Стою попрошайкой и милостыню предвкушаю...
Сегодня мне приснилось два сна. Совсем друг с другом не связанных, но как-то по очереди. В одном мы с Яшкой запихивали в литровую стеклянную банку от сметаны маленького пушисто-полосатого котёнка. Почему-то жалко было остатков сметанки и хотелось, чтобы котейка их если не подъел, так хоть шерстью собрал и слизал потом. При этом я точно знала, что мы в гостях у моего деда, которого уже несколько лет, как нет на свете. И что сметана - та самая, вкуснючая, которую я всегда покупала на развес у тётушек с рынка на площади. В итоге, котёнок всё же сидел в банке, восторженно облизывая всё вокруг, а мы смеялись.
А потом бац - картинка перещёлкнулась.
И вот я - маленькая белёсая девочка, в чистеньком, но бедном платьице. Дитя московской Хитровки или Сухаревки конца девятнадцатого века, лет семи от роду. Подняв невинные голубые глаза клянчу грошик "на лекарство для больной маменьки и хлебушек для голодных братика и сестрички" у прилично одетой пары. Мужчина с бакенбардами и в эполетах достаёт бумажник и кладёт в подставленную ладошку монетку, рокоча что-то вроде "держи, деточка". В это время из-за спины налетают два худющих пацана, одинаковых, как братья-близнецы. Один вырывает сумочку у дамы, другой бумажник у доброго дяденьки. Разумеется, когда они оборачиваются, меня тоже нет. Как нет у меня ни больной маменьки, ни голодных родичей. Единственные близкие мне люди - те самые мальчишки-налётчики, и вот таким нехитрым способом мы зарабатываем себе на жизнь. Делим добычу. Покупаем сладости. Часть отдаём хозяину мерзкой ночлежки, где живём. Грызём леденцы и даже дорогущий шоколад и мечтаем, как вырастем и купим мне платье не хуже, чем у ограбленной барышни. И выдадим меня замуж за приличного человека. А мальчишки станут большими шишками и миллионщиками. И я вижу эту троицу на драной рогожке как будто со стороны и знаю, что всех троих убьют меньше, чем через неделю во время жандармской облавы. И больше всего запоминаются девчонкины (мои?) широко распахнутые глаза в которых отражаются летящие птицы и рассеянный взгляд господина полковника, того самого, у которого мы тогда так неудачно подрезали бумажник...
А потом бац - картинка перещёлкнулась.
И вот я - маленькая белёсая девочка, в чистеньком, но бедном платьице. Дитя московской Хитровки или Сухаревки конца девятнадцатого века, лет семи от роду. Подняв невинные голубые глаза клянчу грошик "на лекарство для больной маменьки и хлебушек для голодных братика и сестрички" у прилично одетой пары. Мужчина с бакенбардами и в эполетах достаёт бумажник и кладёт в подставленную ладошку монетку, рокоча что-то вроде "держи, деточка". В это время из-за спины налетают два худющих пацана, одинаковых, как братья-близнецы. Один вырывает сумочку у дамы, другой бумажник у доброго дяденьки. Разумеется, когда они оборачиваются, меня тоже нет. Как нет у меня ни больной маменьки, ни голодных родичей. Единственные близкие мне люди - те самые мальчишки-налётчики, и вот таким нехитрым способом мы зарабатываем себе на жизнь. Делим добычу. Покупаем сладости. Часть отдаём хозяину мерзкой ночлежки, где живём. Грызём леденцы и даже дорогущий шоколад и мечтаем, как вырастем и купим мне платье не хуже, чем у ограбленной барышни. И выдадим меня замуж за приличного человека. А мальчишки станут большими шишками и миллионщиками. И я вижу эту троицу на драной рогожке как будто со стороны и знаю, что всех троих убьют меньше, чем через неделю во время жандармской облавы. И больше всего запоминаются девчонкины (мои?) широко распахнутые глаза в которых отражаются летящие птицы и рассеянный взгляд господина полковника, того самого, у которого мы тогда так неудачно подрезали бумажник...