праздник тихой сапы
В детстве родители одёргивали: Не кривляйся, так и останешься!
Именно это приходит на ум, глядя на завтрашний красный день календаря.
С одной стороны власти поступили благоразумно, прикрыв днем единства день октябрьской революции, как когда-то христиане прикрыли рождеством христовым языческий праздник зимнего солнцестояния.
С другой - единство наше вышло пустопорожним, не наполненным никаким внятным смыслом. Странный праздник сразу и с воодушевлением приняли только ультра националисты всех мастей.
- Вы нас не так поняли! - замахали руками власти и стали подталкивать на улицу всех остальных: хочешь тебе пенсионеры, хочешь - пионеры. Хочешь - Казанская. Хочешь против ненависти. Хочешь - за ненависть. Но из кустов (или из окон начальственных кабинетов) виднеются ослиные уши ностальгии по советскому прошлому. Особенно это заметно по благостной программе ТВ. Общий наркоз всей стране.
Раз в неделю я забираю десятилетнюю дочку брата с уроков. Четвертый «В» обыкновенной московской школы. Охранник у дверей. Одноразовые бахилы для родителей. Актовый зал и скромное предпраздничное собрание. Моя Маша сосредоточенно держит плакат с надписью «Единство» и чеканно читает стихи какого-то новоиспеченного Светлова про мир и дружбу. Дежа вю.
Мой четвертый класс в год 50-летия СССР. Ноябрьские праздники. Я олицетворяю Казахстан и так же держу плакат, но с надписью «равенство».
Мои родители накануне долго чесали репу, снаряжая меня на праздник казашкой. Наконец, нацепили мне узбекскую тюбетейку, заплели растаманские косички и, завернув в кусок пестрого шелка, обули в тапочки старика Хоттабыча со вздернутыми носами. С «равенством» в руках я исполнила что-то напоминающее танец живота по-казахски, чем заслужила смешки старшеклассников.
А через 15 лет я в составе большой делегации киношников отправилась в этот самый Казахстан на целину и увидела это равенство в яви. Если вы проезжая по степи, обнаружите вырытую в земле нору, у входа в которую худая лошадь жует колючки, а под ногами у неё валяется в грязи котел - это жилище казаха.
Если дальше вы видите скособоченный дощатый барак с чахлой зеленью, покосившейся оградой и тремя курицами в огороде - это жилье русского.
А если вам попадается сверкающий побелкой домик, брызжущей зеленью сад и кирпичная дорожка от калитки до дверей - к гадалке не ходи - тут живет немчура.
О каком равенстве может идти речь? Формально - да! Первый секретарь обкома - был казах. Второй - русский. Третий - немец. Прошло много времени, прежде чем я поняла, что землянка в степи - это не степень недоразвитости, а стиль национальной жизни. На уроках равенства нам об этом ничего не говорили.
В Талды-Кургане нас поселили не в степи, а в райкомовской гостинице по высшему разряду. Больше всего меня потрясли там кольца для унитазов. Они были сделаны из колючей, спрессованной древесной стружки. Для полноты ощущений не хватало только, чтобы вместо туалетной бумаги висела наждачная. Это был тоже стиль жизни - советский абсурд.
Вечером нас повезли в ресторан, стилизованный под юрту. Первый секретарь обкома партии, казах, поднес нам к столу блюдо с бараньей головой.
- Этим деликатесом потчуют только почетных гостей, - гордо пояснил он, чинно приступив к торжественной церемонии расчленения.
- Вы сценарист, вам надо быть наблюдательным, - сладким голосом пропел секретарь, склонившись над Аркадием Ининым, - преподносим вам глазки.
И ловким движением выковырял на тарелку Аркадию два белесых вареных глаза.
- А вы журналист, - вкрадчиво продолжал он, надвигаясь на меня. - Вы должны складно говорить, поэтому вам достается язык.
С этими словами на мою тарелку упал отсеченный бараний язык и несколько зубов.
- А вы, Николай Афанасьевич, - обратился секретарь к Крючкову, - глава делегации, а значит, всему голова. Вам полагаются мозги.
Виртуозно сняв скальп с бедной бараньей башки, радушный хозяин обнажил черепушку с мозгами, похожими на червей. Всех дружно затошнило. Мы были абсолютно черствы к национальному колориту туземцев. Принцип «братства» тоже давно не работал.
Еще не давно, нас вроде так же дружно тошнило от советского прошлого, потом тошнота стала формальной, а теперь, по-моему, сменилась отменным аппетитом.
Реваншизм на мягких лапах, убрав пока когти, вьется вокруг наших ног, мурлыкает, словно в летаргический сон вгоняет. И народ ностальгирует. Не по экономическому или политическому строю, а по нутряному, душевному строю прошлой жизни, где не надо было ни за что самому отвечать, а бороться нужно было только за заведомо разрешенные вещи.
Когда моя 70-летняя мама, пожимая плечами, робко говорит : «А может так лучше?», я могу её понять. Но когда успешный приятель в разговоре пробрасывает : «Такие теперь времена!» и с облегчением вздыхает, мне становится не по себе. А какие времена? Снова не надо напрягаться. Слава богу, снова такие времена, на которые можно все спихнуть. Мы не виноваты! Это времена такие!
А Тихая Сапа сядет вместе с нами завтра за стол и выпьет за что угодно, потому, что будет пить за себя. Это её праздник.