Воскресенье. Раннее утро.
Суббота. Вечер.
Ночь с субботы на воскресенье
Спать генерал Болдин не ложился. Он сидел дома в своем кабинете перед открытым окном, смотрел на звезды и ожидал вызова в штаб. В начале пятого раздался телефонный звонок. Так и есть - Болдина вызывали в штаб. Он успел побриться и выпить чашку кофе, поэтому, появившись в штабе, выглядел бодрым и отдохнувшим, особенно, на фоне командующего и генерала Климовских, с вечера находившихся там.
Видя, что произошло что-то серьезное, Болдин, как было принято, бодро спросил:
- Случилось что?
Павлов потер ладонью небритую щеку и неожиданно широко улыбнулся.
- Сам как следует не разберу. Понимаешь, какая-то чертовщина! Звонил командарм-3 Кузнецов. Говорит, немцы нарушили границу на участке от Споцкина до Августова. Бомбят Гродно, штаб армии.
- Насколько эти данные точны? - спросил Болдин, - что сообщают из частей, прикрывающих границу?
- Проволочная связь с частями нарушена, - мрачно откликнулся Климовских, - перешли на радио, но две армейские радиостанции прекратили работу - видимо, уничтожены.
Павлов нахмурился.
- Перед твоим приходом, - сказал он Болдину, - звонил Голубев из десятой и Сандалов из четвертой. Сообщения неприятные. Немцы везде бомбят. Вот что непонятно... Это война или крупная провокация?
Пока он это говорил, дверь открылась, и в кабинет зашел начальник разведки полковник Блохин.
- Это война, Дмитрий Григорьевич, - негромко, но твердо произнес Блохин, - по нашим данным, против войск Западного округа перешли в наступление тридцать пехотных, пять танковых и две моторизованные немецкие дивизии. Пять авиационных и сорок артиллерийских полков.
Павлов снял телефонную трубку и набрал Москву. В кабинете воцарилось гробовое молчание. Москва ответила. На проводе был Тимошенко. Павлов доложил обстановку. Его лицо сделалось пунцовым.
- Есть, товарищ маршал. Слушаюсь, товарищ маршал.
Он положил трубку. Кровь отхлынула, и лицо стало белым.
- Никаких действий против немцев приказано не предпринимать, - медленно произнес он, - наладить связь с частями.
В 5.25 Павлов отдал приказ подчиненным армиям:
Ввиду обозначившихся со стороны немцев массовых военных действий приказываю: поднять войска и действовать по-боевому.
...
Связь с частями 4 армии и со штабом округа была востановлена в течение часа. В 3.30 утра генерала Коробкова вызвал к телефону командующий округом Павлов.
- По нашей информации сегодня ночью ожидается провокационный налет фашистских банд на нашу трерриторию, - сказал Павлов, - ваша задача на провокацию не поддаваться. Банды пленить, но государственную границу не пересекать.
- Какие конкретно мероприятия разрешается провести? - спросил Коробков.
- Все части армии привести в боевую готовность, - ответил Павлов, - немедленно начинайте выдвигать из крепости 42 дивизию на подготовленные позиции. Частями Брестского укрепрайона скрытно занимайте доты. Полки авиадивизии перебазируйте на полевые аэродромы.
За несколько минут до 4 часов Коробков успел передать распоряжение в штаб 42 дивизии по телефону. А в 4 часа немецкая артиллерия открыла огонь. Тотчас же зазвонили все телефоны. Докладывали с границы. Началось.
Коробков отдавал приказы. Сандалов докладывал в Минск. В половине пятого в штаб ворвался запыхавшийся полковник Белов, командир армейской авиации.
- Товарищ генерал, - обратился он к Коробкову, - мне сейчас звонили из Пружан, из штаба танковой дивизии. Там на наш аэродром налетели немецкие бомбардировщики. Много наших самолетов уничтожено. Уцелевшие перекатываются на руках в перелески и кустарники за черту аэродрома. Я приказал поднять в воздух кобринский истребительный полк. Направляю его в Пружаны...
В эту же минуту поблизости раздалось несколько сильных взрывов. Вначале одиночные, они стали быстро учащаться и скоро слились в сплошной гул.
- Товарищ генерал! - прокричал Сандалов командарму, - оперативный дежурный говорит, что бомбят наш аэродром!
- Эвакуируйте штаб! - скомандовал Коробков.
Сандалов вызвал дежурного.
- Немедленно передайте всем начальникам отделов, чтобы покинули помещение, - распорядился он, - пусть возьмут с собой документы и ждут в саду за штабом. Скоро придут машины.
Отдав распоряжение, Сандалов открыл свой сейф и стал просматривать его содержимое. В это время на улице раздался крик:
- Воздух!
Опрометью выскочив из штаба и отбежав метров на сто, Сандалов бросился на землю. Сейчас же мощные взрывы сотрясли воздух. За первой волной бомбардировщиков последовала вторая. Когда, наконец, Сандалов поднял голову, то увидел на месте штаба груду охваченных пламенем развалин.
...
Гассау безотрывно глядел на приближающегося русского офицера, которого он вполне естественно уже воспринимал как мертвеца, как, собственно и тех четырех, сваленных в лесном овраге часом ранее. Гассау поднял винтовку, как полагалось патрульному. Он хотел передернуть затвор, но Штольц едва заметным жестом остановил его.
Разделаться с русским следовало тихо, и Гассау ничуть не сомневался, что Штольц сделает это быстро и четко, как на показательных занятиях. Русский офицер при ближайшем рассмотрении оказался майором.
- Документы, пожалуйста, - произнес Штольц, увлекая майора за раскидистые еловые ветви, словно там находился главный проверяющий.
Едва они сделали несколько шагов в сторону от дороги, как Штольц переместился назад и оказался за спиной у русского.
Майор Заваров почувствовал опасность, еще как только услышал слово «пожалуйста». Едва высокий оказался у него за спиной, он вместо того, чтобы оглянуться, резко отклонился в сторону. Сокрушительный удар Штольца пришелся в пустоту. В следущее мгновение прозвучало два трескучих выстрела, и Гассау увидел перекошенное предсмертной гримасой лицо своего командира. Он попытался передернуть затвор на своей винтовке.
- Scheisse… - непроизвольно вырвалось у него.
Это было его последнее слово. Гассау упал прямо на Штольца, сраженный смертельным ударом в висок, который майор нанес ему рукоятью своего пистолета.
Заваров быстро огляделся и, убедившись, что диверсантов больше нет, бегом вернулся к машине. Эмка сорвалась с места.
Начинало светать, Брест был совсем рядом, когда Заваров увидел впереди в небе над лесом рассыпающийся сноп искр. Через мгновение в этих бечисленных блестках он угадал самолеты, сверкавшие в первых лучах солнца. Резко свернув с дороги в кусты, Заваров заглушил мотор. Но шум не прекратился, наоборот, он нарастал. Армада самолетов с крестами на крыльях медленно проплывала в небе.
...
Колонна оперативного отдела штаба КОВО подходила к Бродам, когда в воздухе послышался гул самолетов. В Бродах находился аэродром, на котором базировались истребители и штурмовики.
- Что-то рано наши летчики начали свой трудовой день, - сказал шофер.
Полковник Баграмян очнулся от охватившей его, было, дремоты и стал вглядываться в небо.
- Наши лектчики? - тревожно спросил он.
Словно в ответ на его вопрос, раздались гулкие взрывы. Колонна остановилась. Люди выскакивали из машин.
- Смотрите! Пожар! - крикнул кто-то.
Над Бродами поднимались клубы черного дыма.
- Горючее горит, - бывало заметил шофер.
Самолеты с черными крестами на крыльях, освободившись от бомб, разворачивались над дорогой. Три из них оторвались от строя и ринулись на колонну. Люди бросились врассыпную и залегли в придорожных канавах. Лишь некоторые водители упорно возились со своими машинами. Самолеты дважды на бреющем полете пронеслись над колонной, поливая ее пулеметным огнем.
- Убитые, раненые есть? - крикнул Баграмян, когда опасность миновала.
Выяснилось, что ранило двоих.
- Перевяжите их и догоняйте, остальные - по машинам! - скомандовал полковник.
Нужно было спешить в Тарнополь.
...
Первый удар войны принял на себя Севастополь. Город встретил нападение подготовленным. Начальник штаба флота взял на себя ответственность, самостоятельно приказав открыть огонь по немецким самолетам.
В ту ночь Елисеев находился в штабе. В начале первого поступила телеграмма от наркома ВМФ о приведении флота в готовность номер один. Тут же была объявлена тревога, и из штаба флота последовало распоряжение выключить рубильники на электростанции. Севастополь погрузился во тьму.
В штабе флота вскрывали красные пакеты, зенитчики снимали предохранители со своих пушек, на аэродромах раздавались пулеметные очереди - истребители пробовали боевые патроны, в темноте по бухте двигались катера и баржи - корабли принимали снаряды и торпеды, на береговых батареях поднимали стволы огромные орудия, готовясь прикрыть огнем развертывание флота.
В 2 часа ночи весь флот находился в боевой готовности. В 3 часа ночи посты воздушного наблюдения и оповещения сообщили, что слышат шум авиационных моторов. В штаб позвонил начальник ПВО полковник Жилин. Ответивший на звонок дежурный по штабу Рыбалко обратился к Елисееву.
- Полковник Жилин спрашивает, открывать ли огонь по неизвестным самолетам.
- Доложите командующему, - приказал Елисеев.
Рыбалко позвонил адмиралу Октябрьскому.
- Наши самолеты в воздухе есть? - спросил Октябрьский.
- Нет, - ответил Рыбалко.
- Имейте в виду, если в воздухе есть хоть один наш самолет, вы завтра будете расстреляны.
- Товарищ командующий, как быть с открытием огня?
- Действуйте по инструкции, - сказал Октябрьский и повесил трубку.
Рыбалко вопросительно посмотрел на начальника штаба флота.
- Передайте Жилину приказание открыть огонь, - после секундного колебания скомандовал Елисеев.
- Открывайте огонь! - передал Рыбалко Жилину.
Но Жилин, вместо того, чтобы ответить «есть!», сказал:
- Имейте в виду, вы несете полную ответственность за это приказание. Я записываю его в журнал боевых действий.
Рыбалко посмотрел на Елисеева. Тот кивнул.
- Записывайте, куда хотите! - выкрикнул Рыбалко в трубку, - но открывайте наконец огонь!
В 3 часа 7 минут, когда немецкие самолеты подходили к Севастополю на небольшой высоте, вдруг, вспыхнули прожекторы противовоздушной обороны, и открыла огонь зенитная артиллерия.
...
На часах было 3 часа 15 минут. Адмирал Кузнецов как раз прилег отдохнуть на диван в своем кабинете, когда зазвонил телефон.
- Докладывает Октябрьский! - раздалось из трубки, - на Севастополь совершен воздушный налет. Зенитная артиллерия отражает нападение самолетов. Несколько бомб упало на город...
Кузнецов немедленно набрал номер кабинета Сталина.
- Товарища Сталина нет, - ответил дежурный.
- У меня сообщение исключительной важности!
- Ничем не могу помочь.
Не кладя трубку, Кузнецов набрал номер Тимошенко, повторил ему слово в слово то, что доложил Октябрьский.
- Вы меня слышите?
- Слышу, - спокойно ответил Тимошенко.
В 4.30 в кабинете Сталина собрались все члены Политбюро. Жуков и Тимошенко ожидали в приемной. Сталин выглядел уставшим и раздраженным.
- Иди принимай фон Шуленбурга и сразу возвращайся сюда, - приказал он Молотову.
Фон Шуленбург волновался, руки его дрожали.
- Я с самым глубоким сожалением должен заявить, что еще вчера вечером, будучи у вас на приеме, я ничего не знал, - сказал он, - а сегодня ночью была получена телеграмма из Берлина. Германское правительство поручило мне передать Советскому Союзу следующую ноту: “Ввиду нетерпимой далее угрозы, создавшейся для германской восточной границы вследствие массированной концентрации и подготовки всех вооруженных сил Красной Армии, германское правительство считает вынужденным немедленно принять военные контрмеры. Соответственная нота одновременно будет передана Деканозову в Берлине.”
Фон Шуленбург помолчал и добавил:
- Я не могу выразить свое подавленное настроение, вызванное неоправданным действием моего правительства. Я отдавал все свои силы для создания мира и дружбы с СССР.
- Что означает эта нота? - спросил Молотов.
- Война, - ответил фон Шуленбург.
- Никакой концентрации войск Красной Армии на границе с Германией не производилось, - возразил Молотов, - проходили обычные маневры, которые проводятся каждый год, и если бы было заявлено, что почему-либо маневры, по территории их проведения, нежелательны, можно было бы обсудить этот вопрос. От имени советского правительства должен заявить, что до последней минуты германское правительство не предъявляло нам никаких претензий. Германия совершила нападение на СССР, несмотря на миролюбивую позицию Советского Союза, и тем самым Германия является нападающей стороной. В четыре часа утра германская армия произвела нападение на СССР без всякого повода и причины. Всякую попытку со стороны Германии найти повод к нападению на СССР считаю ложью или провокацией. Тем не менее факт нападения налицо.
- Я ничего не могу добавить к имеющимся у меня инструкциям, - сказал фон Шуленбург, - я не имею инструкций по поводу техники эвакуации сотрудников посольства и представителей различных германских фирм и учреждений. Прошу Вас разрешить эвакуировать германских граждан из СССР через Иран. Выезд через западную границу невозможен, так как Румыния и Финляндия совместно с Германией тоже должны выступить. Я прошу к проведению эвакуации германских граждан отнестись возможно лояльнее. Сотрудники советского посольства и советских учреждений в Германии тоже встретят со стороны германского правительства самое лояльное отношение по части эвакуации. Прошу сообщить, какое лицо будет выделено для осуществления техники этого дела.
- Поскольку к сотрудникам советского посольства и советских учреждений в Германии будет проявлено лояльное отношение, на что я надеюсь, то и к германским гражданам будет проявлено такое же отношение. Для осуществления эвакуации обещаю выделить соответствующее лицо.
Подумав, Молотов спросил:
- Для чего Германия заключала пакт о ненападении, если так легко его порвала?
- Я не могу ничего добавить к сказанному мною. Я в течение шести лет добивался дружественных отношений между СССР и Германией, но против судьбы ничего не могу поделать...
Молотов шел по кремлевским коридорам очень быстро, почти бежал. Распахнув дверь в кабинет Сталина, он прямо с порога громко произнес:
- Германское правительство объявило нам войну!
Наступила длительная, тягостная пауза. Члены Политбюро молчали. Молчал Сталин. Первым нарушил затянувшееся молчание Жуков. Он сказал:
- Разрешите немедленно обрушиться на вторгнувшегося противника всеми имеющимися в приграничных округах силами и задержать его дальнейшее продвижение.
Видимо, желая облегчить тяжесть момента, маршал Тимошенко решительно добавил:
- Не задержать, а уничтожить!
Сталин поднялся со стула и твердо сказал:
- Давайте директиву.
...
Жители Кобрина были застигнуты врасплох. Люди просыпались внезапно, от взрывов бомб. Никто не понимал, что происходит. Где-то раздавались бессвязные крики:
- Немцы!.. Война!..
А налет продолжался. Бомбардировщики все прибывали. Взрывы рвали землю, несло гарью, в небо поднимался черный дым. Ужас царил вокруг. Люди выскакивали из домов. Женщины волокли скарб - какие-то корзины, чемоданы, все, что успели взять с собой. Они стремились в сторону шоссе, ведущего на восток. Навстречу бежали командиры, спешившие к месту службы, на ходу оправляя форму. Город горел.
На площади возле телеграфного столба с репродуктором толпились люди. Раздались знакомые позывные Москвы. Все жадно, с надеждой, смотрели на черную тарелку репродуктора.
- Передаем последние известия, - раздался голос диктора.
Люди слушали с предельным вниманием, боясь пропустить хоть слово. Слушали о трудовых успехах страны, о зреющем урожае, о досрочном выполнении планов, о торжествах в Марийской АССР...
- Германское информационное агенство сообщает... - произнес диктор.
Все замерли. Звенящая тишина повисла над площадью. Но диктор заговорил о потоплении английских судов, о бомбардировке немецкой авиацией шотландских городов, о войне в Сирии... Выпуск последних известий закончился сообщением о погоде.
Все продолжали стоять. Никто не двигался с места: может, будет специальное сообщение или заявление правительства...
- Начинаем урок утренней гимнастики, - раздалось из репродуктора.
Площадь оживилась, люди стали расходиться, кто-то побежал. Через город катили грузовики с женщинами и детьми, успевшими уже, быть может, осиротеть. А над черным дымом пожарищ разносился бодрый энергичный голос:
- Раскиньте руки в стороны, присядте! Встаньте! Присядте!..
Ночь с субботы на воскресенье
Спать генерал Болдин не ложился. Он сидел дома в своем кабинете перед открытым окном, смотрел на звезды и ожидал вызова в штаб. В начале пятого раздался телефонный звонок. Так и есть - Болдина вызывали в штаб. Он успел побриться и выпить чашку кофе, поэтому, появившись в штабе, выглядел бодрым и отдохнувшим, особенно, на фоне командующего и генерала Климовских, с вечера находившихся там.
Видя, что произошло что-то серьезное, Болдин, как было принято, бодро спросил:
- Случилось что?
Павлов потер ладонью небритую щеку и неожиданно широко улыбнулся.
- Сам как следует не разберу. Понимаешь, какая-то чертовщина! Звонил командарм-3 Кузнецов. Говорит, немцы нарушили границу на участке от Споцкина до Августова. Бомбят Гродно, штаб армии.
- Насколько эти данные точны? - спросил Болдин, - что сообщают из частей, прикрывающих границу?
- Проволочная связь с частями нарушена, - мрачно откликнулся Климовских, - перешли на радио, но две армейские радиостанции прекратили работу - видимо, уничтожены.
Павлов нахмурился.
- Перед твоим приходом, - сказал он Болдину, - звонил Голубев из десятой и Сандалов из четвертой. Сообщения неприятные. Немцы везде бомбят. Вот что непонятно... Это война или крупная провокация?
Пока он это говорил, дверь открылась, и в кабинет зашел начальник разведки полковник Блохин.
- Это война, Дмитрий Григорьевич, - негромко, но твердо произнес Блохин, - по нашим данным, против войск Западного округа перешли в наступление тридцать пехотных, пять танковых и две моторизованные немецкие дивизии. Пять авиационных и сорок артиллерийских полков.
Павлов снял телефонную трубку и набрал Москву. В кабинете воцарилось гробовое молчание. Москва ответила. На проводе был Тимошенко. Павлов доложил обстановку. Его лицо сделалось пунцовым.
- Есть, товарищ маршал. Слушаюсь, товарищ маршал.
Он положил трубку. Кровь отхлынула, и лицо стало белым.
- Никаких действий против немцев приказано не предпринимать, - медленно произнес он, - наладить связь с частями.
В 5.25 Павлов отдал приказ подчиненным армиям:
Ввиду обозначившихся со стороны немцев массовых военных действий приказываю: поднять войска и действовать по-боевому.
...
Связь с частями 4 армии и со штабом округа была востановлена в течение часа. В 3.30 утра генерала Коробкова вызвал к телефону командующий округом Павлов.
- По нашей информации сегодня ночью ожидается провокационный налет фашистских банд на нашу трерриторию, - сказал Павлов, - ваша задача на провокацию не поддаваться. Банды пленить, но государственную границу не пересекать.
- Какие конкретно мероприятия разрешается провести? - спросил Коробков.
- Все части армии привести в боевую готовность, - ответил Павлов, - немедленно начинайте выдвигать из крепости 42 дивизию на подготовленные позиции. Частями Брестского укрепрайона скрытно занимайте доты. Полки авиадивизии перебазируйте на полевые аэродромы.
За несколько минут до 4 часов Коробков успел передать распоряжение в штаб 42 дивизии по телефону. А в 4 часа немецкая артиллерия открыла огонь. Тотчас же зазвонили все телефоны. Докладывали с границы. Началось.
Коробков отдавал приказы. Сандалов докладывал в Минск. В половине пятого в штаб ворвался запыхавшийся полковник Белов, командир армейской авиации.
- Товарищ генерал, - обратился он к Коробкову, - мне сейчас звонили из Пружан, из штаба танковой дивизии. Там на наш аэродром налетели немецкие бомбардировщики. Много наших самолетов уничтожено. Уцелевшие перекатываются на руках в перелески и кустарники за черту аэродрома. Я приказал поднять в воздух кобринский истребительный полк. Направляю его в Пружаны...
В эту же минуту поблизости раздалось несколько сильных взрывов. Вначале одиночные, они стали быстро учащаться и скоро слились в сплошной гул.
- Товарищ генерал! - прокричал Сандалов командарму, - оперативный дежурный говорит, что бомбят наш аэродром!
- Эвакуируйте штаб! - скомандовал Коробков.
Сандалов вызвал дежурного.
- Немедленно передайте всем начальникам отделов, чтобы покинули помещение, - распорядился он, - пусть возьмут с собой документы и ждут в саду за штабом. Скоро придут машины.
Отдав распоряжение, Сандалов открыл свой сейф и стал просматривать его содержимое. В это время на улице раздался крик:
- Воздух!
Опрометью выскочив из штаба и отбежав метров на сто, Сандалов бросился на землю. Сейчас же мощные взрывы сотрясли воздух. За первой волной бомбардировщиков последовала вторая. Когда, наконец, Сандалов поднял голову, то увидел на месте штаба груду охваченных пламенем развалин.
...
Гассау безотрывно глядел на приближающегося русского офицера, которого он вполне естественно уже воспринимал как мертвеца, как, собственно и тех четырех, сваленных в лесном овраге часом ранее. Гассау поднял винтовку, как полагалось патрульному. Он хотел передернуть затвор, но Штольц едва заметным жестом остановил его.
Разделаться с русским следовало тихо, и Гассау ничуть не сомневался, что Штольц сделает это быстро и четко, как на показательных занятиях. Русский офицер при ближайшем рассмотрении оказался майором.
- Документы, пожалуйста, - произнес Штольц, увлекая майора за раскидистые еловые ветви, словно там находился главный проверяющий.
Едва они сделали несколько шагов в сторону от дороги, как Штольц переместился назад и оказался за спиной у русского.
Майор Заваров почувствовал опасность, еще как только услышал слово «пожалуйста». Едва высокий оказался у него за спиной, он вместо того, чтобы оглянуться, резко отклонился в сторону. Сокрушительный удар Штольца пришелся в пустоту. В следущее мгновение прозвучало два трескучих выстрела, и Гассау увидел перекошенное предсмертной гримасой лицо своего командира. Он попытался передернуть затвор на своей винтовке.
- Scheisse… - непроизвольно вырвалось у него.
Это было его последнее слово. Гассау упал прямо на Штольца, сраженный смертельным ударом в висок, который майор нанес ему рукоятью своего пистолета.
Заваров быстро огляделся и, убедившись, что диверсантов больше нет, бегом вернулся к машине. Эмка сорвалась с места.
Начинало светать, Брест был совсем рядом, когда Заваров увидел впереди в небе над лесом рассыпающийся сноп искр. Через мгновение в этих бечисленных блестках он угадал самолеты, сверкавшие в первых лучах солнца. Резко свернув с дороги в кусты, Заваров заглушил мотор. Но шум не прекратился, наоборот, он нарастал. Армада самолетов с крестами на крыльях медленно проплывала в небе.
...
Колонна оперативного отдела штаба КОВО подходила к Бродам, когда в воздухе послышался гул самолетов. В Бродах находился аэродром, на котором базировались истребители и штурмовики.
- Что-то рано наши летчики начали свой трудовой день, - сказал шофер.
Полковник Баграмян очнулся от охватившей его, было, дремоты и стал вглядываться в небо.
- Наши лектчики? - тревожно спросил он.
Словно в ответ на его вопрос, раздались гулкие взрывы. Колонна остановилась. Люди выскакивали из машин.
- Смотрите! Пожар! - крикнул кто-то.
Над Бродами поднимались клубы черного дыма.
- Горючее горит, - бывало заметил шофер.
Самолеты с черными крестами на крыльях, освободившись от бомб, разворачивались над дорогой. Три из них оторвались от строя и ринулись на колонну. Люди бросились врассыпную и залегли в придорожных канавах. Лишь некоторые водители упорно возились со своими машинами. Самолеты дважды на бреющем полете пронеслись над колонной, поливая ее пулеметным огнем.
- Убитые, раненые есть? - крикнул Баграмян, когда опасность миновала.
Выяснилось, что ранило двоих.
- Перевяжите их и догоняйте, остальные - по машинам! - скомандовал полковник.
Нужно было спешить в Тарнополь.
...
Первый удар войны принял на себя Севастополь. Город встретил нападение подготовленным. Начальник штаба флота взял на себя ответственность, самостоятельно приказав открыть огонь по немецким самолетам.
В ту ночь Елисеев находился в штабе. В начале первого поступила телеграмма от наркома ВМФ о приведении флота в готовность номер один. Тут же была объявлена тревога, и из штаба флота последовало распоряжение выключить рубильники на электростанции. Севастополь погрузился во тьму.
В штабе флота вскрывали красные пакеты, зенитчики снимали предохранители со своих пушек, на аэродромах раздавались пулеметные очереди - истребители пробовали боевые патроны, в темноте по бухте двигались катера и баржи - корабли принимали снаряды и торпеды, на береговых батареях поднимали стволы огромные орудия, готовясь прикрыть огнем развертывание флота.
В 2 часа ночи весь флот находился в боевой готовности. В 3 часа ночи посты воздушного наблюдения и оповещения сообщили, что слышат шум авиационных моторов. В штаб позвонил начальник ПВО полковник Жилин. Ответивший на звонок дежурный по штабу Рыбалко обратился к Елисееву.
- Полковник Жилин спрашивает, открывать ли огонь по неизвестным самолетам.
- Доложите командующему, - приказал Елисеев.
Рыбалко позвонил адмиралу Октябрьскому.
- Наши самолеты в воздухе есть? - спросил Октябрьский.
- Нет, - ответил Рыбалко.
- Имейте в виду, если в воздухе есть хоть один наш самолет, вы завтра будете расстреляны.
- Товарищ командующий, как быть с открытием огня?
- Действуйте по инструкции, - сказал Октябрьский и повесил трубку.
Рыбалко вопросительно посмотрел на начальника штаба флота.
- Передайте Жилину приказание открыть огонь, - после секундного колебания скомандовал Елисеев.
- Открывайте огонь! - передал Рыбалко Жилину.
Но Жилин, вместо того, чтобы ответить «есть!», сказал:
- Имейте в виду, вы несете полную ответственность за это приказание. Я записываю его в журнал боевых действий.
Рыбалко посмотрел на Елисеева. Тот кивнул.
- Записывайте, куда хотите! - выкрикнул Рыбалко в трубку, - но открывайте наконец огонь!
В 3 часа 7 минут, когда немецкие самолеты подходили к Севастополю на небольшой высоте, вдруг, вспыхнули прожекторы противовоздушной обороны, и открыла огонь зенитная артиллерия.
...
На часах было 3 часа 15 минут. Адмирал Кузнецов как раз прилег отдохнуть на диван в своем кабинете, когда зазвонил телефон.
- Докладывает Октябрьский! - раздалось из трубки, - на Севастополь совершен воздушный налет. Зенитная артиллерия отражает нападение самолетов. Несколько бомб упало на город...
Кузнецов немедленно набрал номер кабинета Сталина.
- Товарища Сталина нет, - ответил дежурный.
- У меня сообщение исключительной важности!
- Ничем не могу помочь.
Не кладя трубку, Кузнецов набрал номер Тимошенко, повторил ему слово в слово то, что доложил Октябрьский.
- Вы меня слышите?
- Слышу, - спокойно ответил Тимошенко.
В 4.30 в кабинете Сталина собрались все члены Политбюро. Жуков и Тимошенко ожидали в приемной. Сталин выглядел уставшим и раздраженным.
- Иди принимай фон Шуленбурга и сразу возвращайся сюда, - приказал он Молотову.
Фон Шуленбург волновался, руки его дрожали.
- Я с самым глубоким сожалением должен заявить, что еще вчера вечером, будучи у вас на приеме, я ничего не знал, - сказал он, - а сегодня ночью была получена телеграмма из Берлина. Германское правительство поручило мне передать Советскому Союзу следующую ноту: “Ввиду нетерпимой далее угрозы, создавшейся для германской восточной границы вследствие массированной концентрации и подготовки всех вооруженных сил Красной Армии, германское правительство считает вынужденным немедленно принять военные контрмеры. Соответственная нота одновременно будет передана Деканозову в Берлине.”
Фон Шуленбург помолчал и добавил:
- Я не могу выразить свое подавленное настроение, вызванное неоправданным действием моего правительства. Я отдавал все свои силы для создания мира и дружбы с СССР.
- Что означает эта нота? - спросил Молотов.
- Война, - ответил фон Шуленбург.
- Никакой концентрации войск Красной Армии на границе с Германией не производилось, - возразил Молотов, - проходили обычные маневры, которые проводятся каждый год, и если бы было заявлено, что почему-либо маневры, по территории их проведения, нежелательны, можно было бы обсудить этот вопрос. От имени советского правительства должен заявить, что до последней минуты германское правительство не предъявляло нам никаких претензий. Германия совершила нападение на СССР, несмотря на миролюбивую позицию Советского Союза, и тем самым Германия является нападающей стороной. В четыре часа утра германская армия произвела нападение на СССР без всякого повода и причины. Всякую попытку со стороны Германии найти повод к нападению на СССР считаю ложью или провокацией. Тем не менее факт нападения налицо.
- Я ничего не могу добавить к имеющимся у меня инструкциям, - сказал фон Шуленбург, - я не имею инструкций по поводу техники эвакуации сотрудников посольства и представителей различных германских фирм и учреждений. Прошу Вас разрешить эвакуировать германских граждан из СССР через Иран. Выезд через западную границу невозможен, так как Румыния и Финляндия совместно с Германией тоже должны выступить. Я прошу к проведению эвакуации германских граждан отнестись возможно лояльнее. Сотрудники советского посольства и советских учреждений в Германии тоже встретят со стороны германского правительства самое лояльное отношение по части эвакуации. Прошу сообщить, какое лицо будет выделено для осуществления техники этого дела.
- Поскольку к сотрудникам советского посольства и советских учреждений в Германии будет проявлено лояльное отношение, на что я надеюсь, то и к германским гражданам будет проявлено такое же отношение. Для осуществления эвакуации обещаю выделить соответствующее лицо.
Подумав, Молотов спросил:
- Для чего Германия заключала пакт о ненападении, если так легко его порвала?
- Я не могу ничего добавить к сказанному мною. Я в течение шести лет добивался дружественных отношений между СССР и Германией, но против судьбы ничего не могу поделать...
Молотов шел по кремлевским коридорам очень быстро, почти бежал. Распахнув дверь в кабинет Сталина, он прямо с порога громко произнес:
- Германское правительство объявило нам войну!
Наступила длительная, тягостная пауза. Члены Политбюро молчали. Молчал Сталин. Первым нарушил затянувшееся молчание Жуков. Он сказал:
- Разрешите немедленно обрушиться на вторгнувшегося противника всеми имеющимися в приграничных округах силами и задержать его дальнейшее продвижение.
Видимо, желая облегчить тяжесть момента, маршал Тимошенко решительно добавил:
- Не задержать, а уничтожить!
Сталин поднялся со стула и твердо сказал:
- Давайте директиву.
...
Жители Кобрина были застигнуты врасплох. Люди просыпались внезапно, от взрывов бомб. Никто не понимал, что происходит. Где-то раздавались бессвязные крики:
- Немцы!.. Война!..
А налет продолжался. Бомбардировщики все прибывали. Взрывы рвали землю, несло гарью, в небо поднимался черный дым. Ужас царил вокруг. Люди выскакивали из домов. Женщины волокли скарб - какие-то корзины, чемоданы, все, что успели взять с собой. Они стремились в сторону шоссе, ведущего на восток. Навстречу бежали командиры, спешившие к месту службы, на ходу оправляя форму. Город горел.
На площади возле телеграфного столба с репродуктором толпились люди. Раздались знакомые позывные Москвы. Все жадно, с надеждой, смотрели на черную тарелку репродуктора.
- Передаем последние известия, - раздался голос диктора.
Люди слушали с предельным вниманием, боясь пропустить хоть слово. Слушали о трудовых успехах страны, о зреющем урожае, о досрочном выполнении планов, о торжествах в Марийской АССР...
- Германское информационное агенство сообщает... - произнес диктор.
Все замерли. Звенящая тишина повисла над площадью. Но диктор заговорил о потоплении английских судов, о бомбардировке немецкой авиацией шотландских городов, о войне в Сирии... Выпуск последних известий закончился сообщением о погоде.
Все продолжали стоять. Никто не двигался с места: может, будет специальное сообщение или заявление правительства...
- Начинаем урок утренней гимнастики, - раздалось из репродуктора.
Площадь оживилась, люди стали расходиться, кто-то побежал. Через город катили грузовики с женщинами и детьми, успевшими уже, быть может, осиротеть. А над черным дымом пожарищ разносился бодрый энергичный голос:
- Раскиньте руки в стороны, присядте! Встаньте! Присядте!..