читательское
Туго идёт обновление Боннара - репродукций очень много. В основном, омерзительных. Поэтому пока о книгах.
Последнее, что прочла - "Памятные записки" Самойлова.
Чтобы не писать много букв, процитирую из "Записок".
Кирсанов
Семен Кирсанов. Открыватель, ничего не открывший. Политехнический музей ритмов, рифм, метафор и прочего. Инвентарь для восхождения на Эльбрус.
Познакомился с ним после войны. Наверное, в ЦДЛ. Малого роста, хорошо одетый, всегда в серых куцых пиджачках, жесткошерстый фокстерьер, открывающий пасть, говорящий в нос. За рюмочкой. Один. Поднимается бровь, мигает собачий глаз.
- Садитесь, друг мой. - Подливает себе коньячку. - У меня есть сюжет, - Он рассказывает гениальный сюжет. Подливает себе коньячку. Приносит себе кофейку.
- Хотите - прочту? - читает в нос, открывая собачью пасть. Гениальный сюжет - уже гениальность.
Мы были в Венгрии. Он, Мартынов, Николай Чуковский и я. В роскошной гостинице на острове Маргит переводили Аттилу Йожефа.
Профессионально заказывал пищу.
Однажды мы ели лягушку.
Пили бренди, поскольку бесплатно - вдвоем. Вечерами гуляли по аллеям острова Маргит, мимо развалин древнего монастыря, под вековыми деревьями.
Играли в рифмы. У него мгновенная реакция. Нас с Мартыновым он забивал. Слова исторгались из него без затруднения. Сочинял скороговорки для театральных училищ, для дикции, на темы французской литературы.
- Бодлер побрел в бордель и пободрел.
- Флобер нашел пробел и оробел.
- Мопассан нассал на мопса.
Писал о любви. Был беден душой.
- Его не любила ни одна женщина, - сказала как-то Лиля Юрьевна Брик.
Друзей не имел. Себе наливал коньячку. Себе приносил кофейку.
Бедный Колумб. Бедный Магеллан.
Люся - бледная красотка из провинции. Сперва с огромной прической, куда запихивают старые чулки. Потом - еще более бледная и совсем уже прекрасная после Парижа, после двух или трех Парижей, где Кирсанову вставляли пластмассовое горло. Рак.
Он курил, зажимая пальцами нос. Голос стал пластмассовый.
- Садитесь, друг мой, - наливает себе коньячку.
- Я несчастен.
Читает:
Эти летние дожди,
Эти радуги и тучи,
Мне от них как будто лучше,
Все как будто впереди.
Как проговариваются поэты: не - лучше, «как будто лучше». Все мнимое.
И за год до смерти прочитал:
Смерти больше нет.
Опять гениальная оговорка. «Больше нет» - значит было. Значит, уже была смерть.
И опять наливает себе коньячку, приносит себе кофейку.
- Уезжайте на дачу.
- Там нет никого.
- Наймите кого-нибудь.
- Это дорого.
- Нет денег?
- Денег у меня до хера. Мне скучно. Послушайте, друг мой, сюжет.
Так и умер. Зарыли его рядом со Смеляковым.
Когда так написано, уже не очень важно, справедливо это или нет.
Последнее, что прочла - "Памятные записки" Самойлова.
Чтобы не писать много букв, процитирую из "Записок".
Кирсанов
Семен Кирсанов. Открыватель, ничего не открывший. Политехнический музей ритмов, рифм, метафор и прочего. Инвентарь для восхождения на Эльбрус.
Познакомился с ним после войны. Наверное, в ЦДЛ. Малого роста, хорошо одетый, всегда в серых куцых пиджачках, жесткошерстый фокстерьер, открывающий пасть, говорящий в нос. За рюмочкой. Один. Поднимается бровь, мигает собачий глаз.
- Садитесь, друг мой. - Подливает себе коньячку. - У меня есть сюжет, - Он рассказывает гениальный сюжет. Подливает себе коньячку. Приносит себе кофейку.
- Хотите - прочту? - читает в нос, открывая собачью пасть. Гениальный сюжет - уже гениальность.
Мы были в Венгрии. Он, Мартынов, Николай Чуковский и я. В роскошной гостинице на острове Маргит переводили Аттилу Йожефа.
Профессионально заказывал пищу.
Однажды мы ели лягушку.
Пили бренди, поскольку бесплатно - вдвоем. Вечерами гуляли по аллеям острова Маргит, мимо развалин древнего монастыря, под вековыми деревьями.
Играли в рифмы. У него мгновенная реакция. Нас с Мартыновым он забивал. Слова исторгались из него без затруднения. Сочинял скороговорки для театральных училищ, для дикции, на темы французской литературы.
- Бодлер побрел в бордель и пободрел.
- Флобер нашел пробел и оробел.
- Мопассан нассал на мопса.
Писал о любви. Был беден душой.
- Его не любила ни одна женщина, - сказала как-то Лиля Юрьевна Брик.
Друзей не имел. Себе наливал коньячку. Себе приносил кофейку.
Бедный Колумб. Бедный Магеллан.
Люся - бледная красотка из провинции. Сперва с огромной прической, куда запихивают старые чулки. Потом - еще более бледная и совсем уже прекрасная после Парижа, после двух или трех Парижей, где Кирсанову вставляли пластмассовое горло. Рак.
Он курил, зажимая пальцами нос. Голос стал пластмассовый.
- Садитесь, друг мой, - наливает себе коньячку.
- Я несчастен.
Читает:
Эти летние дожди,
Эти радуги и тучи,
Мне от них как будто лучше,
Все как будто впереди.
Как проговариваются поэты: не - лучше, «как будто лучше». Все мнимое.
И за год до смерти прочитал:
Смерти больше нет.
Опять гениальная оговорка. «Больше нет» - значит было. Значит, уже была смерть.
И опять наливает себе коньячку, приносит себе кофейку.
- Уезжайте на дачу.
- Там нет никого.
- Наймите кого-нибудь.
- Это дорого.
- Нет денег?
- Денег у меня до хера. Мне скучно. Послушайте, друг мой, сюжет.
Так и умер. Зарыли его рядом со Смеляковым.
Когда так написано, уже не очень важно, справедливо это или нет.