Что помню (записки мамы), тетрадь первая. (1+2)
Что помню
Тетрадь первая
О своих предках я практически ничего не знаю. Когда возникло желание узнать, спросить было некого. Из случайных замечаний, разговоров сложилось то немногое, что я могу рассказать.
Сначала мамина сторона - Хватковы. Отец мамы якобы работал главным бухгалтером на Верх-Исетском металлургическом заводе в Екатеринбурге. Когда на Урал наступала армия Колчака, он спасал то ли деньги, то ли какие-то документы. Мчался в кошеве на конях в Кировград, где в то время жила его семья. Простыл, заболел воспалением лёгких и скончался. Осталась жена, будущая моя баба Лиза и трое её детей. Старший сын Валериан (мой дядя Валя), дочь Нина (тётя Нина Коптелова) и младшая дочь Фаина, моя мама, а так же баба Фая.
Когда сам Хватков лежал больной, а потом его кончина, похороны и т.д., маленькая Фаина (ей было тогда 4 года) упала с табуретки и зашибла себе коленку. Коленка сильно болела, но обратить на это серьёзное внимание было недосуг, а когда обратили, было уже поздно. В результате моей маме удалили коленную чашечку. Всё её детство прошло в больницах - гипс, костыли. Кстати, в больнице она не грустила, прыгала на костылях по палатам и развлекала больных, как могла. А могла она довольно прилично петь, чем и занималась всю свою молодую жизнь. Пела она в то время, по её рассказам, исключительно «раскудрявую рябинушку», причём букву «р» выговаривала нечётко, чем буквально умиляла публику.
Ну а нога не сгибалась, всю жизнь она прожила хромой, но это нисколько не мешало ей бегать на танцы, кататься на коньках и вообще никаких комплексов у неё не развилось на этой почве. А даже в чём-то способствовало её весёлой жизни, ибо где-то году в 1930 она съездила в «Артек», чему свидетельствовали фотографии с видами Симеиза и Ай-Петри.
Мама её, моя баба Лиза Хваткова, была фельдшером, что по тем временам котировалось довольно высоко. Но главное - она была замечательная портниха. Обшивала обеих своих дочерей и их закадычную подружку Зинаиду - будущую тётю Зину Хваткову, жену Валериана. Она была влюблена в него до беспамятности.
Баба Лиза, собирая девчонок на танцы, наглаживала их наряды, пришивала оборки и воротнички, а когда девчонки готовы были к выходу, Валериан загонял их под кровать, приговаривая: «Рыжа вошь, куда ползёшь! Под кровать, говно лизать». Это мне рассказывала моя мама, заливаясь высоким переливчатым смехом. Посмеяться-то она была мастерица. Вообще, характер у неё был лёгкий и покладистый,хохотушка и певунья. Как сейчас вижу, она занята уборкой в доме, опрыскивает огромные цветы в кадках, туи и фикусы, шлёпает босиком по мокрому окрашенному полу и поёт: «А на окошке шторочка, да с миленьким раздорочка. Надо шторку сполоскать, милёнка к сердцу приласкать».
Ну а когда родилась я, баба Лиза простегала ватное детское одеяло, а когда я доросла лет до трёх, она приехала к нам в гости и обшила меня с ног до головы, включая зимнее пальтишко и бархатный красный капор. В чём я запечатлена на фотографии, стоящей на стуле в валенках с галошами, что всегда почему-то возмущало моего мужа. Я так и запомнила бабу Лизу с видом на ссутулившуюся спину над ножной швейной машинкой, которая была позаимствована у соседей.
Во время войны дядя Валя, уже будучи женат на тёте Зине и имеющий двоих детей служил у лётчиков в метеослужбе. В начале войны он был направлен на Дальний восток. Баба Лиза жила в его семье, он был страстно привязан к своей матери. Дорогой в поезде баба Лиза тяжело заболела, её сняли с поезда где-то в Забайкалье и положили в больницу. Тётя Зина и приехавший к ним дядя Валя ухаживали за ней, всё время были рядом. Тётя Нина рассказывала, как дядя Валя в метель по колени в снегу носил молоко для бабы Лизы. Но она всё-таки умерла и похоронена там же. А где - я не знаю и спросить теперь уже некого. Дядя Валя с семьёй всю войну прослужил в Спасске Дальнем. После войны его направили в Венгрию. К тому времени у них с тётей Зиной было уже четверо детей: два сына и две дочери. Мальчишек я никогда не видела, как-то так получилось, тем более, что один из них живёт в Таллине, куда тётя Зина курсировала часто. А дочери её, Вера и Лена, жили в Свердловске, и я с ними встречалась. Когда старшая Вера заканчивала школу, а семья всё ещё жила в Венгрии, встал вопрос об аттестате зрелости, и её отправили в Свердловск 44, к моей маме. Где она благополучно закончила школу, получила русский аттестат зрелости и успешно сдала вступительные экзамены в УПИ. Кстати, в то время она крепко подружилась с моей сестрой, Натальей.
А дядя Валя служил в Хаопсалу (вот откуда Таллин), потом демобилизовался подполковником, получил двухкомнатную хрущёвку в центре Свердловска, сначала ещё работал мастером на заводе холодильников, потом вышел на пенсию.
Младшая их дочь, Лена, рано овдовела. Муж её умер молодым от лейкемии. Она осталась с двумя дочерьми на руках. Сейчас она вся в своей семье, во внуках и детях. Такая наседка!
Старшая сестра моей мамы, тётя Нина, в молодости была активисткой, комсомолкой, спортсменкой и просто красавицей! Я видела фотографию, где она снята в полосатой футболке со шнуровкой и с гребёнкой в коротко остриженных волосах. С ней произошла довольно романтическая история, способная вдохновить мексиканцев на сериал. Был у неё сердечный друг Сергей, красавец и дон-жуан. Голубоглазый, чернокудрый, нос с горбинкой, к тому же обладающий жизнерадостным лёгким характером. Но родственники не одобряли эту её любовь, якобы Сергей её - голь перекатная, и нашли ей жениха в том же Кировграде, инженера из зажиточной кержацкой семьи, с домом и усадьбой. И тётя Нина вышла за него замуж. Но Сергея не забыла. Однажды моя мама приехала к своей сестре погостить и, когда поздно вечером сёстры вышли во двор, так сказать, по малой нужде, тётя Нина призналась, что сегодня убежит от мужа к Сергею, который ждёт её на вокзале. И ведь убежала! Сергей увёз её в Свердловск, где в Нижне-Исетске у него была небольшая изба и мать. И потом вскорости тётя Нина родила свою старшую дочь Маргариту, и со своим первым мужем окончательно развелась.
Надо сказать, что у тёти Нины и Сергея было пятеро детей. Сергей по своей натуре был далеко не семьянин, в доме от него были одни неприятности. Он пил, с работы его бесконца гнали, они, как цыгане, кочевали с места на место. Одно время уезжали на целину, откуда быстро вернулись с детьми, узлами и вшами. В конце концов осели в Челябинске 40, тут уже Сергей окончательно спился, и на этой почве попал в психушку. Долго лечился, были в Челябинске так называемые Агафуровские дачи для таких, как он. Вышел он оттуда с новыми зубами и пенсией по инвалидности. А тётя Нина в это время родила ему своего пятого ребёнка, дочь Ольгу, с врождённым пороком сердца. Ольгу оперировали уже лет в 14, и сейчас она живёт обычной, довольно активной жизнью, у неё растёт дочь и тётя Нина доживает свой век у неё в доме.
Однажды тётя Нина, будучи ещё не старухой, поехала в Кировград навестить своих родных. И вот идёт она по деревянным мосткам по улице, а навстречу ей идёт её прежний муж, весь такой благополучный, при шляпе и галстуке. А тётя Нина в драном платке и плюшевой кацавейке. Он, естественно, не обратил на неё никакого внимания, не узнал, а тётя Нина не подошла. Вот так!
Младшая дочь Хватковых, Фаина, будущая моя мама, вела развесёлую активную жизнь. Несмотря на свою хромоту, занималась в художественной самодеятельности, ездила с концертами по окрестностям. Тут я вспоминаю фильм «Волга-Волга». Как раз это время, видимо самодеятельность была тогда в почёте. Так вот, мама моя ездила в Москву на смотр и привезла оттуда приз - огромную белую шёлковую шаль с большушими кистями. И даже сохранилось предание, что на том смотре мама пела «Колыбельную» Моцарта.
После семилетки мама училась в Перми в финансовом техникуме. Однажды летом в каникулы она приехала на Ис, где у них было много родственников. Там в партийном кабинете ей предложили работу с довольно приличной оплатой. Жизнь была совсем безденежной, что там получала фельдшерица, да ещё трое детей. И мама моя клюнула на это предложение, бросила техникум и осталась на Ису. Потом со временем она перешла на работу в банк, где и проработала до пенсии.
Итак, рабочий посёлок Ис. Это моя малая родина. Глушь ужасная, вот уж точно медвежий угол. Кругом были сплошные колонии и тюрьмы, сплошные переселенцы - немцы, поляки. Ис в то время был районным центром, от железнодорожной станции Выя на Ис была проложена узкоколейка, ходила «кукушка» с тремя вагонами. Кстати, на этой Вые после войны располагались лагеря с пленными японцами, где многие и были похоронены. Теперь они ездят на Выю на могилы своих родных. Рядом с Исом находилась деревня, где родился и вырос губернатор Свердловской области Россель. Сейчас рядом с Исом на старом поселении Качканар развивается добыча железной руды. И старый забытый Качканар бурно развивается, стороятся предприятия, большой прилив населения. Районный центр перенесли в Качканар, и Ис благополучно хиреет и пустеет.
А тогда перед войной и в войну это был приличный оживлённый рабочий посёлок. Там работала обогатительная фабрика, шесть драг мыли золото, добывали платину. Это был посёлок старателей. После работы многие поселяне одевались в брезентовые робы и выходили в окрестности посёлка. Катили впереди себя тачки со старательским снаряжением. Перемывали огромные отвалы породы. Намытое золото сдавали здесь же в посёлке, взамен получали не деньги, а так называемые боны, на которые в специальном магазине можно было приобрести дорогие товары и продукты, которые потом появлялись на местном рынке. Поэтому даже во время войны в посёлке водился и шоколад, и сливочное масло и т.д.
Посёлок по тем временам был довольно большой и даже более-менее благоустроенный. По улицам разъезжали со своими бочками водовоз и ассенизатор, работал клуб, кстати, одно из немногих каменных зданий, с высоким красивым крыльцом. Фильмы шли свежие и регулярно.
Там я посмотрела «Тётушку Чарли» ( по-моему американский фильм, предшественник нашей ленты «Здравствуйте, я ваша тётя»), « Весёлых ребят», ну и так далее. Однажды дед водил меня в местный ресторан, где проводилось какое-то мероприятие с последующим ужином.
Бабушка потом спрашивала, что подавали, а дед небрежно так отвечал: «Битки в шею и гуляш по коридору» Помню, что общество состояло из таких же мужчин, как дед, в тёмных костюмах и жилетках.
Но главным в посёлке был его сквер. Как потом оказалось, он был разбит и заложен комсомольцами, в том числе и моей тётей Верой. Когда я там гуляла, он был живописно заросшим, цвели липы, кроны наверху были пушистыми и густыми.
Дорожки были посыпаны битым кирпичём, везде стояли скамейки и упоительно пахло смородиной. При входе стоял деревянный киоск, где торговали клюквенным морсом, а рядом женщина в белом переднике продавала с коляски мороженое. В специальное устройство ( не знаю, как его определить) закладывалась круглая вафелька с твоим именем, потом туда набивалось плотно мороженое, сверху клали вторую вафельку, и всё это выдавалось тебе в руки. И надо было лизать по кругу это колёсико, и вкусней мороженого я не ела во всю свою жизнь.
Дома, конечно, все были одноэтажными, при каждом палисадник, много зелени во дворе, по улицам деревянные мостки. Кстати, почему-то эти мостки всегда были в порядке, никаких поломанных досок и проломов.
Мама моя, поселившись на Ису, продолжала заниматься пением в клубе. Её аккомпаниаторша выделила её среди других и приглашала иногда заниматься к себе домой. А на танцах в сквере к ней стал подходить молодой человек, который представился Тёмой.
И вот однажды мама пришла к своей руководительнице домой, и они занялись пением. Мама рассказывала: «Стою я у рояля, заливаюсь соловьём, вдруг открывается дверь и в комнату входит Тёма. Оба остолбенели и не знали, как вести себя. Оказался этот Тёма сыном её руководительницы, Марии Михайловны Юриной.
Но я помню его, хотя не очень ярко, но всё же какое-то впечатление оставилось. Он был высок и худ, строен и как-то элегантен. Носил пышные усы и кепку... О, кепка! Белая, с большим квадратным козырьком. Она долго хранилась в сундуке у бабушки. Ещё жилетка со множеством мелких пуговиц. Расстёгивать, а потом застёгивать их, сидя у деда на коленях, было моим любимым занятием. Дед обладал тонким юмором, причём преподносил его с невозмутимым и спокойным видом. У них с бабушкой были трогательные отношения, они были очень дружны и внимательны друг к другу, и отлично понимали друг друга с полуслова. На дедов юморок бабушка добродушно посмеивалась, мелко-мелко трясясь грудью и животом. Вдвоём они представляли чудесную картину: он- высокий стройный бережно вёл её под-руку, и она плыла рядом с ним, полная, какая-то достойная что ли, самодостаточная, с белоснежной седой головой.
Отец моей бабушки, Жихарев его фамилия, был управляющим на горнодобывающих приисках на юге Урала (Юрюзань, Бакал, Чебаркуль). Жену себе он вывез с Варшавы. Она была полька. И капли её крови всё ещё бродят в нас, её потомках. Польская гордость - что бы не говорили и как бы не насмешничали по этому поводу, но что есть, то есть. И мне эта дурацкая гордость в жизни много мешала. Сколько я наделала глупостей из-за этой гордости! И вот теперь замечаю это же в характере моего сына.
В Екатеринбурге у семьи был свой дом, небольшой, двухэтажный. В последний раз, когда я была в Свердловске, его уже снесли, и на этом месте теперь расположена пожарная часть.
Все сёстры Жихаревы окончили в своё время консерваторию , были профессиональными пианистками. Со старшей сестрой Ольгой они все были в ссоре всю жизнь, и я её не знаю. Вторая сестра, Вера, давала уроки музыки, но это уже, когда она была в возрасте. Она была замужем за адвокатом Милициным. У них было двое детей, сын Дмитрий и дочь Вера, которую все родственники называли Мусей, чтобы не запутаться в бесконечных Верах. Она закончила Горный институт по специальности «разведка нефти» и большую часть жизни провела в геолого-партиях на Мангышлаке. Когда я с ней познакомилась, она преподавала палеонтологию в горном институте.
Самая младшая бабушкина сестра, Галина, была замужем за полковником Бессоновым. Жили они в Москве, тётя Галя где-то работала, играла.
Во время войны полковника арестовали, лишили звания и всех наград и отправили в Сибирь валить лес. Тётя Галя приехала к нам на Ис. Я хорошо её помню: высокая, статная, с узлом волос на шее. По вечерам они с бабушкой играли в четыре руки Шопена, раскладывали пасьянсы. Как-то тётя Галя долго и упорно штопала свои фельдеперсовые чулки. Это была единственная пара. А когда закончила, обулась, притопнула ногой и со смехом заявила: «Как хорошо ходить в целых чулках!»
Чтобы больше не возвращаться к Бессонову, скажу, что ещё до конца войны его освободили, вернули звание и награды, и он приехал к нам, чтобы забрать тётю Галю. Ну, на измученного арестанта он совсем не тянул. Высокий, большой, крепкий, бритый наголо, шумный, он сидел у самовара в нижней рубахе и дул чай из блюдца. Лицо, шея, руки - всё было загоревшее каким-то огненным загаром. Это был сильный весёлый человек. После вышла его книжка «Семья лесорубов», которую я видела в Свердловске у тёти Веры Милициной с дарственной надписью.
Моя бабушка, Мария Михайловна Юрина, в моей жизни сыграла огромную, самую главную роль. Всё что есть во мне хорошего, умного, всё моё интеллектуальное развитие - всё это от моей бабушки. Не проходит дня, чтобы я не вспоминала её. Тётя Вера говорила мне, что маленькую меня все любили, но особенно наша бабушка. Благодаря бабушке я прожила действительно счастливое детство, а с её смертью всё моё счастье закончилось. Я осталась в этой жизни в полном одиночестве на всю мою оставшуюся жизнь.
Бабушка была крупной полной женщиной. Они спорили с её подругой бабой Лорой, кто из них стройнее, хотя обе весили по сто килограмм. Обе были ужасными чревоугодницами и табачницами. Курили, как мужики.
Во время войны бабушка в палисаднике выращивала самосад, сушила его на чердаке, потом в деревянном корыте рубила его сечкой. Вечерами зимой мы все собирались в большой комнате вокруг круглого стола и слушали по радио последние известия. Радио представляло из себя большую чёрную тарелку, и я тайком бегала на улицу и обследовала ту стену дома, где в комнате висел этот репродуктор. Искала того, кто говорит по радио. Так вот, бабушка слушала, а сама набивала трубочки из папиросной бумаги табаком, утрамбовывала его карандашом, и аккуратно укладывала в жестяную коробку из-под печенья.
Бабушка, сколько я помню, коротко стриглась. Хотя был портрет, где она молодая, вся в белом и с косой через плечо. Она рано поседела, в свои 55 она была абсолютно белая. Волосы были густые, прямые, бабушка разводила в тазу синьку и полоскала в ней волосы. После чего волосы приобретали чуть заметный голубоватый оттенок. Был ещё один ритуал - чистка ногтей. У бабушки был большой маникюрный набор, и вот щипчики из этого набора сохранились до сих пор, ими постоянно все пользуются.
Бабушка распаривала руки в маленьком тазике в мыльной воде, а после процедуры выплёскивала эту воду с крыльца во двор. И однажды вместе с водой она выплеснула колечко с аметистом. Это уже когда она была больна и очень похудела. Колечко было каким-то заветным, его так и не нашли. Бабушка очень огорчалась и говорила: « Потеряла кольцо - теперь и сама умру».
Ни разу не слышала я от неё ни слова упрёка, никогда она не повышала голоса. А уж о наказании каком-нибудь и разговора нет. Даже, когда я убежала от неё и напилась холодной воды из кадушки в сенях, она только насмешливо посмотрела на меня и покачала головой. Но я-то знала, что ужасно провинилась - пить сырую воду запрещалось, только «отвАрную», но было очень жарко и очень хотелось именно холодной воды. Однако виноватой я себя чувствую до сих пор.
Бабушка была рукодельницей. Своими ухоженными руками в кольцах с длинными отполированными ногтями она вязала крючком какие-то кружева, обвязывала кусочки батиста, получались носовые платочки. Меня она тоже обшивала. Когда в войну нельзя было достать материал на платье, она из простыней и какой-то старой клетчатой юбки, сшила мне матроску. А уж моя «снежинка» на ёлке в Новый год была самая лучшая. Бабушка провожала меня до школы, надевала на меня этот костюм: пачка из гипюра, который до этого случая служил накидкой на швейной машинке, всё было обшито комочками ваты, и корона была оклеена ватой и на ней были нашиты бусинки.
На всех праздниках и утренниках в школе бабушка была главным человеком - она играла на пианино, под её музыку всё общество танцевало и водило хороводы.
Ещё бабушка шила мне маленьких хорошеньких куколок и одежду к ним. Пока я была в школе, она усаживала их на чернильный прибор на письменном столе, чтобы порадовать меня. Кстати, стол был дедов, большой, покрытый зелёным сукном и заставленный разными безделушками.
У бабушки в доме по стенам были развешаны картины в самодельных рамах. Это были какие-то пейзажи. На письменном столе под стеклом лежала вырезанная из книги репродукция «Марта» Левитана. В семье все много читали. Тётя Вера, будучи ещё школьницей, притащила домой стихи, запрещённого тогда Есенина, отпечатанные на папиросной бумаге. Однажды на столе в большой комнате долго валялась книга в сером коленкоровом перплёте «Как закалялась сталь». И я, помню, удивлялась: «Что может быть интересного в том, как получают сталь?» В доме водились толстые журналы, помню один с медным всадником на обложке, кажется, назывался он «Ленинград». Бабушка брала книги в библиотеке, переписывала в тетрадь сказки Пушкина для меня. Я до сих пор помню её почерк, столбцом написанные стихи.
По вечерам бабушка садилась к роялю. Да, в доме стоял рояль! И звучала чудесная музыка в чудесном исполнении. Так мне казалось и тогда, да и сейчас. Уже сейчас, когда я вдруг узнаю звучащую по радио или по телевизору музыку, я вспоминаю, что это играла бабушка.
К роялю присаживался и мой папа. В отличие от маминых «шторочек», он наигрывал и напевал: « Хау ду ю ду, мистер Браун»
Тетрадь первая
О своих предках я практически ничего не знаю. Когда возникло желание узнать, спросить было некого. Из случайных замечаний, разговоров сложилось то немногое, что я могу рассказать.
Сначала мамина сторона - Хватковы. Отец мамы якобы работал главным бухгалтером на Верх-Исетском металлургическом заводе в Екатеринбурге. Когда на Урал наступала армия Колчака, он спасал то ли деньги, то ли какие-то документы. Мчался в кошеве на конях в Кировград, где в то время жила его семья. Простыл, заболел воспалением лёгких и скончался. Осталась жена, будущая моя баба Лиза и трое её детей. Старший сын Валериан (мой дядя Валя), дочь Нина (тётя Нина Коптелова) и младшая дочь Фаина, моя мама, а так же баба Фая.
Когда сам Хватков лежал больной, а потом его кончина, похороны и т.д., маленькая Фаина (ей было тогда 4 года) упала с табуретки и зашибла себе коленку. Коленка сильно болела, но обратить на это серьёзное внимание было недосуг, а когда обратили, было уже поздно. В результате моей маме удалили коленную чашечку. Всё её детство прошло в больницах - гипс, костыли. Кстати, в больнице она не грустила, прыгала на костылях по палатам и развлекала больных, как могла. А могла она довольно прилично петь, чем и занималась всю свою молодую жизнь. Пела она в то время, по её рассказам, исключительно «раскудрявую рябинушку», причём букву «р» выговаривала нечётко, чем буквально умиляла публику.
Ну а нога не сгибалась, всю жизнь она прожила хромой, но это нисколько не мешало ей бегать на танцы, кататься на коньках и вообще никаких комплексов у неё не развилось на этой почве. А даже в чём-то способствовало её весёлой жизни, ибо где-то году в 1930 она съездила в «Артек», чему свидетельствовали фотографии с видами Симеиза и Ай-Петри.
Мама её, моя баба Лиза Хваткова, была фельдшером, что по тем временам котировалось довольно высоко. Но главное - она была замечательная портниха. Обшивала обеих своих дочерей и их закадычную подружку Зинаиду - будущую тётю Зину Хваткову, жену Валериана. Она была влюблена в него до беспамятности.
Баба Лиза, собирая девчонок на танцы, наглаживала их наряды, пришивала оборки и воротнички, а когда девчонки готовы были к выходу, Валериан загонял их под кровать, приговаривая: «Рыжа вошь, куда ползёшь! Под кровать, говно лизать». Это мне рассказывала моя мама, заливаясь высоким переливчатым смехом. Посмеяться-то она была мастерица. Вообще, характер у неё был лёгкий и покладистый,хохотушка и певунья. Как сейчас вижу, она занята уборкой в доме, опрыскивает огромные цветы в кадках, туи и фикусы, шлёпает босиком по мокрому окрашенному полу и поёт: «А на окошке шторочка, да с миленьким раздорочка. Надо шторку сполоскать, милёнка к сердцу приласкать».
Ну а когда родилась я, баба Лиза простегала ватное детское одеяло, а когда я доросла лет до трёх, она приехала к нам в гости и обшила меня с ног до головы, включая зимнее пальтишко и бархатный красный капор. В чём я запечатлена на фотографии, стоящей на стуле в валенках с галошами, что всегда почему-то возмущало моего мужа. Я так и запомнила бабу Лизу с видом на ссутулившуюся спину над ножной швейной машинкой, которая была позаимствована у соседей.
Во время войны дядя Валя, уже будучи женат на тёте Зине и имеющий двоих детей служил у лётчиков в метеослужбе. В начале войны он был направлен на Дальний восток. Баба Лиза жила в его семье, он был страстно привязан к своей матери. Дорогой в поезде баба Лиза тяжело заболела, её сняли с поезда где-то в Забайкалье и положили в больницу. Тётя Зина и приехавший к ним дядя Валя ухаживали за ней, всё время были рядом. Тётя Нина рассказывала, как дядя Валя в метель по колени в снегу носил молоко для бабы Лизы. Но она всё-таки умерла и похоронена там же. А где - я не знаю и спросить теперь уже некого. Дядя Валя с семьёй всю войну прослужил в Спасске Дальнем. После войны его направили в Венгрию. К тому времени у них с тётей Зиной было уже четверо детей: два сына и две дочери. Мальчишек я никогда не видела, как-то так получилось, тем более, что один из них живёт в Таллине, куда тётя Зина курсировала часто. А дочери её, Вера и Лена, жили в Свердловске, и я с ними встречалась. Когда старшая Вера заканчивала школу, а семья всё ещё жила в Венгрии, встал вопрос об аттестате зрелости, и её отправили в Свердловск 44, к моей маме. Где она благополучно закончила школу, получила русский аттестат зрелости и успешно сдала вступительные экзамены в УПИ. Кстати, в то время она крепко подружилась с моей сестрой, Натальей.
А дядя Валя служил в Хаопсалу (вот откуда Таллин), потом демобилизовался подполковником, получил двухкомнатную хрущёвку в центре Свердловска, сначала ещё работал мастером на заводе холодильников, потом вышел на пенсию.
Младшая их дочь, Лена, рано овдовела. Муж её умер молодым от лейкемии. Она осталась с двумя дочерьми на руках. Сейчас она вся в своей семье, во внуках и детях. Такая наседка!
Старшая сестра моей мамы, тётя Нина, в молодости была активисткой, комсомолкой, спортсменкой и просто красавицей! Я видела фотографию, где она снята в полосатой футболке со шнуровкой и с гребёнкой в коротко остриженных волосах. С ней произошла довольно романтическая история, способная вдохновить мексиканцев на сериал. Был у неё сердечный друг Сергей, красавец и дон-жуан. Голубоглазый, чернокудрый, нос с горбинкой, к тому же обладающий жизнерадостным лёгким характером. Но родственники не одобряли эту её любовь, якобы Сергей её - голь перекатная, и нашли ей жениха в том же Кировграде, инженера из зажиточной кержацкой семьи, с домом и усадьбой. И тётя Нина вышла за него замуж. Но Сергея не забыла. Однажды моя мама приехала к своей сестре погостить и, когда поздно вечером сёстры вышли во двор, так сказать, по малой нужде, тётя Нина призналась, что сегодня убежит от мужа к Сергею, который ждёт её на вокзале. И ведь убежала! Сергей увёз её в Свердловск, где в Нижне-Исетске у него была небольшая изба и мать. И потом вскорости тётя Нина родила свою старшую дочь Маргариту, и со своим первым мужем окончательно развелась.
Надо сказать, что у тёти Нины и Сергея было пятеро детей. Сергей по своей натуре был далеко не семьянин, в доме от него были одни неприятности. Он пил, с работы его бесконца гнали, они, как цыгане, кочевали с места на место. Одно время уезжали на целину, откуда быстро вернулись с детьми, узлами и вшами. В конце концов осели в Челябинске 40, тут уже Сергей окончательно спился, и на этой почве попал в психушку. Долго лечился, были в Челябинске так называемые Агафуровские дачи для таких, как он. Вышел он оттуда с новыми зубами и пенсией по инвалидности. А тётя Нина в это время родила ему своего пятого ребёнка, дочь Ольгу, с врождённым пороком сердца. Ольгу оперировали уже лет в 14, и сейчас она живёт обычной, довольно активной жизнью, у неё растёт дочь и тётя Нина доживает свой век у неё в доме.
Однажды тётя Нина, будучи ещё не старухой, поехала в Кировград навестить своих родных. И вот идёт она по деревянным мосткам по улице, а навстречу ей идёт её прежний муж, весь такой благополучный, при шляпе и галстуке. А тётя Нина в драном платке и плюшевой кацавейке. Он, естественно, не обратил на неё никакого внимания, не узнал, а тётя Нина не подошла. Вот так!
Младшая дочь Хватковых, Фаина, будущая моя мама, вела развесёлую активную жизнь. Несмотря на свою хромоту, занималась в художественной самодеятельности, ездила с концертами по окрестностям. Тут я вспоминаю фильм «Волга-Волга». Как раз это время, видимо самодеятельность была тогда в почёте. Так вот, мама моя ездила в Москву на смотр и привезла оттуда приз - огромную белую шёлковую шаль с большушими кистями. И даже сохранилось предание, что на том смотре мама пела «Колыбельную» Моцарта.
После семилетки мама училась в Перми в финансовом техникуме. Однажды летом в каникулы она приехала на Ис, где у них было много родственников. Там в партийном кабинете ей предложили работу с довольно приличной оплатой. Жизнь была совсем безденежной, что там получала фельдшерица, да ещё трое детей. И мама моя клюнула на это предложение, бросила техникум и осталась на Ису. Потом со временем она перешла на работу в банк, где и проработала до пенсии.
Итак, рабочий посёлок Ис. Это моя малая родина. Глушь ужасная, вот уж точно медвежий угол. Кругом были сплошные колонии и тюрьмы, сплошные переселенцы - немцы, поляки. Ис в то время был районным центром, от железнодорожной станции Выя на Ис была проложена узкоколейка, ходила «кукушка» с тремя вагонами. Кстати, на этой Вые после войны располагались лагеря с пленными японцами, где многие и были похоронены. Теперь они ездят на Выю на могилы своих родных. Рядом с Исом находилась деревня, где родился и вырос губернатор Свердловской области Россель. Сейчас рядом с Исом на старом поселении Качканар развивается добыча железной руды. И старый забытый Качканар бурно развивается, стороятся предприятия, большой прилив населения. Районный центр перенесли в Качканар, и Ис благополучно хиреет и пустеет.
А тогда перед войной и в войну это был приличный оживлённый рабочий посёлок. Там работала обогатительная фабрика, шесть драг мыли золото, добывали платину. Это был посёлок старателей. После работы многие поселяне одевались в брезентовые робы и выходили в окрестности посёлка. Катили впереди себя тачки со старательским снаряжением. Перемывали огромные отвалы породы. Намытое золото сдавали здесь же в посёлке, взамен получали не деньги, а так называемые боны, на которые в специальном магазине можно было приобрести дорогие товары и продукты, которые потом появлялись на местном рынке. Поэтому даже во время войны в посёлке водился и шоколад, и сливочное масло и т.д.
Посёлок по тем временам был довольно большой и даже более-менее благоустроенный. По улицам разъезжали со своими бочками водовоз и ассенизатор, работал клуб, кстати, одно из немногих каменных зданий, с высоким красивым крыльцом. Фильмы шли свежие и регулярно.
Там я посмотрела «Тётушку Чарли» ( по-моему американский фильм, предшественник нашей ленты «Здравствуйте, я ваша тётя»), « Весёлых ребят», ну и так далее. Однажды дед водил меня в местный ресторан, где проводилось какое-то мероприятие с последующим ужином.
Бабушка потом спрашивала, что подавали, а дед небрежно так отвечал: «Битки в шею и гуляш по коридору» Помню, что общество состояло из таких же мужчин, как дед, в тёмных костюмах и жилетках.
Но главным в посёлке был его сквер. Как потом оказалось, он был разбит и заложен комсомольцами, в том числе и моей тётей Верой. Когда я там гуляла, он был живописно заросшим, цвели липы, кроны наверху были пушистыми и густыми.
Дорожки были посыпаны битым кирпичём, везде стояли скамейки и упоительно пахло смородиной. При входе стоял деревянный киоск, где торговали клюквенным морсом, а рядом женщина в белом переднике продавала с коляски мороженое. В специальное устройство ( не знаю, как его определить) закладывалась круглая вафелька с твоим именем, потом туда набивалось плотно мороженое, сверху клали вторую вафельку, и всё это выдавалось тебе в руки. И надо было лизать по кругу это колёсико, и вкусней мороженого я не ела во всю свою жизнь.
Дома, конечно, все были одноэтажными, при каждом палисадник, много зелени во дворе, по улицам деревянные мостки. Кстати, почему-то эти мостки всегда были в порядке, никаких поломанных досок и проломов.
Мама моя, поселившись на Ису, продолжала заниматься пением в клубе. Её аккомпаниаторша выделила её среди других и приглашала иногда заниматься к себе домой. А на танцах в сквере к ней стал подходить молодой человек, который представился Тёмой.
И вот однажды мама пришла к своей руководительнице домой, и они занялись пением. Мама рассказывала: «Стою я у рояля, заливаюсь соловьём, вдруг открывается дверь и в комнату входит Тёма. Оба остолбенели и не знали, как вести себя. Оказался этот Тёма сыном её руководительницы, Марии Михайловны Юриной.
Но я помню его, хотя не очень ярко, но всё же какое-то впечатление оставилось. Он был высок и худ, строен и как-то элегантен. Носил пышные усы и кепку... О, кепка! Белая, с большим квадратным козырьком. Она долго хранилась в сундуке у бабушки. Ещё жилетка со множеством мелких пуговиц. Расстёгивать, а потом застёгивать их, сидя у деда на коленях, было моим любимым занятием. Дед обладал тонким юмором, причём преподносил его с невозмутимым и спокойным видом. У них с бабушкой были трогательные отношения, они были очень дружны и внимательны друг к другу, и отлично понимали друг друга с полуслова. На дедов юморок бабушка добродушно посмеивалась, мелко-мелко трясясь грудью и животом. Вдвоём они представляли чудесную картину: он- высокий стройный бережно вёл её под-руку, и она плыла рядом с ним, полная, какая-то достойная что ли, самодостаточная, с белоснежной седой головой.
Отец моей бабушки, Жихарев его фамилия, был управляющим на горнодобывающих приисках на юге Урала (Юрюзань, Бакал, Чебаркуль). Жену себе он вывез с Варшавы. Она была полька. И капли её крови всё ещё бродят в нас, её потомках. Польская гордость - что бы не говорили и как бы не насмешничали по этому поводу, но что есть, то есть. И мне эта дурацкая гордость в жизни много мешала. Сколько я наделала глупостей из-за этой гордости! И вот теперь замечаю это же в характере моего сына.
В Екатеринбурге у семьи был свой дом, небольшой, двухэтажный. В последний раз, когда я была в Свердловске, его уже снесли, и на этом месте теперь расположена пожарная часть.
Все сёстры Жихаревы окончили в своё время консерваторию , были профессиональными пианистками. Со старшей сестрой Ольгой они все были в ссоре всю жизнь, и я её не знаю. Вторая сестра, Вера, давала уроки музыки, но это уже, когда она была в возрасте. Она была замужем за адвокатом Милициным. У них было двое детей, сын Дмитрий и дочь Вера, которую все родственники называли Мусей, чтобы не запутаться в бесконечных Верах. Она закончила Горный институт по специальности «разведка нефти» и большую часть жизни провела в геолого-партиях на Мангышлаке. Когда я с ней познакомилась, она преподавала палеонтологию в горном институте.
Самая младшая бабушкина сестра, Галина, была замужем за полковником Бессоновым. Жили они в Москве, тётя Галя где-то работала, играла.
Во время войны полковника арестовали, лишили звания и всех наград и отправили в Сибирь валить лес. Тётя Галя приехала к нам на Ис. Я хорошо её помню: высокая, статная, с узлом волос на шее. По вечерам они с бабушкой играли в четыре руки Шопена, раскладывали пасьянсы. Как-то тётя Галя долго и упорно штопала свои фельдеперсовые чулки. Это была единственная пара. А когда закончила, обулась, притопнула ногой и со смехом заявила: «Как хорошо ходить в целых чулках!»
Чтобы больше не возвращаться к Бессонову, скажу, что ещё до конца войны его освободили, вернули звание и награды, и он приехал к нам, чтобы забрать тётю Галю. Ну, на измученного арестанта он совсем не тянул. Высокий, большой, крепкий, бритый наголо, шумный, он сидел у самовара в нижней рубахе и дул чай из блюдца. Лицо, шея, руки - всё было загоревшее каким-то огненным загаром. Это был сильный весёлый человек. После вышла его книжка «Семья лесорубов», которую я видела в Свердловске у тёти Веры Милициной с дарственной надписью.
Моя бабушка, Мария Михайловна Юрина, в моей жизни сыграла огромную, самую главную роль. Всё что есть во мне хорошего, умного, всё моё интеллектуальное развитие - всё это от моей бабушки. Не проходит дня, чтобы я не вспоминала её. Тётя Вера говорила мне, что маленькую меня все любили, но особенно наша бабушка. Благодаря бабушке я прожила действительно счастливое детство, а с её смертью всё моё счастье закончилось. Я осталась в этой жизни в полном одиночестве на всю мою оставшуюся жизнь.
Бабушка была крупной полной женщиной. Они спорили с её подругой бабой Лорой, кто из них стройнее, хотя обе весили по сто килограмм. Обе были ужасными чревоугодницами и табачницами. Курили, как мужики.
Во время войны бабушка в палисаднике выращивала самосад, сушила его на чердаке, потом в деревянном корыте рубила его сечкой. Вечерами зимой мы все собирались в большой комнате вокруг круглого стола и слушали по радио последние известия. Радио представляло из себя большую чёрную тарелку, и я тайком бегала на улицу и обследовала ту стену дома, где в комнате висел этот репродуктор. Искала того, кто говорит по радио. Так вот, бабушка слушала, а сама набивала трубочки из папиросной бумаги табаком, утрамбовывала его карандашом, и аккуратно укладывала в жестяную коробку из-под печенья.
Бабушка, сколько я помню, коротко стриглась. Хотя был портрет, где она молодая, вся в белом и с косой через плечо. Она рано поседела, в свои 55 она была абсолютно белая. Волосы были густые, прямые, бабушка разводила в тазу синьку и полоскала в ней волосы. После чего волосы приобретали чуть заметный голубоватый оттенок. Был ещё один ритуал - чистка ногтей. У бабушки был большой маникюрный набор, и вот щипчики из этого набора сохранились до сих пор, ими постоянно все пользуются.
Бабушка распаривала руки в маленьком тазике в мыльной воде, а после процедуры выплёскивала эту воду с крыльца во двор. И однажды вместе с водой она выплеснула колечко с аметистом. Это уже когда она была больна и очень похудела. Колечко было каким-то заветным, его так и не нашли. Бабушка очень огорчалась и говорила: « Потеряла кольцо - теперь и сама умру».
Ни разу не слышала я от неё ни слова упрёка, никогда она не повышала голоса. А уж о наказании каком-нибудь и разговора нет. Даже, когда я убежала от неё и напилась холодной воды из кадушки в сенях, она только насмешливо посмотрела на меня и покачала головой. Но я-то знала, что ужасно провинилась - пить сырую воду запрещалось, только «отвАрную», но было очень жарко и очень хотелось именно холодной воды. Однако виноватой я себя чувствую до сих пор.
Бабушка была рукодельницей. Своими ухоженными руками в кольцах с длинными отполированными ногтями она вязала крючком какие-то кружева, обвязывала кусочки батиста, получались носовые платочки. Меня она тоже обшивала. Когда в войну нельзя было достать материал на платье, она из простыней и какой-то старой клетчатой юбки, сшила мне матроску. А уж моя «снежинка» на ёлке в Новый год была самая лучшая. Бабушка провожала меня до школы, надевала на меня этот костюм: пачка из гипюра, который до этого случая служил накидкой на швейной машинке, всё было обшито комочками ваты, и корона была оклеена ватой и на ней были нашиты бусинки.
На всех праздниках и утренниках в школе бабушка была главным человеком - она играла на пианино, под её музыку всё общество танцевало и водило хороводы.
Ещё бабушка шила мне маленьких хорошеньких куколок и одежду к ним. Пока я была в школе, она усаживала их на чернильный прибор на письменном столе, чтобы порадовать меня. Кстати, стол был дедов, большой, покрытый зелёным сукном и заставленный разными безделушками.
У бабушки в доме по стенам были развешаны картины в самодельных рамах. Это были какие-то пейзажи. На письменном столе под стеклом лежала вырезанная из книги репродукция «Марта» Левитана. В семье все много читали. Тётя Вера, будучи ещё школьницей, притащила домой стихи, запрещённого тогда Есенина, отпечатанные на папиросной бумаге. Однажды на столе в большой комнате долго валялась книга в сером коленкоровом перплёте «Как закалялась сталь». И я, помню, удивлялась: «Что может быть интересного в том, как получают сталь?» В доме водились толстые журналы, помню один с медным всадником на обложке, кажется, назывался он «Ленинград». Бабушка брала книги в библиотеке, переписывала в тетрадь сказки Пушкина для меня. Я до сих пор помню её почерк, столбцом написанные стихи.
По вечерам бабушка садилась к роялю. Да, в доме стоял рояль! И звучала чудесная музыка в чудесном исполнении. Так мне казалось и тогда, да и сейчас. Уже сейчас, когда я вдруг узнаю звучащую по радио или по телевизору музыку, я вспоминаю, что это играла бабушка.
К роялю присаживался и мой папа. В отличие от маминых «шторочек», он наигрывал и напевал: « Хау ду ю ду, мистер Браун»