о переводах
Оригинал взят у 
kotbeber в "Мне всегда хочется забраться в дом писателя, которого я перевожу, с черного хода"
Русский Журнал / Круг чтения /
Беседовала Елена Калашникова
Дмитрий Волчек
Дата публикации: 25 Июля 2002
Дмитрий Борисович Волчек (р.1964) - прозаик, поэт, переводчик, журналист, главный редактор "Митиного журнала". Автор романов "Кодекс гибели" и "Девяносто три!", двух сборников стихов.
Среди переводов: "Мудрая кровь" Фланнери О'Коннор, "Крокодилия" Филипа Ридли, книги Уильяма Берроуза "Дикие мальчики" (с Марком Залком), "Дезинсектор!", "Порт святых", "Кот внутри", "Здесь Ах Пуч", "Призрачный шанс", рассказы Карсон Маккаллерс, Гая Давенпорта, Алистера Кроули, Денниса Купера, Питера Сотоса, Дэвида Демчука, Брайана Гайсина, Сну Уилсона, Сэмюэла Беккета, Кеннета Гранта и др.
РЖ: На ваш взгляд, по совокупности, кто интереснее как переводчики - мужчины или женщины? Отличается ли у женщин и мужчин подход к переводимому тексту, отбор авторов?
ДВ: Пожалуй, самые лучшие переводы последних лет выполнены женщинами. Это мемуары князя Феликса Юсупова (перевод Елены Кассировой), "Чудо о розе" Жана Жене (перевод Аллы Смирновой) и "Интервью с профессором Y" Селина (перевод Маруси Климовой). Юсупов - просто восторг, я влюбился даже не в саму книгу, а именно в перевод. Вообще невозможно поверить, что мемуары написаны по-французски, - такой персональный русский язык, с архаизмами, легкими неправильностями, кальками, вроде роскошных "обжедаров" (objets d'art). Юсупов, томный, хрупкий Калиостро, и должен был так говорить с прононсом, сверкнув моноклем - "обжедары"! И в этом манерном тексте со сборками и вытачками, выскакивают, как флажок из игрушечного пистолета, реплики вульгарной парвеню мадам Хуби, парижской подруги князя: "Насрать на эпоху. Хочу кокошник! Эй ты, говнюк, могильная твоя рожа". Прелесть.
А как роскошно Алла Смирнова перевела поэму Жана Жене "Смертник":
Трагический король с изломанной улыбкой,
Впусти меня в твои зыбучие сады,
Где ты дрочишь один, застывший у воды,
И отражаясь в ней, зеленоватой, зыбкой.
Это похоже на стихи Дугина! Вадим Козин мог бы это отлично спеть, с магаданской картавостью... или Вертинский. Зыбучие сады! Отлично!
РЖ: В.Л.Британишский: "Крайне редко у кого из мужчин получаются переводы из женщин. А вот женщины очень часто великолепно переводят мужчин". Согласны?
ДВ: Согласен. Я в Питере знал одну интеллигентную старушку, она переводила Пруста, - просто так, для себя. Переведет страницу, потом сыграет на рояле полонез Огинского, венский вальс Штрауса или что-нибудь такое же, от избытка чувств. Пруст ведь и был такой уютной старушкой в вязаной кофте: его можно было на чайник посадить.
Перевод - это кража со взломом, шпионаж в доме любви. Женщине легче сплющиться, протиснуться в форточку, у нее кости мягче.
Конечно, женщины гениально переводят гомосексуалистов. Смотрите - Кавафис в переводах С.Ильинской, Пазолини в переводах Н.Ставровской, Кокто в переводах Н.Шаховской.
Но не всех. Вот Берроуза женщина не смогла бы хорошо перевести, разве что мазохистка: слишком много мизогинии в тексте. Берроуз считал женщин пришельцами с Венеры, агентами враждебной цивилизации. Я сейчас перевел "Порт святых", последний роман его лондонской трилогии, там такая смешная сцена: заколдованные леопарды раздирают армию агрессивных амазонок и купаются в их крови. Не представляю, как женщина-переводчик смогла бы вынести такой поток ненависти. Сам язык сопротивляется, каждое слово как щелчок по носу.
РЖ: Ваши любимые переводные книги, в чьем переводе, почему?
ДВ: "О героях и могилах" и "Аваддон-губитель" Эрнесто Сабато в переводах Е.Лысенко. Романы Витольда Гомбровича в переводах Ю.Чайникова и С.Макарцева. Юрий Викторович Чайников рассказывал мне, как он перевоплощался в Гомбровича, когда переводил "Порнографию" и дневники. Буквально довел себя до раздвоения личности, шизофрении. Я, говорит, иногда сам не понимал, кто я - Чайников или Гомбрович. Он работает дворником где-то в спальном районе Москвы, ночью убирает, днем переводит. Представляете: выходишь утром из дома, а у подъезда шаркает метлой Гомбрович в ватнике.
РЖ: Кирилл Медведев: "Мне кажется, что самое интересное в переводе делается на полях, а школа отвечает за мейнстрим. Под "самым интересным" я подразумеваю и подбор авторов, и сам подход..." Какие переводы последнего времени вы бы назвали удачными, и почему?
ДВ: Я готов согласиться с Кириллом, да только не знаю, что теперь считать маргинальным, а что мейнстримным. Какому-нибудь "Любовнику леди Чаттерли" потребовалось 40 лет и десять судебных процессов, чтобы вылезти из подполья. Сегодня мейнстрим пожирает маргиналии с такой скоростью, что за пару лет текст проскакивает революционную стадию, мейнстримную, и вот уже булькает в архиве. То, что вчера было под запретом, сегодня классика, завтра - скука. Смотрите: галерея Тейт покупает за десятки тысяч фунтов консервированные экскременты Пьеро Манцони, а рукописи Керуака и Селина (маргиналов?) уходят на аукционах за миллионы долларов. Скажем, эпопея Солженицына и газета "СПИД-Инфо" с рассказом девочки о том, как ее совратил прадедушка, выходят одинаковым тиражом. Где здесь край, а где центр, скажите на милость? Мейнстрим Интернета - это вообще порнография и анекдоты. Вот самый забавный сюжет: маргинальная шелупонь - "Идущие вместе", такие парни с фабричных окраин, - воюет с солидным буржуазным писателем Сорокиным.
Настоящий андерграунд - это, наверное, "Новый мир" или "Наш современник" какой-нибудь - в продаже нет, читают катакомбные люди, законспирированные, спорят о чем-то своем времен покоренья Крыма, свои кумиры, свои фантазии.
Но переводчик запросто может перетащить маргинала в мейнстрим. Ты можешь сделать сверхпопулярным персонажа, о существовании которого не подозревают на родине; в советские времена такую штуку проделывали с Джеймсом Олдриджем, который прямо рукописи присылал в Москву. Я переводил Филипа Ридли, прозу которого в Англии знают человек двести. Когда в России вышла "Крокодилия", потрясенный издатель притащил мне стопку рецензий: "Про нашего зайчика Ридли пишут в газетах, как про толстопузого Умберто Эко".
РЖ: Какие переводы современной зарубежной литературы последних лет, на ваш взгляд, знаково неудачные?
ДВ: Новые переводы Аполлинера в сборнике "Эстетическая хирургия". Ну зачем, скажите на милость? Это было гениально: "Под мостом Мирабо тихо Сена течет", - первое стихотворение, которое я выучил наизусть, лет шесть мне было. Открываем "Хирургию": "Мост Мирабо минуют волны Сены" - все, кранты, магия пропала. Дело не в том, что перевод плох - он вроде не хуже прежнего, просто это кощунство. Я так разозлился, что книгу эту выбросил в помойку, - теперь жалею.
Питер Акройд, замечательный в переводах В.Бабкова, погиб у Т.Азаркович (роман "Чаттертон"). Кошмарен русский Филип Рот - в "Новой русской книге" подробно разобрали никудышный перевод, - там ляп на ляпе, к тому же переводчик произвольно сокращал текст.
Переводить можно только книгу, в которой тебе интересно каждое слово, в автора которой ты слепо влюблен. Если ты воюешь с текстом, видишь в нем длинноты и неточности, которые тебе хочется исправить, ничего путного не выйдет. Правда, я знаю один контрпример, очень занятный. Георгий Зингер, который так чудесно перевел "Торжество похорон" Жана Жене, говорил мне: "Я эту книгу ненавижу, взялся ее переводить, чтобы все знали, как нельзя писать. Переводил на энергии ненависти". Он даже написал в послесловии, что это гнусная литература, а автор - безмозглый Шариков. Так забавно! А перевод, между тем, великолепный. Я ему предложил перевести "Проституцию" Пьера Гийота, тоже великого маргинала; Зингер прочитал этот роман, и тут же мне позвонил в восторге: "Отвратительная книга, совершенно бессмысленная! Обязательно переведу!".
РЖ: По-вашему, "переводческая манера Дмитрия Волчека" сформировалась, или в каждой новой вещи ищете какие-то новые ходы и приемы?
ДВ: Перевод - это ведь мастерство чучельщика, по большому счету. Украл зверушку, вставил ей стеклянные глазки, приклеил на дощечку. Тут все приемы цеховые, посторонним не интересные: как сделать так, чтобы барсик выглядел, как живой. Единственное, что может сделать переводчик, чтобы чувствовать себя не просто таксидермистом, это подкрасться к автору как можно ближе. Я не умею перевоплощаться в Гомбровича в дворницкой, но мне всегда хочется забраться в дом писателя, которого я перевожу, с черного хода. Такое чувство, знаете, сродни любопытству папарацци.
Когда я взялся за "Безымянный роман" Кроули, я поехал в Шотландию, в его усадьбу Болескин-хаус. Джимми Пейдж из Led Zeppelin как раз продал дом, и новые владельцы, супруги МакГилливри, восстановили интерьеры по рисункам начала века, - все стало, как во времена Кроули. "Безымянный роман" Кроули написал для своей жены: она читала исключительно любовные истории из "розовой библиотеки", Кроули это раздражало, и он решил сочинить для нее самую непристойную книгу на свете. Он писал по главе в день, и вечером после ужина, когда чувствительная тетушка отправлялась спать, читал жене и гостям свое сочинение.
И вот я в Болескине ужинал в этой самой столовой, где почти 100 лет назад проходили чтения романа, воровал энергию. Дворецкий Джимми Пейджа рассказывал, что, когда по ошибке он переставил мебель, один стул по ночам скакал по комнате и все время возвращался на место во главе стола - стул Кроули, конечно. Там еще отрубленную голову видели, катавшуюся по ступеням - неизвестно, правда, чью.
Это все финтифлюшки, конечно, но собственный опыт переводчика действительно важен. Когда я переводил марокканские рассказы Гайсина, я чувствовал все эти запахи арабских трущоб с канавами, по которым течет моча, видел этих дервишей, сумасшедших паломников и стариков, сидящих в кафе. Если ты калькируешь образы, которых нет в твоей зрительной памяти, ничего не получится. Когда Берроуз пишет о Южной Америке, в портретах непременно упоминаются "ярко-красные десны". Один переводчик, недовольный этими деснами (в самом деле, как это можно разглядеть цвет?), нахально заменил их на губы. Ярко-красные губы - очень складно получилось, не придерешься. И вот в Перу я заметил такой индейский тип, - губы очень узкие, зубы торчат, рот - точно прорезь у свинки-копилки, и первое, что бросается в глаза - красные десны. Ерунда, конечно, и для читателя визуальную сноску не сделаешь, но, по крайней мере, ты сам знаешь, что добрался в тексте до самого дна.
Когда я переводил повесть Берроуза "Призрачный шанс", я поехал на Мадагаскар. Берроуз описывает лемуров и такие странные скалы, похожие на разрушенные замки неведомой цивилизации. И действительно, в тропических лесах там есть эти странные, грандиозные каменные штуки, похожие на покинутые крепости, и в них живут лемуры, с которыми я, как герой Берроуза, пытался подружиться.
А представляете, как красиво мог бы перевести "Божественную комедию" человек, переживший клиническую смерть!
РЖ: В юности вам, наверняка, нравились какие-то зарубежные книжки, может, вы их перечитывали, пытались подражать манере того переводчика. Если да, то что это были за книги, и в чьем переводе?
ДВ: Конечно, Андрей Кистяковский - вот был великий переводчик, я очень хотел с ним познакомиться, но не пришлось. Скоро в издательстве "Текст" выйдет собрание рассказов Фланнери О'Коннор, там будут и мои переводы, так что мы с Кистяковским окажемся под одной обложкой, - соседство, о котором я и мечтать не мог. Ну и "Рэгтайм" Доктороу в переводе Василия Аксенова, - тоже был такой маленький культ, - сейчас, кажется, это читать невозможно.
РЖ: Существуют разные виды перевода. Некоторые вначале делают "рыбу", а другие с самого начала стремятся создать хороший русский язык. Как работаете вы?
ДВ: Я вообще все сто раз переписываю. Видите ли, у меня исключительная ситуация: переводами на жизнь я не зарабатываю, перевожу что хочу и когда хочу. Издательство у меня свое, никто не торопит. Я вообще дилетант. Но профессионализм в литературе - это ведь ужасно скучно, такой Жорж Сименон бесконечный, фордовский конвейер. Я уже двести раз говорил Максу Немцову: "Больше ни строчки не переведу, лучше открою ресторан или пойду приказчиком в скобяную лавку". А потом приходит из amazon.com новая книжка, читаю первую фразу: "Когда мистер Уилсон, американский консул, приехал на службу, он увидел в приемной молодого матроса" или "Теплый ветер из Треблинки принес стаю суккубов" - и все, чувствую, что искушение сильнее. Это как в "Философии Энди Уорхола" - невозможно отказаться от шоколадных конфет, хотя приходится расплачиваться прыщами.
Я мечтаю когда-нибудь, на старости лет, поселиться на ферме в Тоскане и перевести все эти великие депрессивные и непристойные романы - Хьюберта Селби, Денниса Купера, Питера Сотоса, Дэвида Бриттона... Хотя ведь наверняка к тому времени сделают компьютерную программу, которая будет делать безупречный художественный перевод.
РЖ: Что делаете, когда в тексте встречаются "темные", непонятные места? В.И.Коган: "В тексте Берроуза много темных мест, а в советской школе перевода, по-моему, учили оставлять темные места так, как есть. Уже потом я стал понимать, что эти темные места так и надо оставлять".
ДВ: Я думаю, что уважаемому В.Когану не стоило вообще браться за переводы Берроуза. Темные места не в книге, а в его образовании. Коган погубил русского Берроуза. Просто взял и зарезал без наркоза. "Голый завтрак" - это ахинея. Когановский Берроуз - косноязычный мямля. Норман Мейлер говорил, как он был потрясен, когда прочитал в "Naked Lunch" фразу, перевернувшую всю современную литературу: "I see God in my asshole in the flashbulb of orgasm". В русском переводе весь это блеск утонул в манной каше. Берроуз - совершенно прозрачный писатель, я сейчас подготовил сборник его короткой прозы, - взгляните, совершенно ясные тексты, никакой галиматьи. Даже все эти катапы - они понятные и смешные, и сделаны очень просто - в книге "The Third Mind" вся технология раскрыта, надо только потрудиться прочитать. Да что говорить; если человек считает, что "lunch" - это завтрак, ему надо в школу домоводства записаться, с сурдологическим уклоном.
Нет никаких "темных мест". Проблемы советской школы понятны: переводчики путешествовать не могли, реалий не знали, доступа к справочной литературе у них не было, письма из-за границы шли месяцами, если вообще приходили. Теперь-то что, когда есть Интернет? Напиши автору, напиши биографу, покопайся в Сети. Вот пример: у Берроуза в "Дезинсекторе" есть такой невнятный сюжет про оползень в шахтерском городке в Уэльсе. Легче всего сказать, что это "темное место", наркотическая галлюцинация, сон, бла-бла-бла. Я решил проверить по конспирологической литературе и нашел: была громкая история в 1966 году - массовые наблюдения НЛО и пророческие сны у шахтеров в городке Аберфан, вскоре случился оползень, гора шлака завалила город, много погибших. Никакого темного места, достаточно короткого комментария. Лениться не надо, вот и все.
РЖ: Были в ваших переводах ошибки, которые вы не замечали? В.И.Коган: "(У Буковски) ...вместо "гвоздей" я написал "ногти". И сейчас выйдет нормальный вариант. Текст должен выходить идеальным, хотя этого и трудно добиться. В своем глазу бревна иногда не увидишь. А те же "ногти" 2 раза выходили в издательстве Шаталова "Глагол".
ДВ: Жаль, что г-н Коган только эти ногти заметил. В "Храме" Стивена Спендера, который он перевел, вообще реплики одного персонажа приписаны другому.
Ну что я, в самом деле, на Когана накинулся, даже неловко. Да, у меня недавно был смешной случай, вроде этих ногтей-гвоздей. Во фразе "Get on that sack and fuck out a black mutant" я машинально обозвал sack не "койкой", а "мешком". Проснулся среди ночи в ужасе, но все уже было сверстано, не исправить. Пресвятая Богоматерь! Но зато получилось смешнее, чем в оригинале.
РЖ: По-вашему, надо искать аналоги (в том числе стилистические) современным авторам, или шире, ХХ в., в отечественной литературе?
ДВ: Конечно, конечно. Кажется, у Лидии Чуковской был этот сюжет про халтурные, но вдохновенные переводы Диккенса: "Деревяшка сказал". А в оригинале вместо упоительной деревяшки скучный "человек с деревянной ногой". Вот так и нужно переводить, чтобы иногда торчала русская деревяшка.
kotbeber в "Мне всегда хочется забраться в дом писателя, которого я перевожу, с черного хода"
Русский Журнал / Круг чтения /
Беседовала Елена Калашникова
Дмитрий Волчек
Дата публикации: 25 Июля 2002
Дмитрий Борисович Волчек (р.1964) - прозаик, поэт, переводчик, журналист, главный редактор "Митиного журнала". Автор романов "Кодекс гибели" и "Девяносто три!", двух сборников стихов.
Среди переводов: "Мудрая кровь" Фланнери О'Коннор, "Крокодилия" Филипа Ридли, книги Уильяма Берроуза "Дикие мальчики" (с Марком Залком), "Дезинсектор!", "Порт святых", "Кот внутри", "Здесь Ах Пуч", "Призрачный шанс", рассказы Карсон Маккаллерс, Гая Давенпорта, Алистера Кроули, Денниса Купера, Питера Сотоса, Дэвида Демчука, Брайана Гайсина, Сну Уилсона, Сэмюэла Беккета, Кеннета Гранта и др.
РЖ: На ваш взгляд, по совокупности, кто интереснее как переводчики - мужчины или женщины? Отличается ли у женщин и мужчин подход к переводимому тексту, отбор авторов?
ДВ: Пожалуй, самые лучшие переводы последних лет выполнены женщинами. Это мемуары князя Феликса Юсупова (перевод Елены Кассировой), "Чудо о розе" Жана Жене (перевод Аллы Смирновой) и "Интервью с профессором Y" Селина (перевод Маруси Климовой). Юсупов - просто восторг, я влюбился даже не в саму книгу, а именно в перевод. Вообще невозможно поверить, что мемуары написаны по-французски, - такой персональный русский язык, с архаизмами, легкими неправильностями, кальками, вроде роскошных "обжедаров" (objets d'art). Юсупов, томный, хрупкий Калиостро, и должен был так говорить с прононсом, сверкнув моноклем - "обжедары"! И в этом манерном тексте со сборками и вытачками, выскакивают, как флажок из игрушечного пистолета, реплики вульгарной парвеню мадам Хуби, парижской подруги князя: "Насрать на эпоху. Хочу кокошник! Эй ты, говнюк, могильная твоя рожа". Прелесть.
А как роскошно Алла Смирнова перевела поэму Жана Жене "Смертник":
Трагический король с изломанной улыбкой,
Впусти меня в твои зыбучие сады,
Где ты дрочишь один, застывший у воды,
И отражаясь в ней, зеленоватой, зыбкой.
Это похоже на стихи Дугина! Вадим Козин мог бы это отлично спеть, с магаданской картавостью... или Вертинский. Зыбучие сады! Отлично!
РЖ: В.Л.Британишский: "Крайне редко у кого из мужчин получаются переводы из женщин. А вот женщины очень часто великолепно переводят мужчин". Согласны?
ДВ: Согласен. Я в Питере знал одну интеллигентную старушку, она переводила Пруста, - просто так, для себя. Переведет страницу, потом сыграет на рояле полонез Огинского, венский вальс Штрауса или что-нибудь такое же, от избытка чувств. Пруст ведь и был такой уютной старушкой в вязаной кофте: его можно было на чайник посадить.
Перевод - это кража со взломом, шпионаж в доме любви. Женщине легче сплющиться, протиснуться в форточку, у нее кости мягче.
Конечно, женщины гениально переводят гомосексуалистов. Смотрите - Кавафис в переводах С.Ильинской, Пазолини в переводах Н.Ставровской, Кокто в переводах Н.Шаховской.
Но не всех. Вот Берроуза женщина не смогла бы хорошо перевести, разве что мазохистка: слишком много мизогинии в тексте. Берроуз считал женщин пришельцами с Венеры, агентами враждебной цивилизации. Я сейчас перевел "Порт святых", последний роман его лондонской трилогии, там такая смешная сцена: заколдованные леопарды раздирают армию агрессивных амазонок и купаются в их крови. Не представляю, как женщина-переводчик смогла бы вынести такой поток ненависти. Сам язык сопротивляется, каждое слово как щелчок по носу.
РЖ: Ваши любимые переводные книги, в чьем переводе, почему?
ДВ: "О героях и могилах" и "Аваддон-губитель" Эрнесто Сабато в переводах Е.Лысенко. Романы Витольда Гомбровича в переводах Ю.Чайникова и С.Макарцева. Юрий Викторович Чайников рассказывал мне, как он перевоплощался в Гомбровича, когда переводил "Порнографию" и дневники. Буквально довел себя до раздвоения личности, шизофрении. Я, говорит, иногда сам не понимал, кто я - Чайников или Гомбрович. Он работает дворником где-то в спальном районе Москвы, ночью убирает, днем переводит. Представляете: выходишь утром из дома, а у подъезда шаркает метлой Гомбрович в ватнике.
РЖ: Кирилл Медведев: "Мне кажется, что самое интересное в переводе делается на полях, а школа отвечает за мейнстрим. Под "самым интересным" я подразумеваю и подбор авторов, и сам подход..." Какие переводы последнего времени вы бы назвали удачными, и почему?
ДВ: Я готов согласиться с Кириллом, да только не знаю, что теперь считать маргинальным, а что мейнстримным. Какому-нибудь "Любовнику леди Чаттерли" потребовалось 40 лет и десять судебных процессов, чтобы вылезти из подполья. Сегодня мейнстрим пожирает маргиналии с такой скоростью, что за пару лет текст проскакивает революционную стадию, мейнстримную, и вот уже булькает в архиве. То, что вчера было под запретом, сегодня классика, завтра - скука. Смотрите: галерея Тейт покупает за десятки тысяч фунтов консервированные экскременты Пьеро Манцони, а рукописи Керуака и Селина (маргиналов?) уходят на аукционах за миллионы долларов. Скажем, эпопея Солженицына и газета "СПИД-Инфо" с рассказом девочки о том, как ее совратил прадедушка, выходят одинаковым тиражом. Где здесь край, а где центр, скажите на милость? Мейнстрим Интернета - это вообще порнография и анекдоты. Вот самый забавный сюжет: маргинальная шелупонь - "Идущие вместе", такие парни с фабричных окраин, - воюет с солидным буржуазным писателем Сорокиным.
Настоящий андерграунд - это, наверное, "Новый мир" или "Наш современник" какой-нибудь - в продаже нет, читают катакомбные люди, законспирированные, спорят о чем-то своем времен покоренья Крыма, свои кумиры, свои фантазии.
Но переводчик запросто может перетащить маргинала в мейнстрим. Ты можешь сделать сверхпопулярным персонажа, о существовании которого не подозревают на родине; в советские времена такую штуку проделывали с Джеймсом Олдриджем, который прямо рукописи присылал в Москву. Я переводил Филипа Ридли, прозу которого в Англии знают человек двести. Когда в России вышла "Крокодилия", потрясенный издатель притащил мне стопку рецензий: "Про нашего зайчика Ридли пишут в газетах, как про толстопузого Умберто Эко".
РЖ: Какие переводы современной зарубежной литературы последних лет, на ваш взгляд, знаково неудачные?
ДВ: Новые переводы Аполлинера в сборнике "Эстетическая хирургия". Ну зачем, скажите на милость? Это было гениально: "Под мостом Мирабо тихо Сена течет", - первое стихотворение, которое я выучил наизусть, лет шесть мне было. Открываем "Хирургию": "Мост Мирабо минуют волны Сены" - все, кранты, магия пропала. Дело не в том, что перевод плох - он вроде не хуже прежнего, просто это кощунство. Я так разозлился, что книгу эту выбросил в помойку, - теперь жалею.
Питер Акройд, замечательный в переводах В.Бабкова, погиб у Т.Азаркович (роман "Чаттертон"). Кошмарен русский Филип Рот - в "Новой русской книге" подробно разобрали никудышный перевод, - там ляп на ляпе, к тому же переводчик произвольно сокращал текст.
Переводить можно только книгу, в которой тебе интересно каждое слово, в автора которой ты слепо влюблен. Если ты воюешь с текстом, видишь в нем длинноты и неточности, которые тебе хочется исправить, ничего путного не выйдет. Правда, я знаю один контрпример, очень занятный. Георгий Зингер, который так чудесно перевел "Торжество похорон" Жана Жене, говорил мне: "Я эту книгу ненавижу, взялся ее переводить, чтобы все знали, как нельзя писать. Переводил на энергии ненависти". Он даже написал в послесловии, что это гнусная литература, а автор - безмозглый Шариков. Так забавно! А перевод, между тем, великолепный. Я ему предложил перевести "Проституцию" Пьера Гийота, тоже великого маргинала; Зингер прочитал этот роман, и тут же мне позвонил в восторге: "Отвратительная книга, совершенно бессмысленная! Обязательно переведу!".
РЖ: По-вашему, "переводческая манера Дмитрия Волчека" сформировалась, или в каждой новой вещи ищете какие-то новые ходы и приемы?
ДВ: Перевод - это ведь мастерство чучельщика, по большому счету. Украл зверушку, вставил ей стеклянные глазки, приклеил на дощечку. Тут все приемы цеховые, посторонним не интересные: как сделать так, чтобы барсик выглядел, как живой. Единственное, что может сделать переводчик, чтобы чувствовать себя не просто таксидермистом, это подкрасться к автору как можно ближе. Я не умею перевоплощаться в Гомбровича в дворницкой, но мне всегда хочется забраться в дом писателя, которого я перевожу, с черного хода. Такое чувство, знаете, сродни любопытству папарацци.
Когда я взялся за "Безымянный роман" Кроули, я поехал в Шотландию, в его усадьбу Болескин-хаус. Джимми Пейдж из Led Zeppelin как раз продал дом, и новые владельцы, супруги МакГилливри, восстановили интерьеры по рисункам начала века, - все стало, как во времена Кроули. "Безымянный роман" Кроули написал для своей жены: она читала исключительно любовные истории из "розовой библиотеки", Кроули это раздражало, и он решил сочинить для нее самую непристойную книгу на свете. Он писал по главе в день, и вечером после ужина, когда чувствительная тетушка отправлялась спать, читал жене и гостям свое сочинение.
И вот я в Болескине ужинал в этой самой столовой, где почти 100 лет назад проходили чтения романа, воровал энергию. Дворецкий Джимми Пейджа рассказывал, что, когда по ошибке он переставил мебель, один стул по ночам скакал по комнате и все время возвращался на место во главе стола - стул Кроули, конечно. Там еще отрубленную голову видели, катавшуюся по ступеням - неизвестно, правда, чью.
Это все финтифлюшки, конечно, но собственный опыт переводчика действительно важен. Когда я переводил марокканские рассказы Гайсина, я чувствовал все эти запахи арабских трущоб с канавами, по которым течет моча, видел этих дервишей, сумасшедших паломников и стариков, сидящих в кафе. Если ты калькируешь образы, которых нет в твоей зрительной памяти, ничего не получится. Когда Берроуз пишет о Южной Америке, в портретах непременно упоминаются "ярко-красные десны". Один переводчик, недовольный этими деснами (в самом деле, как это можно разглядеть цвет?), нахально заменил их на губы. Ярко-красные губы - очень складно получилось, не придерешься. И вот в Перу я заметил такой индейский тип, - губы очень узкие, зубы торчат, рот - точно прорезь у свинки-копилки, и первое, что бросается в глаза - красные десны. Ерунда, конечно, и для читателя визуальную сноску не сделаешь, но, по крайней мере, ты сам знаешь, что добрался в тексте до самого дна.
Когда я переводил повесть Берроуза "Призрачный шанс", я поехал на Мадагаскар. Берроуз описывает лемуров и такие странные скалы, похожие на разрушенные замки неведомой цивилизации. И действительно, в тропических лесах там есть эти странные, грандиозные каменные штуки, похожие на покинутые крепости, и в них живут лемуры, с которыми я, как герой Берроуза, пытался подружиться.
А представляете, как красиво мог бы перевести "Божественную комедию" человек, переживший клиническую смерть!
РЖ: В юности вам, наверняка, нравились какие-то зарубежные книжки, может, вы их перечитывали, пытались подражать манере того переводчика. Если да, то что это были за книги, и в чьем переводе?
ДВ: Конечно, Андрей Кистяковский - вот был великий переводчик, я очень хотел с ним познакомиться, но не пришлось. Скоро в издательстве "Текст" выйдет собрание рассказов Фланнери О'Коннор, там будут и мои переводы, так что мы с Кистяковским окажемся под одной обложкой, - соседство, о котором я и мечтать не мог. Ну и "Рэгтайм" Доктороу в переводе Василия Аксенова, - тоже был такой маленький культ, - сейчас, кажется, это читать невозможно.
РЖ: Существуют разные виды перевода. Некоторые вначале делают "рыбу", а другие с самого начала стремятся создать хороший русский язык. Как работаете вы?
ДВ: Я вообще все сто раз переписываю. Видите ли, у меня исключительная ситуация: переводами на жизнь я не зарабатываю, перевожу что хочу и когда хочу. Издательство у меня свое, никто не торопит. Я вообще дилетант. Но профессионализм в литературе - это ведь ужасно скучно, такой Жорж Сименон бесконечный, фордовский конвейер. Я уже двести раз говорил Максу Немцову: "Больше ни строчки не переведу, лучше открою ресторан или пойду приказчиком в скобяную лавку". А потом приходит из amazon.com новая книжка, читаю первую фразу: "Когда мистер Уилсон, американский консул, приехал на службу, он увидел в приемной молодого матроса" или "Теплый ветер из Треблинки принес стаю суккубов" - и все, чувствую, что искушение сильнее. Это как в "Философии Энди Уорхола" - невозможно отказаться от шоколадных конфет, хотя приходится расплачиваться прыщами.
Я мечтаю когда-нибудь, на старости лет, поселиться на ферме в Тоскане и перевести все эти великие депрессивные и непристойные романы - Хьюберта Селби, Денниса Купера, Питера Сотоса, Дэвида Бриттона... Хотя ведь наверняка к тому времени сделают компьютерную программу, которая будет делать безупречный художественный перевод.
РЖ: Что делаете, когда в тексте встречаются "темные", непонятные места? В.И.Коган: "В тексте Берроуза много темных мест, а в советской школе перевода, по-моему, учили оставлять темные места так, как есть. Уже потом я стал понимать, что эти темные места так и надо оставлять".
ДВ: Я думаю, что уважаемому В.Когану не стоило вообще браться за переводы Берроуза. Темные места не в книге, а в его образовании. Коган погубил русского Берроуза. Просто взял и зарезал без наркоза. "Голый завтрак" - это ахинея. Когановский Берроуз - косноязычный мямля. Норман Мейлер говорил, как он был потрясен, когда прочитал в "Naked Lunch" фразу, перевернувшую всю современную литературу: "I see God in my asshole in the flashbulb of orgasm". В русском переводе весь это блеск утонул в манной каше. Берроуз - совершенно прозрачный писатель, я сейчас подготовил сборник его короткой прозы, - взгляните, совершенно ясные тексты, никакой галиматьи. Даже все эти катапы - они понятные и смешные, и сделаны очень просто - в книге "The Third Mind" вся технология раскрыта, надо только потрудиться прочитать. Да что говорить; если человек считает, что "lunch" - это завтрак, ему надо в школу домоводства записаться, с сурдологическим уклоном.
Нет никаких "темных мест". Проблемы советской школы понятны: переводчики путешествовать не могли, реалий не знали, доступа к справочной литературе у них не было, письма из-за границы шли месяцами, если вообще приходили. Теперь-то что, когда есть Интернет? Напиши автору, напиши биографу, покопайся в Сети. Вот пример: у Берроуза в "Дезинсекторе" есть такой невнятный сюжет про оползень в шахтерском городке в Уэльсе. Легче всего сказать, что это "темное место", наркотическая галлюцинация, сон, бла-бла-бла. Я решил проверить по конспирологической литературе и нашел: была громкая история в 1966 году - массовые наблюдения НЛО и пророческие сны у шахтеров в городке Аберфан, вскоре случился оползень, гора шлака завалила город, много погибших. Никакого темного места, достаточно короткого комментария. Лениться не надо, вот и все.
РЖ: Были в ваших переводах ошибки, которые вы не замечали? В.И.Коган: "(У Буковски) ...вместо "гвоздей" я написал "ногти". И сейчас выйдет нормальный вариант. Текст должен выходить идеальным, хотя этого и трудно добиться. В своем глазу бревна иногда не увидишь. А те же "ногти" 2 раза выходили в издательстве Шаталова "Глагол".
ДВ: Жаль, что г-н Коган только эти ногти заметил. В "Храме" Стивена Спендера, который он перевел, вообще реплики одного персонажа приписаны другому.
Ну что я, в самом деле, на Когана накинулся, даже неловко. Да, у меня недавно был смешной случай, вроде этих ногтей-гвоздей. Во фразе "Get on that sack and fuck out a black mutant" я машинально обозвал sack не "койкой", а "мешком". Проснулся среди ночи в ужасе, но все уже было сверстано, не исправить. Пресвятая Богоматерь! Но зато получилось смешнее, чем в оригинале.
РЖ: По-вашему, надо искать аналоги (в том числе стилистические) современным авторам, или шире, ХХ в., в отечественной литературе?
ДВ: Конечно, конечно. Кажется, у Лидии Чуковской был этот сюжет про халтурные, но вдохновенные переводы Диккенса: "Деревяшка сказал". А в оригинале вместо упоительной деревяшки скучный "человек с деревянной ногой". Вот так и нужно переводить, чтобы иногда торчала русская деревяшка.