я. Надо все же для приличия делать вид, что я в самом деле хотел топиться.
Женщины, приоткрыв дверь, разглядывали меня испуганными глазами. Мужчины успокаивали. Доктор брал за пульс, говоря в сторону, в пространство:
- Пальпитацио кордис!
Какой-то дачник приносил вино стакан за стаканом и повторял: «Вы пейте, и я с вами. Ах, эти драмы, у меня их… Ну что, пейте!»
Меня вывели в соседнюю комнату, где был накрыт стол. Один из дачников поднял бокал:
- Поблагодарим Петра Сергеевича и доктора, которые первые откачали молодого человека… И да послужит наше дружеское сочувствие в знак того, что он не так забыт, как многие из прочих утопленников!..
Другой дачник, огромного роста с белым лицом и с туловищем, похожим на комод, тоже сказал спич:
- Не только в молодые, а даже в наши года могут случаться от женщины такие реприманды, что просто ум раздвигается на части. Все мы знаем по делам нашим, что в прошлом году случилось с нами, от Эмилии Карловны… То есть, я хочу сказать - с ее мужем. В этаком разе, ежели бы с ним не сладил Веревкин Костя, под Новый год у «Яра», то скажу прямо: фабрика пошла бы к дьяволу.
На меня все глядели с сожалением и радостью. Дамы ухаживали за мной, особенно одна… Она жала мне руку и повторяла на ухо:
- Ну, что за охота! Вы так молоды…
Тут в комнату, где я сидел и пил со всеми, вошла она, виновница моей гибели. Вошла торжественно.
- Как счастлива… Вы спасены. Как я страдала! Но вот и доктор говорит, что нет ни в одной литературе мира, чтобы человек топился от любви при женщине. Вы не понимаете красоты драмы…
- Верно, - сказал я. - В следующий раз я утоплюсь один.
С террасы закричали: «Сюда, сюда. Смотрите. Там опять что-то на мосту, кричит кто-то. Опять народ с фонарем. Еще кто-то утопился».
И впрямь, по мосту бегали люди. Мы все толпой пошли к мосту. Тишина майской ночи, роса, трава бьет мои туфли, и она, новая моя красавица, рядом со мной, я чувствую ее около себя. Как пахнут ее плечи, платье. И эта ночь! Медовый запах тополей, звезды, темные ольхи у реки. Глаза ее смотрят прямо в мои:
- А из-за меня вы бы утонули?
«Что же это такое, - думаю, - опять купаться?»
- Утонул бы, - отвечаю.
- Милый… - шепчет она.
На мосту стоит толстый исправник, станционный жандарм и еще кто-то. По воде ведут невод. На берегу народу - весь поселок.
- Теперь все едино, - кричит голос, - опоздали. Не откачать.
- Наши-то не откачают?
Все ринулись к неводу. Исправник впереди. Жандарм говорит:
- Хучь увыпей ею усю, реку, а его чтобы достать!
Невод волокут по берегу. В мотне плещется, блестя чешуей, освещенная луной рыба.
- Нету!
«Это меня ищут, - думаю я, - дали знать на станцию исправнику. Меня ищут…»
- Вы у нас ночуете? - спрашивает новая дама. - Наверху я приготовила для вас комнату - светелку…
- Но ведь мне, сударыня, из любви к вам надо еще топиться?
- Ах, какие глупости… Какой вы, право!
Бежит Петр Сергеевич, запыхался, кричит:
- Опять утопился, вот дурак-то. Я так и знал…
Увидав меня, остановился в недоумении:
- Вот он. Где же утопленник?
Петр Сергеевич пьян.
- Что это вы с ним делаете, - обращается он к моей новой даме. - Довольно вам, молодой человек! Не верьте женщинам. Анна Васильевна, фюить, дудки! Нет, из-за прекрасных глаз не утону. Уж как вам угодно-с, фюить!
Затем мы жарили лещей, а перед дачей на лужке сидели крестьяне с неводом и еще какие-то люди. Варили уху. Серьезно и деловито пили водку, по очереди, ровно, закусывая ветчиной с хлебом. Серьезный народ. Крестьяне говорили:
- Завтрева второго найдем. Поди, где теперь? Ночь-то… Утопленника, его надо сразу брать, не то ён уйдет. Бывало дело, сколько таскали! Завтра откачаем. Одново раза сердягу качали, ну что! Фабришные индо руки ему все повывернули - а он ништо: храпит. Зачали ему на брюхо прыгать, приказывали: «Выпущай воду, сволочь!» - а он ништо, так и помер.
Подали на стол жареных лещей. Исправник сел посередине. Опять пили, опять пир горой. Исправник - большой седой старик, усы белые торчат вперед. Говорит, как будто плюнуть хочет:
- Медаль спасение утопающего получить нелегко: по представлении губернатором министру внутренних дел. Помилуйте, если так будут давать, тогда - вот я купаюсь и говорю: «Тащи меня, братец». Ну и тащит приятель. «Медаль пожалте!» Так и медаутопленник. Па-а-азвольте!
- Нет, па-а-азвольте, - говорит Петр Сергеевич. - Я ему веревку, а то - ау! Верно, - обращается он ко мне. - Па-а-азвольте! Хоть он это и из-за бабы, конечно, ерунда, но все же утопленник. Па-а-азвольте.
- Ура, - кричат на лугу. - Еще полведра. С Ангелом вас! Кто именинник? Исправник - именинник. Вот он. Ловко!
- Да, - говорит исправник, - есть тот грех.
Начинается все сначала. Доктор входит. С ним моя актриса.
- Позвольте представить вам, - заявляет он, - виновница спасения, т. е. не спасения, а торжества: Вера из «Оврага».
- Как-с? - спрашивает исправник.
- Из «Обрыва», - поправляет красавица.
- То есть - из романа Тургенева или Гончарова, все равно, - не смущается доктор.
Сквозь звуки рояля, пения и песен на лугу я слышу шепот моей новой дамы.
- Пойдемте, я вам покажу комнату.
Ну и жизнь была… Только где вы, прекрасные мои дамы? Где вы, и актриса моя, Вера из «Оврага»?
Не знаю, которым по счету, но все же и я ведь был вашим… утопленником.