Читаю, делюсь
I. Бродский о разных местах, (из "Книги интервью")
II.Тойнби о том почему и как работает (из "Пережитого")
I.
-На место преступления еще имеет смысл вернуться, но на место любви возвращаться бессмысленно. (о причинах невозвращения в Ленинбург)
-Венеция сама по себе так хороша что там можно жить, не испытывая потребности влюбиться
-Помните, когда мы в прошлый раз сидели в кафе, барменша что-то стала доставать из холодильника, не важно что...открыла дверцу, нагнулась и начала там шуровать. Голова внутри, все остальное торчит наружу. И так стояла минуты две. Я посмотрел, посмотрел... и вообще как-то жить расхотелось! Бессмысленность просто убивает, да?
-Я Всегда предпочту страну из которой можно уехать, стране, из которой нельзя. ( для меня не верно - некоторые "страны" тем и дороги, что знаешь - останешься "здесь" ни смотря ни на что )
II. (Много букоф, простите. Ваш Тойнби)
-Что заставляло и заставляет меня работать? Беспокойство ... совесть... желание видеть и понимать
[Цитировать подробнее скучно, нравится само сочетание. И означает оно для меня существенно иное, чем для Арнольда.. Беспокойство - не "страх не успеть и не суметь", а, по тому же Бродскому - "философия дискомфорта", не в своей тарелки независимо от сервиза. Совесть - наоборот, не как таковая и не "желание работать, работать, работать" - совестно всегда перед одним только человеком. => строго говоря - совершенно я бессовестный. Что до третьего...нечего выпендриваться, все так.]
-Это был опасный для меня момент в моем интеллектуальном развитии, и источником этой опасности служила приобретенная мною типичная для экзаменуемого привычка мышления. То, что я ее приобрел, неудивительно, принимая во внимание, какую огромную роль играли в моей интеллектуальной жизни бесконечные экзамены. Правда, я остался свободен от одной обычной слабости экзаменуемого. Я не захотел держаться в рамках произвольно ограниченной области знания. От этого меня спас мистер Хейзелфут, научив, раз и навсегда, смотреть на предмет в целом. И хотя предметом, который я для себя выбирал, оказались людские дела, меня могло удовлетворить только изучение дел человеческих в целом. Само по себе это было хорошо, но это плохо сочеталось с другой слабостью экзаменуемого - этой, увы, я поддался, - а именно с дурной привычкой накапливать знания для того, чтобы выдержать экзамен, а не для того, чтобы их использовать. Расширяя сферу моей любознательности в стремлении объять все людские дела, я поступал с собой, как великаны поступили с богом Тором, когда они тайно от него подсоединили к морю рог, который он собирался на пари выпить3. Даже богу не удалось осушить море, как не удалось бы двадцатидвухлетнему молодому человеку, у которого впереди целая жизнь, познать все человеческие дела, сколь бы упорно он ни трудился и как бы долго ни сохранил свой разум. Не понимая этого, я нацелил себя на бесконечность, а в состязании между смертным и бесконечным смертный неизбежно проигрывает, если вовремя не прекратит этот неравный поединок.
Летом 1911 года я твердо был намерен посвятить себя выполнению той бесконечной программы, которую я себе наметил. По сути дела, я готовил себя к посмертному экзамену, и теперь, когда мною было принято решение никогда в жизни не подвергать себя больше экзаменам, поведение мое было явно непоследовательным. Сам того не зная, я обрекал себя на неминуемое поражение. Однако от этой уготованной мною самому себе судьбы меня спасло новое увлечение, захватившее меня помимо моей воли и сначала раздражавшее меня, потому что оно замедляло процесс освоения материалов по истории Греции. Я занимался сравнением отрывков из Ксенофонта с отрывками из Фукидида, содержавшими информацию об организации лакедемонской армии. Согласуются ли эти отрывки между собой или между ними наблюдаются несовпадения.
И если такие несовпадения существуют, то результат ли это ошибок со стороны авторов или же лакедемонская армия претерпевала реорганизацию за период между событиями, описанными Фукиди-дом и Ксенофонтом?
Я искал ответа на эти вопросы, вместо того чтобы выполнять норму чтения, которую я для себя наметил. Я полагал, что давно уже приучил свой мозг заниматься тем, что я ему укажу, независимо от того, приятно это ему или нет. Почему теперь мой мозг восставал против этого? Как я позже понял, он восставал потому, что в нем зародился творческий процесс, а стоит только человеческому мозгу совершить акт творчества, он никому и ничему не позволит прекратить развитие этого процесса. Перечить ему он не позволит даже тому, кому он принадлежит.
С тех пор я не перестаю благодарить судьбу за то, что избежал участи стать пожизненным экзаменуемым. Я понял, какой грустной могла бы стать и моя участь, когда годы спустя встретился с выдающимся, но не продуктивным оксфордским ученым, эрудицией которого я восхищался, будучи студентом. Теперь, в старости, этот ученый признался мне, что он занимается в настоящий момент византийскими историками и находит их отвратительными. Они казались ему отвратительными, потому что он смотрел на них как на упаднических и неумелых подражателей классической лите-ратуры, вместо того чтобы смотреть на них как на источник сведений о византийской жизни; которая его ни в малейшей степени не интересовала. И вот теперь, раздражаясь и негодуя, он читал византийских историков, ибо у него сформировалась стойкая привычка ежедневно читать что-нибудь на греческом языке, а к этому времени он перечитал на греческом языке все, что могло принести ему хоть какое-то удовлетворение. Он был экзаменуемым, который перегнал своего воображаемого посмертного экзаменатора и поэтому лишился дела всей свой жизни еще прежде, чем лишился самой жизни или разума.
------
Здесь и далее: может и не Дао, но с этими мыслями мне сейчас по пути
II.Тойнби о том почему и как работает (из "Пережитого")
I.
-На место преступления еще имеет смысл вернуться, но на место любви возвращаться бессмысленно. (о причинах невозвращения в Ленинбург)
-Венеция сама по себе так хороша что там можно жить, не испытывая потребности влюбиться
-Помните, когда мы в прошлый раз сидели в кафе, барменша что-то стала доставать из холодильника, не важно что...открыла дверцу, нагнулась и начала там шуровать. Голова внутри, все остальное торчит наружу. И так стояла минуты две. Я посмотрел, посмотрел... и вообще как-то жить расхотелось! Бессмысленность просто убивает, да?
-Я Всегда предпочту страну из которой можно уехать, стране, из которой нельзя. ( для меня не верно - некоторые "страны" тем и дороги, что знаешь - останешься "здесь" ни смотря ни на что )
II. (Много букоф, простите. Ваш Тойнби)
-Что заставляло и заставляет меня работать? Беспокойство ... совесть... желание видеть и понимать
[Цитировать подробнее скучно, нравится само сочетание. И означает оно для меня существенно иное, чем для Арнольда.. Беспокойство - не "страх не успеть и не суметь", а, по тому же Бродскому - "философия дискомфорта", не в своей тарелки независимо от сервиза. Совесть - наоборот, не как таковая и не "желание работать, работать, работать" - совестно всегда перед одним только человеком. => строго говоря - совершенно я бессовестный. Что до третьего...нечего выпендриваться, все так.]
-Это был опасный для меня момент в моем интеллектуальном развитии, и источником этой опасности служила приобретенная мною типичная для экзаменуемого привычка мышления. То, что я ее приобрел, неудивительно, принимая во внимание, какую огромную роль играли в моей интеллектуальной жизни бесконечные экзамены. Правда, я остался свободен от одной обычной слабости экзаменуемого. Я не захотел держаться в рамках произвольно ограниченной области знания. От этого меня спас мистер Хейзелфут, научив, раз и навсегда, смотреть на предмет в целом. И хотя предметом, который я для себя выбирал, оказались людские дела, меня могло удовлетворить только изучение дел человеческих в целом. Само по себе это было хорошо, но это плохо сочеталось с другой слабостью экзаменуемого - этой, увы, я поддался, - а именно с дурной привычкой накапливать знания для того, чтобы выдержать экзамен, а не для того, чтобы их использовать. Расширяя сферу моей любознательности в стремлении объять все людские дела, я поступал с собой, как великаны поступили с богом Тором, когда они тайно от него подсоединили к морю рог, который он собирался на пари выпить3. Даже богу не удалось осушить море, как не удалось бы двадцатидвухлетнему молодому человеку, у которого впереди целая жизнь, познать все человеческие дела, сколь бы упорно он ни трудился и как бы долго ни сохранил свой разум. Не понимая этого, я нацелил себя на бесконечность, а в состязании между смертным и бесконечным смертный неизбежно проигрывает, если вовремя не прекратит этот неравный поединок.
Летом 1911 года я твердо был намерен посвятить себя выполнению той бесконечной программы, которую я себе наметил. По сути дела, я готовил себя к посмертному экзамену, и теперь, когда мною было принято решение никогда в жизни не подвергать себя больше экзаменам, поведение мое было явно непоследовательным. Сам того не зная, я обрекал себя на неминуемое поражение. Однако от этой уготованной мною самому себе судьбы меня спасло новое увлечение, захватившее меня помимо моей воли и сначала раздражавшее меня, потому что оно замедляло процесс освоения материалов по истории Греции. Я занимался сравнением отрывков из Ксенофонта с отрывками из Фукидида, содержавшими информацию об организации лакедемонской армии. Согласуются ли эти отрывки между собой или между ними наблюдаются несовпадения.
И если такие несовпадения существуют, то результат ли это ошибок со стороны авторов или же лакедемонская армия претерпевала реорганизацию за период между событиями, описанными Фукиди-дом и Ксенофонтом?
Я искал ответа на эти вопросы, вместо того чтобы выполнять норму чтения, которую я для себя наметил. Я полагал, что давно уже приучил свой мозг заниматься тем, что я ему укажу, независимо от того, приятно это ему или нет. Почему теперь мой мозг восставал против этого? Как я позже понял, он восставал потому, что в нем зародился творческий процесс, а стоит только человеческому мозгу совершить акт творчества, он никому и ничему не позволит прекратить развитие этого процесса. Перечить ему он не позволит даже тому, кому он принадлежит.
С тех пор я не перестаю благодарить судьбу за то, что избежал участи стать пожизненным экзаменуемым. Я понял, какой грустной могла бы стать и моя участь, когда годы спустя встретился с выдающимся, но не продуктивным оксфордским ученым, эрудицией которого я восхищался, будучи студентом. Теперь, в старости, этот ученый признался мне, что он занимается в настоящий момент византийскими историками и находит их отвратительными. Они казались ему отвратительными, потому что он смотрел на них как на упаднических и неумелых подражателей классической лите-ратуры, вместо того чтобы смотреть на них как на источник сведений о византийской жизни; которая его ни в малейшей степени не интересовала. И вот теперь, раздражаясь и негодуя, он читал византийских историков, ибо у него сформировалась стойкая привычка ежедневно читать что-нибудь на греческом языке, а к этому времени он перечитал на греческом языке все, что могло принести ему хоть какое-то удовлетворение. Он был экзаменуемым, который перегнал своего воображаемого посмертного экзаменатора и поэтому лишился дела всей свой жизни еще прежде, чем лишился самой жизни или разума.
------
Здесь и далее: может и не Дао, но с этими мыслями мне сейчас по пути