(no subject)
в порыве какого-то странного вдохновения написал крохотное эссе о несправедливости, которое, наверное, отправлю, в ближайщий (когда он там выйдет) номер "Без темы". если, конечно, завтра, прочитав повнимательнее, не приду к выводу о том, какая же это чушь.
Итак:
Реквием по несправедливости
Экономический кризис поставил под сомнение не только мировую финансовую систему, порожденную капитализмом за последние десятилетия, но и смысл некоторых концептов, к которым все уже успели привыкнуть. В частности, кризис и связанные с ним процессы, скорее всего, заставят нас по-другому взглянуть на понятия справедливости и несправедливости. Возможно, нам придется понимать их несколько иначе, чем это было прежде.
Если кратко, то капитализм в рамках либерализма считался системой, стремящейся к справедливому состоянию. Издержки и недостатки признавались, в связи с чем выдвигались программы усовершенствования либеральной политической и социально-экономической системы. Либеральная теория справедливости есть, по сути, идея доведения капитализма до совершенства. До логического завершения. Это мог быть капитализм с примесью эгалитаризма, с примесью вмешательства государства в экономику, с примесью толерантности, а может быть, наоборот, капитализм с классической либеральной приправой laizzes-faire - рецепты и в самом деле могут быть разными, но борьба между ними чаще всего сосредотачивалась в идеологической плоскости. Как будто была уверенность - если капитализм опять даст какой-нибудь сбой (скорее всего, незначительный), то это всегда можно поправить - придумав для этого случая новую теорию справедливости. В общем, каждая такая теория искала новое в старом - всегда при этом находя желаемое. Мы могли получить новый смысл из старых принципов. Ролз проделал огромный труд, написал книгу из 600 страниц, создал свою теорию, потом пересмотрел её (написав для этого ещё одну книгу) - чтобы вернуть в политическую теорию идею общественного договора, помноженную на кантовское понимание морали и справедливости, а также показать, что понимаемая таким образом справедливость, будучи возведенной в ранг политической идеи, способна обеспечить капиталистической системе стабильность и устойчивость. Всё это породило дискурс, размах которого должен был говорить о том, что идея справедливого капитализма в целом верна, хоть в частностях и подлежит обсуждению.
Теперь с капитализмом что-то не так. Кажется, что он не может обеспечить своего будущего, но может ли он в таком случае обеспечить будущее для справедливости? Система оказалась менее устойчивой, чем предполагалось. Теперь в капитализме нужно залатывать дыры, а не думать о том, какой именно из либерально-капиталистических принципов вернейшей дорогой приведет к справедливому обществу. В общем, стало вроде бы понятно, что ставка на капитализм в том виде, в каком он существовал, была не вполне верна. Крупнейший экономический кризис последних десятилетий должен подсказать, что справедливость надо понимать по-другому. Но о том, как именно, никто даже ещё и не задумывается. Можно предположить, что выход из кризиса (когда бы он там ни состоялся) приведет к появлению нового дискурса справедливости, который придаст этому концепту несколько иной смысл (с учетом сегодняшнего печального опыта). Сейчас же время думать о справедливости ещё не пришло. Слишком много социальных проблем.
Вполне возможно, что капитализм устоит и экономически, и идеологически. А вот справедливость - нет. Теории надо будет пересматривать. Впрочем, это не так уж страшно - дискурс справедливости и есть непрекращающийся пересмотр теорий, непрерывно устаревающих и вновь возрождающихся. Новый смысл справедливости обязательно появится, вопрос лишь в том, насколько радикально он будет отличаться от тех, к которым мы уже успели привыкнуть.
Не нужно также забывать, что справедливость сама по себе так ли иначе вторична. На самом деле, она не идет впереди общества, освещая ему путь в светлое будущее (хотя и рисует это будущее в красках различной степени яркости) - она всегда исходит из тех несправедливостей, которые уже есть у нас в наличии. Справедливость - это ответ на то, что мы вынуждены терпеть, но с чем не хотим мириться. Наше базовое стремление к справедливости обеспечивается неприятием существующего порядка и желанием изменить его. Это может касаться как всей социально-политической системы, так и отдельных случаев межчеловеческих взаимодействий. Мы хотим справедливости, когда нам её не хватает, причем не хватает её почти всегда. Но для политики в целом и политической теории в частности важно не просто иметь в виду неприятие несправедливости, это неприятие должно быть зафиксировано в определенном дискурсе. Одного только понимания того, что всё вокруг несправедливо, недостаточно - нужно ещё описать, что именно несправедливо, почему оно таковым является, и (желательно) указать, кто в этом виноват. Несправедливость нужно описать так, чтобы в её невыносимости не оставалось никаких сомнений.
Такой дискурс несправедливости крайне важен для политики. С одной стороны, он действительно помогает находить недостатки и пытаться бороться с ними; с другой стороны, он обеспечивает существование всевозможным левым, оппозиционным, радикальным и прочим им подобным движениям. Иногда это может быть похоже на реальную борьбу, иногда на выпускание пара - но без обличения несправедливости набор идеологических стратегий и сценариев был бы явно неполным и неэффективным. Кроме того, это все равно так или иначе поддерживает систему: ведь стоит нам только обнаружить и возмутиться каким-нибудь конкретным проявлением несправедливости, как выяснится, что про это уже успел рассказать очередной критически настроенный политический деятель - а значит, можно не беспокоиться, не лезть самим в политику, а предоставить ему и дальше заниматься своим благородным делом. Система сама борется со своими недостатками. И в итоге получается, что несправедливость как концепт тоже весьма зависима от тех смыслов, которыми её нагружают в ходе идеологической борьбы и политического противостояния. Она почему-то всегда оказывается идеологически окрашена. И смысл несправедливости так или иначе выводится по формуле: «вам плохо, и я знаю, кто в этом виноват».
Но для того, чтобы обличение (как основная процедура осмысления несправедливости) сработало, оно всегда должно носить характер новизны. Ведь если дискурс справедливости чаще всего перепевает т.н. «вечные» идеи, бродившие в умах человечества с самого его появления, то несправедливость всегда должна быть актуальной. Было бы странным бороться с тем, что угнетало людей вчера или позавчера, и от чего они уже успели с грехом пополам избавиться. Для того, чтобы обличение было эффективным, оно всегда должно носить характер «открывания глаз на…». Например: «вы вряд ли задумывались об этом, но 80% мировых богатств находятся в распоряжении 20% населения Земли, и они не готовы этим делиться - вот отсюда и проистекают все войны последнего времени». И если мы действительно не задумывались об этом, то на нас это должно произвести какое-то впечатление. Ну и помимо этого, в этой формуле всегда должен присутствовать виновник - призывом бороться с абстрактным злом сейчас уже никого не удивишь. Причем виновник желательно должен быть чужаком: если террорист - то чаще всего арабский (или афганский), если правительство - то, скорее всего, американское (или другое лояльное им), если бизнес - то какой-нибудь транснациональный, а если виновники обнаруживаются внутри страны, то они наверняка чинят несправедливость в интересах каких-то других государств. И так далее.
Это описание логики дискурса несправедливости было необходимо здесь для того, чтобы показать, что эта формула сегодня не работает. Не то чтобы она неверна в принципе, но просто в наши дни она вдруг оказывается совершенно неэффективной. И виной тому, как ни странно, все тот же кризис.
Этот кризис разом обессмыслил всю ту критику, которая раздавалась слева все последние годы. Левые говорили о том, что капитализм крайне несовершенен, что он базируется на дисбалансе, что государства слишком ослабило свое влияние на экономику, что глобализация делает неизбежным распространение проблем во всемирных масштабах. И что? Теперь все то же самое говорят со своих трибун лидеры крупнейших держав, ещё недавно отмахивавшиеся от любой серьезной критики, а нынче взявшие эту критику себе на вооружение. И левые вдруг сами оказались обезоруженными. Единственное, что они могут сказать, так это: «Мы же предупреждали!» Да, левые были правы, но признание этого факта может разве что потешить их самолюбие. Их предупреждения не смогли предотвратить кризис.
И далее, все это приводит нас к следующему выводу: той несправедливости, к которой мы уже успели привыкнуть при расцвете капитализма, больше нет. Теперь это уже не несправедливость - это просто реальность, которую и обличать-то нет надобности. Безработица, инфляция, неравномерное распределение прибылей, огромные мыльные пузыри в экономике - на это нам уже не надо открывать глаза, мы и сами это видим. То, с чем приходится столкнуться - это уже больше, чем просто несправедливость. Иногда это скорее напоминает эсхатологию.
Виновников тоже искать бессмысленно: они либо отошли от дел, либо во всем раскаялись и теперь борются с последствиями своих собственных действий. Обычный дискурс справедливости настаивал бы на недоверии к скомпрометировавшим себя лидерам, но в условиях безысходности это недоверие опять-таки не работает. Новая формула звучит скорее так: «Кого бы мы ни выбрали, кризис сразу не закончится - так что же теперь кого-то менять?» Какие-то лица, конечно, могут смениться (и уже меняются), но речи о появлении новых политических сил не идет.
Стоп. А как же Обама? Вот вопрос, который непременно нужно задать. Не есть ли он олицетворение всего того нового, что приходит на смену изжившим себя принципам и схемам, не смену набившим оскомину несправедливостям, на смену беспомощным политикам, на смену устаревшим порядкам? Нет. Пока что он - всего лишь надежда на все то новое, что по идее должно прийти на смену изжившим себя принципам и схемам, не смену набившим оскомину несправедливостям, на смену беспомощным политикам, на смену устаревшим порядкам. Спаситель и надежда на спасителя - это все же немного разные вещи, хотя это и лучше, чем ничего. Обама - прямое порождение кризиса, звезда этого кризиса, вернувший при этом в политику большинство из тех, кто стоял у истоков этого кризиса в середине 1990-х.
Но Обама обезоруживает любые попытки обличения несправедливости, если таковые ещё предпринимаются. Казалось бы, он - пример поражения одной из главных несправдливостей последних веков - несправедливости расовой и этнической. Да, это так, но это лишь знак того, что эта несправедливость устаревает, так и не будучи до конца преодоленной. Ведь теперь когда кто-нибудь заикнется о расовой несправедливости, можно будет спокойно показать на Обаму со словами: «И о какой расовой несправедливости вы ещё продолжаете говорить?»
Что означает конец старой несправедливости, утрата ей своего прежнего смысла? Ответить на этот вопрос непросто, гораздо проще сказать, чего он не означает. Он не означает искоренения несправедливости как таковой, несправедливости как одного из свойств любых сложных человеческих взаимодействий, связанных с обменом и распределением материальных и нематериальных благ. Это свойство слишком фундаментально, чтобы от него избавиться. Речь идет лишь о том политическом смысле, который с несправедливостью обычно увязывается: вот с ним действительно что-то произошло. Прежние формулы не работают.
Но не означает ли это тогда, что мы теперь не знаем, с чем боремся? Этот вопрос хороший, но неполный, он требует дополнительного вопрошания: а боремся ли? Вообще: кто с чем борется? Правительства борются с кризисом и его последствиями, а с чем борются люди, эти правительства избравшие? Есть подозрения, что ни с чем. Передав свою власть нынешним лидерам, они во многом самоустранились, оставив себе роль критического наблюдателя. Однако избранные ими правительства (как и любые правительства) - не самые лучшие борцы с несправедливостью, да перед ними никогда и не стояло такой цели.
Так что скорее всего, несправедливость будет пребывать в таком своеобразном забвении очень недолго и скоро вновь даст о себе знать. Но это будет новая, посткризисная несправедливость, на которую снова найдутся свои борцы и обличители, и тогда дискурс продолжится. Если, конечно, мы этот кризис переживем.
Итак:
Реквием по несправедливости
Экономический кризис поставил под сомнение не только мировую финансовую систему, порожденную капитализмом за последние десятилетия, но и смысл некоторых концептов, к которым все уже успели привыкнуть. В частности, кризис и связанные с ним процессы, скорее всего, заставят нас по-другому взглянуть на понятия справедливости и несправедливости. Возможно, нам придется понимать их несколько иначе, чем это было прежде.
Если кратко, то капитализм в рамках либерализма считался системой, стремящейся к справедливому состоянию. Издержки и недостатки признавались, в связи с чем выдвигались программы усовершенствования либеральной политической и социально-экономической системы. Либеральная теория справедливости есть, по сути, идея доведения капитализма до совершенства. До логического завершения. Это мог быть капитализм с примесью эгалитаризма, с примесью вмешательства государства в экономику, с примесью толерантности, а может быть, наоборот, капитализм с классической либеральной приправой laizzes-faire - рецепты и в самом деле могут быть разными, но борьба между ними чаще всего сосредотачивалась в идеологической плоскости. Как будто была уверенность - если капитализм опять даст какой-нибудь сбой (скорее всего, незначительный), то это всегда можно поправить - придумав для этого случая новую теорию справедливости. В общем, каждая такая теория искала новое в старом - всегда при этом находя желаемое. Мы могли получить новый смысл из старых принципов. Ролз проделал огромный труд, написал книгу из 600 страниц, создал свою теорию, потом пересмотрел её (написав для этого ещё одну книгу) - чтобы вернуть в политическую теорию идею общественного договора, помноженную на кантовское понимание морали и справедливости, а также показать, что понимаемая таким образом справедливость, будучи возведенной в ранг политической идеи, способна обеспечить капиталистической системе стабильность и устойчивость. Всё это породило дискурс, размах которого должен был говорить о том, что идея справедливого капитализма в целом верна, хоть в частностях и подлежит обсуждению.
Теперь с капитализмом что-то не так. Кажется, что он не может обеспечить своего будущего, но может ли он в таком случае обеспечить будущее для справедливости? Система оказалась менее устойчивой, чем предполагалось. Теперь в капитализме нужно залатывать дыры, а не думать о том, какой именно из либерально-капиталистических принципов вернейшей дорогой приведет к справедливому обществу. В общем, стало вроде бы понятно, что ставка на капитализм в том виде, в каком он существовал, была не вполне верна. Крупнейший экономический кризис последних десятилетий должен подсказать, что справедливость надо понимать по-другому. Но о том, как именно, никто даже ещё и не задумывается. Можно предположить, что выход из кризиса (когда бы он там ни состоялся) приведет к появлению нового дискурса справедливости, который придаст этому концепту несколько иной смысл (с учетом сегодняшнего печального опыта). Сейчас же время думать о справедливости ещё не пришло. Слишком много социальных проблем.
Вполне возможно, что капитализм устоит и экономически, и идеологически. А вот справедливость - нет. Теории надо будет пересматривать. Впрочем, это не так уж страшно - дискурс справедливости и есть непрекращающийся пересмотр теорий, непрерывно устаревающих и вновь возрождающихся. Новый смысл справедливости обязательно появится, вопрос лишь в том, насколько радикально он будет отличаться от тех, к которым мы уже успели привыкнуть.
Не нужно также забывать, что справедливость сама по себе так ли иначе вторична. На самом деле, она не идет впереди общества, освещая ему путь в светлое будущее (хотя и рисует это будущее в красках различной степени яркости) - она всегда исходит из тех несправедливостей, которые уже есть у нас в наличии. Справедливость - это ответ на то, что мы вынуждены терпеть, но с чем не хотим мириться. Наше базовое стремление к справедливости обеспечивается неприятием существующего порядка и желанием изменить его. Это может касаться как всей социально-политической системы, так и отдельных случаев межчеловеческих взаимодействий. Мы хотим справедливости, когда нам её не хватает, причем не хватает её почти всегда. Но для политики в целом и политической теории в частности важно не просто иметь в виду неприятие несправедливости, это неприятие должно быть зафиксировано в определенном дискурсе. Одного только понимания того, что всё вокруг несправедливо, недостаточно - нужно ещё описать, что именно несправедливо, почему оно таковым является, и (желательно) указать, кто в этом виноват. Несправедливость нужно описать так, чтобы в её невыносимости не оставалось никаких сомнений.
Такой дискурс несправедливости крайне важен для политики. С одной стороны, он действительно помогает находить недостатки и пытаться бороться с ними; с другой стороны, он обеспечивает существование всевозможным левым, оппозиционным, радикальным и прочим им подобным движениям. Иногда это может быть похоже на реальную борьбу, иногда на выпускание пара - но без обличения несправедливости набор идеологических стратегий и сценариев был бы явно неполным и неэффективным. Кроме того, это все равно так или иначе поддерживает систему: ведь стоит нам только обнаружить и возмутиться каким-нибудь конкретным проявлением несправедливости, как выяснится, что про это уже успел рассказать очередной критически настроенный политический деятель - а значит, можно не беспокоиться, не лезть самим в политику, а предоставить ему и дальше заниматься своим благородным делом. Система сама борется со своими недостатками. И в итоге получается, что несправедливость как концепт тоже весьма зависима от тех смыслов, которыми её нагружают в ходе идеологической борьбы и политического противостояния. Она почему-то всегда оказывается идеологически окрашена. И смысл несправедливости так или иначе выводится по формуле: «вам плохо, и я знаю, кто в этом виноват».
Но для того, чтобы обличение (как основная процедура осмысления несправедливости) сработало, оно всегда должно носить характер новизны. Ведь если дискурс справедливости чаще всего перепевает т.н. «вечные» идеи, бродившие в умах человечества с самого его появления, то несправедливость всегда должна быть актуальной. Было бы странным бороться с тем, что угнетало людей вчера или позавчера, и от чего они уже успели с грехом пополам избавиться. Для того, чтобы обличение было эффективным, оно всегда должно носить характер «открывания глаз на…». Например: «вы вряд ли задумывались об этом, но 80% мировых богатств находятся в распоряжении 20% населения Земли, и они не готовы этим делиться - вот отсюда и проистекают все войны последнего времени». И если мы действительно не задумывались об этом, то на нас это должно произвести какое-то впечатление. Ну и помимо этого, в этой формуле всегда должен присутствовать виновник - призывом бороться с абстрактным злом сейчас уже никого не удивишь. Причем виновник желательно должен быть чужаком: если террорист - то чаще всего арабский (или афганский), если правительство - то, скорее всего, американское (или другое лояльное им), если бизнес - то какой-нибудь транснациональный, а если виновники обнаруживаются внутри страны, то они наверняка чинят несправедливость в интересах каких-то других государств. И так далее.
Это описание логики дискурса несправедливости было необходимо здесь для того, чтобы показать, что эта формула сегодня не работает. Не то чтобы она неверна в принципе, но просто в наши дни она вдруг оказывается совершенно неэффективной. И виной тому, как ни странно, все тот же кризис.
Этот кризис разом обессмыслил всю ту критику, которая раздавалась слева все последние годы. Левые говорили о том, что капитализм крайне несовершенен, что он базируется на дисбалансе, что государства слишком ослабило свое влияние на экономику, что глобализация делает неизбежным распространение проблем во всемирных масштабах. И что? Теперь все то же самое говорят со своих трибун лидеры крупнейших держав, ещё недавно отмахивавшиеся от любой серьезной критики, а нынче взявшие эту критику себе на вооружение. И левые вдруг сами оказались обезоруженными. Единственное, что они могут сказать, так это: «Мы же предупреждали!» Да, левые были правы, но признание этого факта может разве что потешить их самолюбие. Их предупреждения не смогли предотвратить кризис.
И далее, все это приводит нас к следующему выводу: той несправедливости, к которой мы уже успели привыкнуть при расцвете капитализма, больше нет. Теперь это уже не несправедливость - это просто реальность, которую и обличать-то нет надобности. Безработица, инфляция, неравномерное распределение прибылей, огромные мыльные пузыри в экономике - на это нам уже не надо открывать глаза, мы и сами это видим. То, с чем приходится столкнуться - это уже больше, чем просто несправедливость. Иногда это скорее напоминает эсхатологию.
Виновников тоже искать бессмысленно: они либо отошли от дел, либо во всем раскаялись и теперь борются с последствиями своих собственных действий. Обычный дискурс справедливости настаивал бы на недоверии к скомпрометировавшим себя лидерам, но в условиях безысходности это недоверие опять-таки не работает. Новая формула звучит скорее так: «Кого бы мы ни выбрали, кризис сразу не закончится - так что же теперь кого-то менять?» Какие-то лица, конечно, могут смениться (и уже меняются), но речи о появлении новых политических сил не идет.
Стоп. А как же Обама? Вот вопрос, который непременно нужно задать. Не есть ли он олицетворение всего того нового, что приходит на смену изжившим себя принципам и схемам, не смену набившим оскомину несправедливостям, на смену беспомощным политикам, на смену устаревшим порядкам? Нет. Пока что он - всего лишь надежда на все то новое, что по идее должно прийти на смену изжившим себя принципам и схемам, не смену набившим оскомину несправедливостям, на смену беспомощным политикам, на смену устаревшим порядкам. Спаситель и надежда на спасителя - это все же немного разные вещи, хотя это и лучше, чем ничего. Обама - прямое порождение кризиса, звезда этого кризиса, вернувший при этом в политику большинство из тех, кто стоял у истоков этого кризиса в середине 1990-х.
Но Обама обезоруживает любые попытки обличения несправедливости, если таковые ещё предпринимаются. Казалось бы, он - пример поражения одной из главных несправдливостей последних веков - несправедливости расовой и этнической. Да, это так, но это лишь знак того, что эта несправедливость устаревает, так и не будучи до конца преодоленной. Ведь теперь когда кто-нибудь заикнется о расовой несправедливости, можно будет спокойно показать на Обаму со словами: «И о какой расовой несправедливости вы ещё продолжаете говорить?»
Что означает конец старой несправедливости, утрата ей своего прежнего смысла? Ответить на этот вопрос непросто, гораздо проще сказать, чего он не означает. Он не означает искоренения несправедливости как таковой, несправедливости как одного из свойств любых сложных человеческих взаимодействий, связанных с обменом и распределением материальных и нематериальных благ. Это свойство слишком фундаментально, чтобы от него избавиться. Речь идет лишь о том политическом смысле, который с несправедливостью обычно увязывается: вот с ним действительно что-то произошло. Прежние формулы не работают.
Но не означает ли это тогда, что мы теперь не знаем, с чем боремся? Этот вопрос хороший, но неполный, он требует дополнительного вопрошания: а боремся ли? Вообще: кто с чем борется? Правительства борются с кризисом и его последствиями, а с чем борются люди, эти правительства избравшие? Есть подозрения, что ни с чем. Передав свою власть нынешним лидерам, они во многом самоустранились, оставив себе роль критического наблюдателя. Однако избранные ими правительства (как и любые правительства) - не самые лучшие борцы с несправедливостью, да перед ними никогда и не стояло такой цели.
Так что скорее всего, несправедливость будет пребывать в таком своеобразном забвении очень недолго и скоро вновь даст о себе знать. Но это будет новая, посткризисная несправедливость, на которую снова найдутся свои борцы и обличители, и тогда дискурс продолжится. Если, конечно, мы этот кризис переживем.