нет вольнощи без солидарнощи
У нашего подъезда трое юных школьниц чирикали на лавочке и щелкали семечками, а шелуху сплевывали прямо себе под ноги. Будучи не самого бойкого десятка, я решила прошмыгнуть мимо, сделав вид, что не замечаю этого маленького свинства. Но робкая гражданская позиция жильца именно этого вполне приличного дома пискнула где-то внутри, и я следом тоже с заискивающей улыбочкой пискнула:
- Девчата, что ж вы плюетесь на землю?
- А ты, старая п-да, топай мимо, - получила я прямой хук.
- Во-во, тотолитарней надо быть, - подхватила другая школьница и весело фыркнула, - вернее толерантней. (Это были следы всероссийского урока толерантности в школе).
Я на секунду приостановилась у дверей. Девчонки были симпатичные, лет тринадцати, шестой-седьмой класс. Грубиянку в центре я знала, часто болтала с ее милой бабушкой, которая возила внученьку в музыкальную школу.
Обида обожгла. Секунду я думала, если подойти и вломить этой музыкантше-недоучке в лобешник, вступятся ли за нее подруги? И хватит ли у меня тогда сил измутузить всех троих?
Обидно, что меня обозвали на людях, и что п-дой, и что старой. И хотя я уже не молодая, но все-таки и не старая, а так… п-да средних лет. Очень даже хорошо сохранившаяся.
В меру упитанная, в полном расцвете сил. Как Карлсон.
С трудом сглотнув кровожадность, я по возможности язвительно бросила:
- О! Сколько какашек у тебя изо рта вывалилось, - и вошла в подъезд, мысленно все-таки отвесив обидчице здо-о-о-ровую оплеуху.
Что делать, когда сталкиваешься с агрессивным отпором твоих "общественно полезных начинаний"? Толерантней быть или тотолитарней?
- Подумаешь, обозвали, не бери в голову, - машет мой приятель рукой, - Меня вон государство трехэтажным матом обложило и то ничего.
Он собирал подписи для Владимира Милова. Еще неделю назад мой приятель, радостно гогоча, рассказывал, как некоторые подопечные ему москвичи матерились из-за дверей, думая, что это пришли агитаторы от ЕР. Сейчас он сидит мрачный, пьет пиво и грозит пойти и руки-ноги у избиркомовцев поотрывать.
Особенно его бесит, что при проверке степень выявление подложности подписей за независимых кандидатов в столичную думу всякий раз резко возрастала, когда из зала удавалось выпихнуть наблюдателя от кандидата. На законных основаниях, путем голосования избирательной комиссии. Наша власть прекрасно овладела искусством использования демократических инструментов в тоталитарных целях.
И даже если эти самые кандидаты докажут свою подписную невинность в суде, то провинившимся грозит всего лишь штраф в размере з-х месячной зарплаты. Очень страшно. Ой, боюсь-боюсь-боюсь.
Но, конечно, никуда мой друг не пойдет, ни руки-ноги отрывать, ни тем паче на марш несогласных, потому что не хочет схлопотать резиновой дубиной по голове. Голова у него не для битья, а для зарабатывания денег. Он еще раз хлебнет пива, подсядет к компу, утешиться и забыться.
Это у него был одноразовый всплеск гражданского чувства, неожиданный протуберанец, он не боец улиц, а сисадмин, умница , сходу усвоил урок, что государству нужна не честная солидарность граждан, а видимость, формальный одобрямс.
И правильно делает власть, что жестко пресекает любое неповиновение в зародыше. Те, у кого гражданское чувство в зачатке, отойдут в сторону и разведут руками: ничего не поделаешь, стену не пробить. Это ведь только Ницше считал, что то, что нас не убивает, делает нас сильнее. Простые граждане убиваться опасаются.
Вот пошел народ не на митинг, а на сбор подписей под петицией в мэрию против перегибов в генплане Москвы. И их принял, только не мэр, а ОМОН. В тесные объятия. Замели организаторов вместе с юристом, который следил за законностью собрания, чтобы ни лозунгов, ни речей.
Налета ментов никто не ожидал, поэтому собравшиеся покричали: «Позор! Позор!» и потопали выручать товарищей в отделение. Но не все, многие шуганулись и зареклись протестовать против чего бы то, ни было.
От нашего дома на этом побоище тоже была общественница, которую мы снарядили подписать петицию.
Кстати, у нас на обсуждение многих критически настроенных граждан "ваще" не пустили. Нет, не силой, а заботой: «Ой, там больше мест нет, там такая духотища, вы не выстоите и т.д.»
Многие повелись и развернулись домой, даже не заглянув в зал. Наша общественница описала налет так: «Дурдом на выезде. А страшно как! Эти, бугаи, как выскочили, и давай хватать! Прям хватать и тащить. Нет, пусть строят, что хотят. А я хочу до старости дожить».
Сомневаюсь, что движению Московский совет удастся переубедить нашу Татьяну Сергеевну. Она тоже не боец, а мирная домашняя хозяйка. И тоже быстро усвоила, что солидарность может быть опасна для здоровья.
Это что-то вроде превентивного удара. Что б у нас, как у собак Павлова, был условный рефлекс: даже если недоволен - молчи, команда «голос» не поступала, а самодеятельность бьется током. При советской власти было ведь тоже самое: большинство населения костерило эту власть на кухне каждый день, а на демонстрации все выходили, как миленькие.
И правильно, что семиклассницы путают тотолитарность с толерантностью. И не потому, что тупицы, а потому что им до фонаря и то, и другое. И учителям, которые номер отбывают, тоже до фонаря. И может быть, прав был экс-премьер Кириенко, когда выдвигал в качестве национальной идеи сорок сортов колбасы, как в Европе? Хватит, свобода, равенство и братство уже достаточно выпили нашей кровушки.
Вон Немцов попрекал сегодня Лужкова, что Москва опасный для жизни город, что она на пятом месте по уровню убийств в мире среди крупных городов, уступая только Каракасу, Кейптауну, Новому Орлеану и какому-то неведомому, но страшному Порт-Морсби.
Но кто подсчитает, сколько госжелающих покуситься на наш кошелек? Мама моей подруги, законопослушная 70-летняя автолюбительница с 40-летним беспорочным стажем вождения выехала на прошлой недели через двор с Нахимовского проспекта на малюсенькую улочку Фруктовую. И была остановлена радостно выбежавшим из засады гаишником за тяжелое нарушение - выезд на встречку. Улица оказалась односторонней, знаков никаких.
Лишение прав на полгода обеспечено. Так наше гаи борется с пробками на дорогах, прорежает водителей. Богатый - плати, бедный - не езди. Прав был Жванецкий: «Нас слишком много».
Стали мы с подругой на следующее утро фотографировать место преступление для суда, чтобы засвидетельствовать отсутствие знака. Глядим, а гаишники снова в засаде сидят, у них - это место что-то вроде грядки у огородника. Стали мы тогда мстительно другим недотепам-водителям руками махать, на засаду гаишную указывать.
Гаишники на это безобразие посмотрели-посмотрели, грозно вышли из машины и потопали в нашу сторону, устрашающе набычившись. Тут мы - два борца за гражданские права - порядком струхнули и дали деру, как две нашкодившие школьницы. Отдышались за углом, но не отступили, а вернулись через два часа с самодельным картонным знаком, перечеркнутым поворотом налево. И внизу семилетний сын моей подруги еще череп пририсовал с костями для пущей жути.
Кстати, забить наш самодельный щит (обыкновенную щетку) нам помог местный житель. Здоровый дядечка не поленился сходить домой за кувалдой и намертво вбил наш знак в сухую и твердую землю. Можно сказать, наша гражданская позиция отозвалась в сердце незнакомого нам до сего дня Дмитрия Васильевича.
- Как говорят поляки: «Нет вольнощи, без солидарнощи» - подытожил он и с удовольствием посмотрел на немного покосившийся плод нашего солидарного труда.
А ведь точно, как за французами закрепилось: «Шерше ля фам» («Ищите женщину» - кто не разобрал мой французский), так за поляками, благодаря Леху Валенсе, закрепилось: «Нет свободы без солидарности».
И хотя наш самодельный плакат простоял только до вечера (как поведал Дмитрий Васильевич, вечером его вырвали с корнем приехавшие за урожаем гаишники), возвращалась я в тот день домой в хорошем настроении и как назло столкнулась у лифта с юной обидчицей. Сначала я решила не садиться с ней в лифт, а потом вошла. Разве это я плевала шелуху от семечек на землю? Разве я обозвала бранными словами соседку?
Поехали. Юная грубиянка, независимо вскинув голову, сопела и твердо смотрела вперед, мимо меня на панель с кнопками вызова. В маленькой кабинке лифта сгустилось и, аж, зазвенело напряжение.
- А чо этим жопам узкоглазым… Пусть убирают… Чо мы им нанялись… - все-таки пробормотала она на выходе из лифта. В переводе на русский это значило: «Разве мы нанялись этим дворникам-таджикам соблюдать чистоту? Это они нанялись, пусть и убирают».
Психологическая победа была за мной, но практическая все равно за гаишниками и юной грубиянкой. Я вспомнила, когда раз в неделю в нашем подъезде выпадает очередь дежурить за консьержку этим таджикам, они всегда дежурят только вдвоем и тихо сидят, поджав ноги и боязливо озираясь по сторонам. Однажды я спросила, почему.
- Жильцов боимся, вместе легче, - честно признались они. Видно, без солидарнощи нет не только вольнощи, но и безопастнощи. Без солидарнощи и нам, и таджикам ваще ничего не светит. Впору мастерить еще один плакат: «Граждане! Не позволяйте власти отбить у вас вкус к солидарности. Объединяйтесь! Держитесь друг за друга!»
И я для начала вступлю в союз защиты прав автомобилистов России. На пробу, по Высоцкому: "Если вы не отзоветесь, мы напишем в Спортлото".
- Девчата, что ж вы плюетесь на землю?
- А ты, старая п-да, топай мимо, - получила я прямой хук.
- Во-во, тотолитарней надо быть, - подхватила другая школьница и весело фыркнула, - вернее толерантней. (Это были следы всероссийского урока толерантности в школе).
Я на секунду приостановилась у дверей. Девчонки были симпатичные, лет тринадцати, шестой-седьмой класс. Грубиянку в центре я знала, часто болтала с ее милой бабушкой, которая возила внученьку в музыкальную школу.
Обида обожгла. Секунду я думала, если подойти и вломить этой музыкантше-недоучке в лобешник, вступятся ли за нее подруги? И хватит ли у меня тогда сил измутузить всех троих?
Обидно, что меня обозвали на людях, и что п-дой, и что старой. И хотя я уже не молодая, но все-таки и не старая, а так… п-да средних лет. Очень даже хорошо сохранившаяся.
В меру упитанная, в полном расцвете сил. Как Карлсон.
С трудом сглотнув кровожадность, я по возможности язвительно бросила:
- О! Сколько какашек у тебя изо рта вывалилось, - и вошла в подъезд, мысленно все-таки отвесив обидчице здо-о-о-ровую оплеуху.
Что делать, когда сталкиваешься с агрессивным отпором твоих "общественно полезных начинаний"? Толерантней быть или тотолитарней?
- Подумаешь, обозвали, не бери в голову, - машет мой приятель рукой, - Меня вон государство трехэтажным матом обложило и то ничего.
Он собирал подписи для Владимира Милова. Еще неделю назад мой приятель, радостно гогоча, рассказывал, как некоторые подопечные ему москвичи матерились из-за дверей, думая, что это пришли агитаторы от ЕР. Сейчас он сидит мрачный, пьет пиво и грозит пойти и руки-ноги у избиркомовцев поотрывать.
Особенно его бесит, что при проверке степень выявление подложности подписей за независимых кандидатов в столичную думу всякий раз резко возрастала, когда из зала удавалось выпихнуть наблюдателя от кандидата. На законных основаниях, путем голосования избирательной комиссии. Наша власть прекрасно овладела искусством использования демократических инструментов в тоталитарных целях.
И даже если эти самые кандидаты докажут свою подписную невинность в суде, то провинившимся грозит всего лишь штраф в размере з-х месячной зарплаты. Очень страшно. Ой, боюсь-боюсь-боюсь.
Но, конечно, никуда мой друг не пойдет, ни руки-ноги отрывать, ни тем паче на марш несогласных, потому что не хочет схлопотать резиновой дубиной по голове. Голова у него не для битья, а для зарабатывания денег. Он еще раз хлебнет пива, подсядет к компу, утешиться и забыться.
Это у него был одноразовый всплеск гражданского чувства, неожиданный протуберанец, он не боец улиц, а сисадмин, умница , сходу усвоил урок, что государству нужна не честная солидарность граждан, а видимость, формальный одобрямс.
И правильно делает власть, что жестко пресекает любое неповиновение в зародыше. Те, у кого гражданское чувство в зачатке, отойдут в сторону и разведут руками: ничего не поделаешь, стену не пробить. Это ведь только Ницше считал, что то, что нас не убивает, делает нас сильнее. Простые граждане убиваться опасаются.
Вот пошел народ не на митинг, а на сбор подписей под петицией в мэрию против перегибов в генплане Москвы. И их принял, только не мэр, а ОМОН. В тесные объятия. Замели организаторов вместе с юристом, который следил за законностью собрания, чтобы ни лозунгов, ни речей.
Налета ментов никто не ожидал, поэтому собравшиеся покричали: «Позор! Позор!» и потопали выручать товарищей в отделение. Но не все, многие шуганулись и зареклись протестовать против чего бы то, ни было.
От нашего дома на этом побоище тоже была общественница, которую мы снарядили подписать петицию.
Кстати, у нас на обсуждение многих критически настроенных граждан "ваще" не пустили. Нет, не силой, а заботой: «Ой, там больше мест нет, там такая духотища, вы не выстоите и т.д.»
Многие повелись и развернулись домой, даже не заглянув в зал. Наша общественница описала налет так: «Дурдом на выезде. А страшно как! Эти, бугаи, как выскочили, и давай хватать! Прям хватать и тащить. Нет, пусть строят, что хотят. А я хочу до старости дожить».
Сомневаюсь, что движению Московский совет удастся переубедить нашу Татьяну Сергеевну. Она тоже не боец, а мирная домашняя хозяйка. И тоже быстро усвоила, что солидарность может быть опасна для здоровья.
Это что-то вроде превентивного удара. Что б у нас, как у собак Павлова, был условный рефлекс: даже если недоволен - молчи, команда «голос» не поступала, а самодеятельность бьется током. При советской власти было ведь тоже самое: большинство населения костерило эту власть на кухне каждый день, а на демонстрации все выходили, как миленькие.
И правильно, что семиклассницы путают тотолитарность с толерантностью. И не потому, что тупицы, а потому что им до фонаря и то, и другое. И учителям, которые номер отбывают, тоже до фонаря. И может быть, прав был экс-премьер Кириенко, когда выдвигал в качестве национальной идеи сорок сортов колбасы, как в Европе? Хватит, свобода, равенство и братство уже достаточно выпили нашей кровушки.
Вон Немцов попрекал сегодня Лужкова, что Москва опасный для жизни город, что она на пятом месте по уровню убийств в мире среди крупных городов, уступая только Каракасу, Кейптауну, Новому Орлеану и какому-то неведомому, но страшному Порт-Морсби.
Но кто подсчитает, сколько госжелающих покуситься на наш кошелек? Мама моей подруги, законопослушная 70-летняя автолюбительница с 40-летним беспорочным стажем вождения выехала на прошлой недели через двор с Нахимовского проспекта на малюсенькую улочку Фруктовую. И была остановлена радостно выбежавшим из засады гаишником за тяжелое нарушение - выезд на встречку. Улица оказалась односторонней, знаков никаких.
Лишение прав на полгода обеспечено. Так наше гаи борется с пробками на дорогах, прорежает водителей. Богатый - плати, бедный - не езди. Прав был Жванецкий: «Нас слишком много».
Стали мы с подругой на следующее утро фотографировать место преступление для суда, чтобы засвидетельствовать отсутствие знака. Глядим, а гаишники снова в засаде сидят, у них - это место что-то вроде грядки у огородника. Стали мы тогда мстительно другим недотепам-водителям руками махать, на засаду гаишную указывать.
Гаишники на это безобразие посмотрели-посмотрели, грозно вышли из машины и потопали в нашу сторону, устрашающе набычившись. Тут мы - два борца за гражданские права - порядком струхнули и дали деру, как две нашкодившие школьницы. Отдышались за углом, но не отступили, а вернулись через два часа с самодельным картонным знаком, перечеркнутым поворотом налево. И внизу семилетний сын моей подруги еще череп пририсовал с костями для пущей жути.
Кстати, забить наш самодельный щит (обыкновенную щетку) нам помог местный житель. Здоровый дядечка не поленился сходить домой за кувалдой и намертво вбил наш знак в сухую и твердую землю. Можно сказать, наша гражданская позиция отозвалась в сердце незнакомого нам до сего дня Дмитрия Васильевича.
- Как говорят поляки: «Нет вольнощи, без солидарнощи» - подытожил он и с удовольствием посмотрел на немного покосившийся плод нашего солидарного труда.
А ведь точно, как за французами закрепилось: «Шерше ля фам» («Ищите женщину» - кто не разобрал мой французский), так за поляками, благодаря Леху Валенсе, закрепилось: «Нет свободы без солидарности».
И хотя наш самодельный плакат простоял только до вечера (как поведал Дмитрий Васильевич, вечером его вырвали с корнем приехавшие за урожаем гаишники), возвращалась я в тот день домой в хорошем настроении и как назло столкнулась у лифта с юной обидчицей. Сначала я решила не садиться с ней в лифт, а потом вошла. Разве это я плевала шелуху от семечек на землю? Разве я обозвала бранными словами соседку?
Поехали. Юная грубиянка, независимо вскинув голову, сопела и твердо смотрела вперед, мимо меня на панель с кнопками вызова. В маленькой кабинке лифта сгустилось и, аж, зазвенело напряжение.
- А чо этим жопам узкоглазым… Пусть убирают… Чо мы им нанялись… - все-таки пробормотала она на выходе из лифта. В переводе на русский это значило: «Разве мы нанялись этим дворникам-таджикам соблюдать чистоту? Это они нанялись, пусть и убирают».
Психологическая победа была за мной, но практическая все равно за гаишниками и юной грубиянкой. Я вспомнила, когда раз в неделю в нашем подъезде выпадает очередь дежурить за консьержку этим таджикам, они всегда дежурят только вдвоем и тихо сидят, поджав ноги и боязливо озираясь по сторонам. Однажды я спросила, почему.
- Жильцов боимся, вместе легче, - честно признались они. Видно, без солидарнощи нет не только вольнощи, но и безопастнощи. Без солидарнощи и нам, и таджикам ваще ничего не светит. Впору мастерить еще один плакат: «Граждане! Не позволяйте власти отбить у вас вкус к солидарности. Объединяйтесь! Держитесь друг за друга!»
И я для начала вступлю в союз защиты прав автомобилистов России. На пробу, по Высоцкому: "Если вы не отзоветесь, мы напишем в Спортлото".