Сеть Арахны. Послесловие 1 - Смерть.
Начало тут
Пока Дом стоял крепко, Смерть не имела над нами власти. Дом покрывал нас и защищал, вытаскивал из ям и ловушек. Даже за его стенами, если мы держались вместе, он присутствовал невидимо и нас охранял.
У Смерти были свои любимцы. И главным, конечно же, Фрэнк. Кличка - по Фрэнку Заппе, данная так давно, что его настоящего имени никто не помнил. Смерть следовала за ним по пятам, подкарауливала, устраивала засады, а он не чувствовал опасности. Вообще был совершенно безалаберным.
Внешне он был больше всего похож на Табаки, только без коляски и хрупкости. С длинными косматыми волосами, неизменной гитарой, абсолютно Шакальей улыбкой и почему-то вечно голодный. Он был насквозь домовским. Спал, не подложив даже циновку, прямо в своём почти щегольском полупальто с капюшоном - очень уютном, из чего-то натурального. И в тяжёлых ботинках. Говорил на таком диком хипповском жаргоне, что некоторые его фразы я поняла только через несколько лет, когда в руки попался словарь слэнга. Я берегла чистоту языка и, если надо было вставить какое-нибудь словечко, всегда добавляла - «как бы сказал Фрэнк». Он не прикидывался и ничего из себя не изображал - он и думал на этой дикой смеси американизмов с отдельными русскими вставками.
Его нередко хотелось прибить. До сих пор помню апельсины, которые он торжественно, с видом благодетеля, принёс в стаю, и сам же незаметно все и сожрал, ни долечки никому не оставил.
У него даже была подружка. Очаровательная, маленькая, похожая на Русалку. Она занималась детским театром, что ей очень шло. Только это была Русалка, прошедшая огонь, воду и медные трубы, слезшая с иглы. Они жили на два дома, и когда я однажды оказалась у них, похолодело под ложечкой от через слово возникавших шуток из их наркоманского прошлого. Я считала, что Русалка должна была это остановить, закрыть дверь перед самим этим духом - но нет, она произносила эти слова легко, и дух чувствовал себя в их стенах совершенно спокойно.
В Доме тема наркотиков не поднималась. У нас могли покурить траву, но это не было священным ритуалом и вообще не было чем-то существенным. Мы были какими-то неправильными хиппи. Исключение составлял вороватый Лотос, который душой и телом пропадал в маковых полях. Но он прожил у нас совсем недолго, хотя оставил ооочень яркие воспоминания.
Фрэнк хорошо пел. И наши вечерние посиделки вокруг невидимого костра с общим отстукиванием ритма инициировал он. Но почему-то сразу было понятно, что ни во что серьёзное это не выльется.
Однажды он страшно заболел. Вообще из всей жизни Дома я помню 2 болезни. Одна - у той хитрой Лисы, что выжила меня из моего домика с МарьИванной. Как она умела давить на жалость и делать всех вокруг виноватыми! Как возмущалась, что мы плохо за ней ухаживаем, не приносим вовремя чай и не варим бульон. Какой бульон в Доме?!!! О чём она вообще?
Фрэнк не требовал бульона. Он просто тихо загибался, и его было реально жалко. Приполз как подбитая собака и лежал на полу в розовой гостиной. Он сам добыл где-то прополис и слабым голосом объяснял, как его разводить. Стало немножко лучше, но не надолго.
Он уже улетал, и это был первый случай, когда в розовой комнате допустили применение лечебной магии. Я первый раз работала одна и очень волновалась. Поставила над ним руки и вложила всю силу своей любви, на какую была способна, - Только живи!!!
По пальцам привычно пошёл ток, и я провалилась в какое-то тёмное междумирье. Сначала мимо с суетным шорохом пролетал космический мусор, который надо было выметать, потом наступила тишина, за которой еле заметно приоткрывалась полоса света и музыки. До меня уже долетали далёкие звуки, когда проявилось лицо. Бледное, незнакомое и недоброе. Когда я описала его очнувшемуся Фрэнку, он его узнал. Видимо, так и выглядела преследовавшая его Смерть.
Получилось, что я увидела Дно, а он - спасительную лестницу. Открыв глаза, с удивлением и восторгом описывал огненные буквы молитвы, висящие прямо в воздухе. Он видел, как они возникали, почти как Рыжая слова, написанные на стене горящей головешкой. Только ярче, выразительней и не на стене, а парящие в пространстве, которое он не мог ни определить, ни назвать. Если бы потом, уже выздоровев, он шёл дальше, держась за эти слова и эту лестницу, он наверно не умер бы таким молодым. Но Фрэнк был легкомысленным, и всё это осталось просто приключением. Увы, ему было неведомо, что по закону любой магии, за неё всегда надо платить. И эта стоила дорого.
Когда Дома уже не стало, часть стаи перебралась к Писателю. О, это был тип! Второй, из помеченных Смертью. Но если бы кто-то сказал нам об этом тогда, мы бы ни за что не поверили. Фазан Фазаном. Точно как Курильщик в свои самые вредные времена. Только там, где Курильщик выразительно молчал, Писатель поливал нас громогласно и возмущённо. Мы были для него дикими и неправильными. Например, он не понимал как можно заниматься любовью в общей с другими комнате, издавая при этом звуки? «Это хамство!», - кричал он. «Это неуважение к хозяину дома! Вы должны немедленно извиниться!»
Всё это относилось к Лэри. Я не помню, как в реальности звали этого парня, но он был очень похож на Лэри, и у него была любовь. Он таял от нежности к своей кукольной девочке и даже сшил ей меховые сапожки. Т.е. снизу были туфли, а верх - меховой. Теплее они от этого не становились, но выглядело солидно.
Мы не понимали с чего это Писатель так разоряется. У них была отдельная кровать. Любили они друг друга ночью, думая, что остальные заснули. И другого места у них просто не было. А мы, даже проснувшись от звуков страсти, старательно делали вид, что спим, чтобы не смутить и не спугнуть. Но для Писателя мы были чем-то вроде диких зверей в зоопарке.
Писателя раздирали противоречия. С одной стороны он единственный, кто заботился о нашем пропитании и даже иногда приносил нам мясо, ещё на Моховую. А потом приютил в своей квартире. Но оставался спесивым и неисправимым Фазаном. Хотя Лэри он, кажется, просто завидовал.
«В тряпки!», - вопил Фрэнк, когда мы укладывались на Писательском полу на груду каких-то одеял. И этот клич стал его фирменным.
Испытывать терпение Писателя больше не представлялось возможным. И мы разбрелись кто куда.
Однажды летом Фрэнк нашёл меня и предложил «Заключить союз против одиночества!». Видимо, его уже бросила его Русалка. Мне не понравилась такая подача. Примерно как Крысе предложение Рыжего. Получалось, что я должна решать какие-то задачи, со мной как личностью совершенно не связанные. Союз я заключать не хотела. К тому же Фрэнк не был героем моего романа. Он был беспутным и нежно любимым братишкой, но не более того. Вроде мы ещё пару раз пересекались, но от этого ничего не осталось в памяти. А потом пришёл слух, что он умер. От передоза. Смерть его всё-таки поймала.
Упокой, Господи, раба Твоего Бориса.
У него было имя.
............................................................................................................................
Прошло очень много лет. Я уже жила в монастыре и даже в другой стране. И вдруг получаю письмо. От Писателя. Оказалось, что он был гораздо больше связан с Домом, чем сам представлял. Что оставил там что-то настолько важное, что когда все мы уже шли по своим дорожкам, почти не оглядываясь, он потерялся и завис. Пил. Но об этом я узнала позже. А сначала только о том, что он начал разыски домовцев. Тех, за кого мог зацепиться, чтобы снова найти себя. Как будто он жил отрицанием нас, наполняясь при этом нашей жизнью.
Меня он нашёл через родителей. Поначалу мама не хотела давать адрес, но он был настойчив и она согласилась. Его письмо было просьбой, по-фазаньи требовательной. Ему нужно было прибежище в Израиле, но не просто, а чтобы отдельная комната, точнее даже квартира, где бы он мог спокойно сидеть и писать. Размечтался! Многие в Стране хотели бы такое иметь. Я терпеливо, стараясь не показывать раздражения, объясняла ему, что за эту роскошь надо горбатиться с утра до ночи на пяти работах, а потом не знаю, будут ли у него силы писать. Ну и потом о душе, об общем его состоянии, успокаивая, пытаясь настроить на позитив, конструктив и всё в таком духе. И он вроде даже настраивался. А потом пропал. Я даже вздохнула с облегчением. Ничего не ёкнуло и не дрогнуло.
Ещё через год меня нашли его друзья. Ещё по Фергане. Сам он оттуда и пережил страшный ферганский погром и попытки сохранить очаги полу-подпольной свободы и культуры. Его друзья рассказали, что у Писателя появилась состоятельная и устроенная женщина. И они уже было перестали сильно о нём беспокоиться. Но однажды, на праздновании его дня рождения у какой-то реки то ли он сам прыгнул в воду, то ли просто упал… Его не смогли спасти, а ребята вспоминали его слова, что уйдёт именно в этом возрасте. Что-то вроде 32-х - 33-х. Он завершил сюжет, который сам же и создал.
Они привезли фотографии. На одной кадр построился так, что прямо на него стрелой было направлено горлышко бутылки. А он красивый и улыбающийся.
Продолжение тут